Меир Шалев - Голубь и Мальчик

Он выпрямился в полный рост, положил ее голову себе на плечо и пробормотал:

— А ты… невероятно… Вот для чего ты просила у кладовщицы ложку и шприц?.. И даже не подумав, не посчитав за-за и за-против, такое решение…

— Это то, чего я хотела, и то, чего он хотел. В последнюю нашу встречу мы говорили о нашем будущем ребенке, о мальчике, которого мы родим после войны. И это то, что он послал.

— Новое сказание о чудесах, — вдруг воспрянул доктор Лауфер, как будто и в него влились ее силы. — Сказание, какого еще не слышала всемирная история голубеводства. Мы непременно расскажем об этом на следующем нашем семинаре.

Прошли дни, сложились, стали неделями. Доктор Лауфер спохватился и не стал никому ничего рассказывать, но на следующем семинаре, который собрался через полгода, все голубятники уже заметили большой живот Девочки и бельгийскую голубку, которая не покидала ее плеча. Три месяца спустя она родила сына, который был очень похож на отца, и не требовалось большого усилия, чтобы угадать, кто этот отец.

Когда сыну исполнилось шесть месяцев, мать принесла его на следующий семинар. Доктор Лауфер сфотографировал ее там, с бельгийской голубкой на плече и сосущим сыном, — где он сегодня, этот снимок? хотел бы я знать! — и все собравшиеся были очень растроганы. Один за другим они подходили к ней, выражали сочувствие и радость, улыбались и смахивали слезу.

Девочка кормила сына довольно долго, почти год, и в тот самый день, когда доктор Лауфер намекнул ей, что пора прекратить — «в качестве ветеринара мы понимаем в таких вещах больше, чем детский врач», — в зоопарке появился гость, за давностью почти уже забытый: юноша, который был с ней на балконе в тот день, когда туда спустился раненый голубь. Тот соседский сын, который перевязал этого голубя, пошел с ней в зоопарк, принес сухой хлеб, зубрил учебник анатомии Корнинга и английский толковый словарь и потом поехал в Чикаго, что в Соединенных Штатах, чтобы учиться там на врача.

Десять лет прошло с тех пор, и для него эти годы были длинными, как сто лет. Не проходило дня, чтобы он не думал о ней, и не проходило ночи, чтобы она не явилась к нему во сне. Теперь он был уже не прежним юношей, а молодым мужчиной, и мир ждал от него выбора и поступка. За его плечами была дюжина отвергнутых предложений, дюжина безуспешных уговоров и четыре разбитых американских сердца. Он сошел с парохода в хайфском порту, поцеловал взволнованных и гордых родителей и через час, в такси по дороге в Тель-Авив, спросил их о Девочке.

— Лучше тебе не знать, — сказала его мать, а отец сказал:

— Поговорим об этом дома.

И мать добавила:

— Весь город знает. Стыд и позор.

Они уже жили не в доме на улице Бен-Иегуды, над квартирой родителей Девочки, а в новой и большей квартире, возле площади Дизенгоф. Он внес чемоданы в комнату, которую они приготовили ему, и сказал:

— Я выхожу. Приду потом.

— Куда ты идешь? — вскричала мать. — Не успел вернуться из Америки и уже убегаешь?

— Я скоро вернусь, — сказал он. — Я должен ее увидеть.

Ноги понесли его не на улицу Бен-Иегуды, а в противоположном направлении. Толстяк из Зоопарка взял у него сухой хлеб, который он собрал по дороге, и позволил ему войти, но выглядел смущенным и опустил взгляд.

Молодой врач вошел в парк, поднялся по тропе и возле голубятни увидел Девочку, которая сидела там и кормила грудью ребенка. Кровь застыла в его жилах. Тело одеревенело. Но Девочка не заметила его, потому что наклонила голову к ребенку, как все кормящие матери. Ему удалось отступить назад, и там, скрывшись за изгибом тропинки, он собрался с силами. Потом подошел снова и остановился возле нее.

— Здравствуй, Рая, — сказал он.

— Здравствуй, Яков, — подняла Рая голову.

— Ты была девочкой, когда мы расставались, а сейчас кормишь ребенка.

— Его зовут Яир.

— Красивый мальчик.

— Он похож на своего отца. Если бы был похож на меня, был бы красивее.

— Я вернулся из Соединенных Штатов. Кончил учиться на врача.

— Поздравляю.

— И я тебя. Я вернулся домой полчаса назад. И первым долгом пришел повидать тебя.

— Спасибо.

— А где отец Яира?

— Отец Яира погиб на войне.

— Мне очень жаль. Я не знал.

И вдруг он исполнился смелости и уже не смог сдержать те слова, которые повторял про себя все эти годы, поутру, по дороге, в университетской библиотеке, в лаборатории, в больнице и в постели по ночам. Слова вырвались сами:

— Возможно, я должен был остаться в Стране, Рая, и пойти на войну вместо того, чтобы учиться медицине в Америке. Возможно, я должен был принять приглашение доктора Лауфера и работать с тобой здесь, в голубятне. Могло быть и так. Но он сказал еще, что я могу стать хорошим врачом, и он оказался прав.

— Смешно, — сказала моя мама. — Смешно, как доктор Лауфер начертил каждому из нас его судьбу. Тебе, мне, малышу, который у меня родился, и моему погибшему Малышу.

Перенесла меня решительным движением от одной груди к другой — резкий, пугающий переход от страха к уверенности — и сказала:

— Доктор Яков Мендельсон. Очень симпатично звучит.

— Я надеялся, что забуду тебя, Рая, — сказал молодой врач, — но мне не удалось.

Она не ответила.

— Я послал тебе семь писем за первый год, и десять за третий, и еще пять за четвертый и перестал, потому что ты не ответила ни разу.

— В этом не было смысла.

Он сел напротив нее и сказал:

— Я всегда любил тебя, Рая, еще когда ты была девочкой, лежала на животе на вашем балконе и читала, еще до того, как прилетел тот раненый голубь. Я много раз смотрел на тебя с нашего балкона этажом выше. Однажды у тебя немного приподнялась кофточка, и я увидел ямочки у тебя на спине, и я закрыл глаза и поцеловал их сверху.

Она молчала.

— И ту нашу рубашку, которая упала на ваш балкон в тот день, когда сел раненый голубь, это я бросил ее туда. Она не упала.

— Я так и думала.

— И если ты спросишь меня о самом главном, что я узнал в медицинском институте, я тебе отвечу: есть вещи, которые можно выправить. Не только в теле. И в душе тоже. Можно вылечить и можно исцелить. Я думаю, в этом и состоит разница между «вылечить» и «исцелить»: вылечить — тело, а исцелить — душу, и это то, что мы должны сейчас сделать.

Она молчала.

— Я даже не знал, что ты вышла замуж, — сказал он. — Родители писали мне обо всем, но что ты вышла замуж, они не написали.

— Я не вышла замуж, — сказала моя мама.

Молодой врач сделал глубокий вдох. Он решил отложить все объяснения и все неожиданности до других времен и для других разговоров.

— Я прошу тебя стать моей женой, — сказал он, — и родить нам девочку, я хочу девочку, а этого ребенка я выращу, как будто он мой собственный сын.

И вот так оно и произошло, более или менее. В том смысле, что через несколько дней мама сообщила ему: «Мы согласны», только вместо сестры у меня родился брат, и доктор Яков Мендельсон стал называться «Папавашем» — прозвище, удобное для всех без исключения, с какой стороны ни посмотри.

Глава девятнадцатая

— Ну, вот, — сказал мой подрядчик-женщина. — Мы разрушили и выбросили всё, что нужно. Пришло время строить.

— С чего мы начинаем?

— Обычно снимают внутренние перегородки и делают подготовку к подводке воды и электричества. Но мы начнем с душа во дворе.

Она подозвала китайского рабочего:

— Залей здесь бетоном, полтора метра на полтора, чтобы хватило места на двоих, с уклоном в два процента в сторону водостока.

— Ты уверена, что это хорошее место? — спросил я. — Я не хочу, чтобы все деревенские ребятишки сбегались сюда подглядывать.

— Не беспокойся. Китайцы изобрели вермишель, бумажного змея, порох и наружный душ. Они умеют строить его так, чтобы никто не мог подглядывать.

Рабочий спросил что-то непонятное, и Тирца ответила, показав пальцем:

— Воду отведи к тому лимону, вон там. Протяни трубу в два дюйма.

А мне сказала:

— Вот и всё. Теперь надо его оставить в покое. Китайцы, они совсем как мы, раздражаются, если у них сидят на голове.

— Как он понял, что ты ему сказала?

— Когда каждый говорит на своем языке, мелодия речи звучит естественно, и движения рук и тела тоже естественны, и так мы все понимаем друг друга.

— Но как он понял «уклон в два процента»?

— Что значит — как? Он профессионал. Ему ясно, что тут уклон два процента.

— Тогда зачем ты сказала ему, что это два процента?

— Чтобы знал, что его подрядчику тоже это ясно, даже если его подрядчик — женщина. Чтобы уважал.

Так началось строительство моего нового дома: с душевой во дворе. Китайский рабочий разровнял землю, построил деревянную раму для заливки бетона, положил железную решетку, приварил к ней отводную трубу, смешал, залил и широкими движениями разгладил. Когда бетон немного затвердел, он предложил мне, на языке естественных движений, с добродушной улыбкой, впечатать в него ладони, на память. Так я и сделал и пригласил его впечатать и свои ладони. Он засмеялся, отказался, отошел, но в конце концов стал рядом со мной на колени и выполнил мою просьбу.