Марио Льоса - Нечестивец, или Праздник Козла
— У вас репутация набожного человека, — настаивал Трухильо, чуть шевельнувшись на стуле. — Я слышал даже, что вы не были женаты, что у вас нет ни любовницы, ни детей и вы не занимаетесь бизнесом, потому что приняли тайный постриг. Что вы — светский священник.
Маленький президент замотал головой: нет, нет, это неправда. Он не принимал и никогда не примет пострига; в отличие от некоторых своих школьных товарищей, которые мучались вопросом, не избраны ли они Всевышним служить пастырями католической пастве, он всегда знал, что его призвание — не духовное поприще, но интеллектуальный труд и политика. Религия давала ему духовный настрой и этическое начало, чтобы выстоять в жизни. Порою его одолевали сомнения по поводу трансцендентности и Бога, но он никогда не сомневался в незаменимой роли католицизма как социального инструмента сдерживания безудержных страстей и аппетитов человеческой мерзости. А в Доминиканской Республике католицизм наравне с испанским языком еще является и определяющей силой национального самосознания. Без католической веры страна распалась бы и скатилась в варварство. А что касается того, верит ли он, то он следует методу святого Игнасио де-Лойолы, описанному в его «Духовных упражнениях»: вести себя так, как будто веришь, соблюдая обряды и заповеди — церковные службы, молитвы, исповедь, причащение. Систематическое повторение религиозной формы постепенно создает содержание, и наступает момент, когда заполняет пустоту присутствием Бога.
Балагер замолчал и опустил глаза, словно устыдившись того, что открыл Генералиссимусу тайные закоулки своей души, свои глубоко личные дела со Всевышним.
— Если бы я сомневался, мне бы никогда не поднять этого мертвеца, — сказал Трухильо. — Если бы я ожидал от небес знака, чтобы начать действовать. Мне приходилось верить только в себя и ни в кого больше, когда я принимал решения, касающиеся жизни и смерти. Разумеется, иногда я мог и ошибаться.
По лицу Балагера Благодетель заметил, что тот спрашивает себя, о чем он говорит. Но не сказал ему, что перед глазами у него стоит лицо докторишки Энрике Литгоу Сеары. Это был первый уролог, который его консультировал — рекомендованный Мозговитым Кабралем как знаменитость, — когда понял, что ему трудно мочиться. В начале пятидесятых доктор Марьон, удалив ему опухоль в мочеточнике, заверил, что никогда больше никаких неприятностей по этому поводу у него не будет. Но довольно скоро снова начались трудности с мочеиспусканием. После множества анализов и неприятнейшего ректального обследования доктор Литгоу Сеара скроил масляную мину наподобие проститутки или слащавого священника и принялся выблевывать непонятные словечки, чтобы деморализовать его («уретрально-перинеальный склероз», «уретрография», «ацинозный простатит»), а потом сформулировал диагноз, который мог обойтись ему очень дорого:
— Положитесь на Бога, Ваше Превосходительство. опухоль в вашей простате — злокачественная.
Шестое чувство подсказывало ему, что доктор преувеличивал или врал. Он убедился в этом, когда уролог решительно высказался за немедленную операцию. Если не удалить простату, пойдут метастазы, а скальпель и химиотерапия продлят ему жизнь на несколько лет. Преувеличивал и врал, потому что был не врач, а живодер, а то и откровенный враг. Который хотел приблизить смерть Отца Новой Родины. Он абсолютно точно понял это, когда привез из Барселоны знаменитость. Доктор Антонио Пуигверт сказал, что никакого рака у него нет; рост проклятой железы, свойственный возрасту, можно замедлить таблетками, угрозы для жизни Генералиссимуса нет. И нет необходимости удалять простату. В то же утро Трухильо отдал приказ, и военный адъютант лейтенант Хосе Олива взял на себя задачу, чтобы этот наглец Литгоу Сеара исчез с мола Санто-Доминго вместе со своей вредоносной лженаукой. Кстати! Игрушечный президент все еще не подписал присвоения Пенье Ривере капитанского звания. Он вышел из своей роли небожителя и спустился до вульгарного акта оплаты услуг одного из самых шустрых мерзавцев, завербованных Аббесом Гарсией.
— Совсем забыл, — сказал он, недовольно поморщившись. — Вы не подписали постановление о присвоении капитанского звания за исключительные заслуги лейтенанту Пенье Ривере. Неделю назад я направил его вам с моей положительной визой.
Кругленькое личико президента Балагера скисло, ротик перекосился, кулачки сжались. Однако он взял себя в руки и снова принял свою обычную спокойную позу.
— Я не подписал, потому что посчитал, что надо обсудить это повышение с вами, Ваше Превосходительство.
— Обсуждать нечего, — оборвал его Генералиссимус сухо. — Вы получили указание. Этого недостаточно?
— Разумеется, достаточно, Ваше Превосходительство. Умоляю, выслушайте меня. Если мои доводы вас не убедят, я тотчас же подпишу повышение лейтенанта Пеньи Риверы. Вот оно, лежит наготове. Поскольку вопрос деликатный, мне показалось уместным обсудить его с вами лично.
Он прекрасно знал доводы, которые собирался изложить ему Балагер, и начинал злиться. Это ничтожество считает его настолько старым или усталым, что осмеливается не подчиниться его приказу? Он спрятал недовольство и выслушал его, не прерывая. Балагер творил чудеса красноречия, чтобы то, что он говорил, казалось благодаря обтекаемым выражениям и изысканному тону не таким дерзким. Виктор Алисинио Пеньа Ривера. Его послужной список настолько скверный, запачкан столь постыдными поступками — возможно, несправедливо запачкан, — что это повышение могло бы быть преподано врагами, прежде всего в Соединенных Штатах, как компенсация за смерть сестер Минервы, Патрии и Марии Тересы Мирабаль. Хотя правосудие и установило, что сестры и их шофер погибли в дорожно-транспортном происшествии, за границей эта трагедия тотчас же была представлена как политическое убийство, осуществленное лейтенантом Пеньей Риверой, начальником СВОРы в Сантьяго. Президент позволил себе напомнить, какой скандал подняли их противники, когда по приказу Его Превосходительства он 7 февраля текущего года президентским указом передал во владение лейтенанту Пенье Ривере имение в четыре гектара и дом, экспроприированный государством у Патрии Мирабаль и ее мужа за подрывную деятельность. Шум по этому поводу и до сих пор еще не унялся. Комитеты, организованные в Соединенных Штатах, продолжали мутить воду, выставляли пожалование лейтенанту Пенье Ривере земель и дома Патрии Мирабаль как плату за совершенное им преступление. Доктор Хоакин Балагер призывал Его Превосходительство не дать врагам нового повода талдычить, что он якобы покрывает убийц и пыточников. Хотя, без сомнения, Его Превосходительство помнит, он все же позволит себе повторить, что любимый лейтенант полковника Аббеса Гарсии в клеветнических кампаниях, раздуваемых эмигрантами, постоянно связывается не только со смертью сестер Мирабаль. Но также с тем, что произошло с Марреро Аристи, равно как и с некоторыми странными исчезновениями людей. В этих обстоятельствах было бы неосторожно поощрять лейтенанта подобным публичным образом. Почему бы не сделать это не столь заметно, дать материальное вознаграждение или подыскать ему дипломатический пост в какой-нибудь далекой стране?
Он замолчал и снова принялся мять руки. И беспокойно моргал, чуя, что его старательная аргументация, похоже, не прошла и впереди — нагоняй. Трухильо попридержал клокотавшую внутри ярость.
— Вам, президент Балагер, выпало счастье заниматься самой лучшей стороною политики, — проговорил он ледяным тоном. — Законы, реформы, дипломатические переговоры, социальные преобразования. И так все тридцать один год. Вам на долю достался милый и приятный аспект правления. Я вам завидую! Мне бы тоже хотелось быть исключительно государственным деятелем, реформатором. Но у всякого правления есть еще и грязная сторона, без которой то, что вы делаете, было бы невозможным. А порядок? А стабильность? А безопасность? Я позаботился о том, чтобы вы не занимались этими неприятными вещами. Но только не говорите мне, будто не знаете, какой ценою достигается мир. Какими жертвами и какой кровью. Будьте благодарны, что я позволяю вам не замечать их и заниматься добрыми делами, в то время как я, Аббес, лейтенант Пеньа Ривера и другие бережем покой страны, чтобы вы могли писать свои стихи и речи. Я уверен, что вы с вашим острым умом прекрасно меня поняли. Хоакин Балагер кивнул. Он был бледен.
— Не будем больше о неприятном, — заключил Генералиссимус. — Подпишите повышение лейтенанту Пенье Ривере, пусть это опубликуют завтра в «Гасета офисиаль», и пошлите ему поздравление, собственноручно вами написанное.
— Будет сделано, Ваше Превосходительство.
Трухильо провел рукою по лицу, ему показалось, что он вот-вот зевнет. Нет, ложная тревога. Вот сегодня ночью, пожалуй, вдыхая льющиеся в открытые окна Дома Каобы ароматы цветов и деревьев, глядя в угольно-черное небо с мириадами звезд, он сжал бы в объятиях обнаженное девичье тело, нежное, чуть испуганное, и ласкал бы его изысканно, точно Петроний, чувствуя, как между ног рождается возбуждение, и смаковал бы теплый сок ее лона. И наверняка эрекция будет долгой и сильной, как в былые времена. И он заставит девчонку стонать от наслаждения и насладится сам, и тогда, глядишь, сгинет дурное воспоминание о тощей дурехе.
