Дарья Асламова - Записки сумасшедшей журналистки

К семи вечера поток девиц густеет, звякают на тарелочке монетки. (Вход всего пять рублей.) Неожиданно вламываются трое здоровенных подвыпивших мужиков. "Сколько за вход?" – небрежно спрашивает один из них. "Извините, господа, но с семи до девяти вечера у нас женские часы". "Это как в бане, что ли?" – усмехается спрашивающий. Дыша перегаром и брякая золотой цепью, он надвигается на охранника и задушевно говорит: "Мужик, сколько тебе бабок дать, чтоб ты пропустил? Отбашляю без свидетелей". Скулы охранника каменеют: "Милости просим, господа, после девяти вечера". Далее следует живописная перепалка с применением отборного мата и взятием "за грудки". "Господа" удаляются нетвердой походкой. "Штурмом вас еще не брали?" – любопытствую я. "Были попытки, – нехотя отвечает страж. – Но пока справляемся".

У входа в гардероб – табличка с предупреждением "Презервативы, прокладки, тампоны, жвачка из карманов пальто не выдаются". В небольшом темном зале яблоку негде упасть. Штук двести спелых девиц с грешно-скромными мордашками, типичные студентки в униформе тинейджеров – коротких юбочках или джинсах и обтягивающих кофточках. На лицах нет и намека на жизненный опыт, помимо того, что дают классные комнаты и посиделки с подружками. Пока все напоминает школьный пикник, вечеринку тинейджеров. Маленькие накрашенные существа гроздьями висят на перильцах, отделяющих столики друг от друга, и на барных стойках. Небольшой диссонанс вносит десяток зрелых матрон в вечерних туалетах, невесть как затесавшихся сюда. "Эй, подружка, сигареты есть?" – окликает меня соседка, розовощекое чудо природы. Такую нежную, непорочную миловидность я давно не встречала. Девочку можно причастить без исповеди. Я угощаю ее сигареткой и интересуюсь, сколько ей лет. "Шестнадцать, – отвечает она и, видя мое удивление, поясняет: – Я прошла по зачетке моей старшей сестры". – "Чего все ждут?" – "Семи часов – времени бесплатной выпивки. Сейчас такое начнется! Держись за меня". И точно. Ровно в семь бармены-иностранцы (единственные мужчины в зале) начинают активно метать на стойку напитки жестокой крепости – джин, водку, мартини. Множество рук тянется к одноразовым стаканчикам, хватает их, расплескивая драгоценную жидкость. Выкрики звучат на русском и английском языках. Проблема закуски решается просто – бармены выносят коробки с чипсами и бросают пакетики прямо в визжащую толпу, словно корм собачкам. Аппетитная девица лет двадцати грудью, рвущейся из тесной маечки, прокладывает себе путь через месиво женских тел к барной стойке. Там она разом захватывает десять стаканчиков с водкой и лимонами и методично выпивает их, буйно хмелея прямо на глазах. Окурки и пустые стаканчики летят прямо на пол и ловко давятся острыми каблучками. В густо накуренном помещении от пролитого спиртного появляется характерный запах берлоги.

Внезапно нам приходится пригнуться – мы попадаем под обстрел кубиков льда. Какая-то ошалевшая от спиртного девчушка схватила ведерко со льдом и мечет его пригоршнями в толпу. Слышится подогретый водкой смех, музыка грозно давит на уши. Шум стоит такой, что разговаривать можно только, пользуясь импровизированной азбукой глухонемых. Несколько нетерпеливых девушек взбираются на барную стойку, сбрасывают ногами стаканы и начинают танцевать, если можно назвать танцем ту прихотливую смесь извилистых движений, которые возбудят даже мертвого. Эмоциональный градус резко повышается, через несколько минут все это обилие неумеренно здоровой, буйной женской плоти приходит в движение, подчиняясь общему музыкальному ритму.

Внезапно толстый мужчина средних лет ввинчивается в толпу девиц, забирается на круглый стол и устраивает сногсшибательный стриптиз, подрагивая всеми жировыми складками. "Это наш местный крейзи, американец, – объясняет мне менеджер "Голодной утки" Грэг. – Обожает раздеваться. Мы его пустили для разогрева". – "Значит, это закуска. А где же основное блюдо?" – "Вот оно!" Огни гаснут, луч света застывает на столе, где только что резвился американец, и по общему стону зала ясно, что начинается то, ради чего, собственно, и собрался весь этот молодняк. "Вы готовы?" – шепчет в микрофон мужской голос с придыханием. В ответ ему – единый женский выдох: "Да!" То, что происходит дальше, не лезет ни в какие ворота. Качественный мужской стриптиз нынче не в диковинку, изюминка в другом. Партнершами для стриптиза становятся сами зрительницы, юные студентки, рвущиеся к столу-сцене в надежде, что их разденут. Шикарный негр или отменный белый мужчина выхватывают из толпы свежую девочку, несут ее на руках к сцене и под общий визг зала снимают с нее одежду, медленно при этом возбуждая. Это почти секс, приостановленный на пике. Публика стонет в чутком предвкушении публичного обнажения. Первая добровольная стриптизерша успела прикрыть срам руками и улизнуть со сцены в самый ответственный момент. Зато остальные не стесняются. Искусственно приводя себя в состояние чувственного бешенства, они не только сами срывают с себя одежду, но и, опускаясь на колени, ласкают ртом едва прикрытые трусиками мужские гениталии. Одна задорная потаскушка прыгает с барной стойки прямо на сцену, рискуя сломать себе ноги, торопливо обнажается и танцует, прижимаясь к черному парню со сладострастием кошки. Ее гигантские груди раскачиваются словно сочные груши, а жесткий кустик лобковых волос торчит так по-боевому, что я слышу рядом громкий вздох. Моя соседка, то самое чудо природы в самом нежном возрасте, запустила руку в трусы и, не стесняясь, свирепо мастурбирует. Ощущение, что все ненадолго сошли с ума. Коллективная оргия, массовый психоз.

Вся эта свистопляска заводит с пол-оборота. Черные руки хватают меня и выносят на сцену. Великолепное мускулистое тело беззастенчиво прижимается ко мне, и сквозь легкую ткань я чувствую эрекцию партнера. Кровь моя полна адреналина, в ушах звенит от криков: "Раздевайся!", чувство удовольствия обостряется при мысли, что его разделяют две сотни зрительниц. В эту минуту я точно знаю, что ощущают эти пропитанные грехом эксгибиционизма девочки-женщины. Они воображают себя звездами экрана, роковыми обольстительницами, этакими "горячими булочками". Черный парень уже поднял мое длинное платье до бедер, пальцы его становятся настойчивее, это отрезвляет меня, и я отстраняюсь. Делаю знак, и чьи-то услужливые руки снимают меня со стола.

Безумие увеличивает обороты. Блондинка, танцующая на барной стойке, внезапно приседает, ловит бармена и прижимает его голову к своему лобку. Она выглядит одержимой. Вдрызг пьяная девчушка пытается удержаться на стойке, несколько секунд балансирует, потом валится с полутораметровой высоты вниз головой. Как ни в чем не бывало подскакивает и взасос целует менеджера. "Здесь одни проститутки", – уверяет меня охранник Сергей. "Непохоже, – возражаю я. – По-моему, просто соплячки, перебравшие спиртного". – "Много ты понимаешь. Мы здесь такого насмотрелись. Приходит – настоящий цветочек, а к полуночи ее уже трахают в углу сразу двое".

Особая пикантность ситуации в том, что после девяти начинают пускать мужчин. (Правда, вход для них дороже – 50 рублей.) У входа выстраивается целая очередь мужиков, знающих о "женских часах". Они чуют запах распаленной женской плоти, как людоед чует свежее мясо. Женщины сейчас как динамит, достаточно поднести спичку, чтоб весь этот порох взорвался. Не важно, чьи руки обнимают тебя, не важно, чьи губы ищут твои. Отрезвление наступит завтра, [легкость, с которой остервеневшие от водки и стриптиза девицы распоряжаются своим телом, поражает воображение. Уже в десять часов слышатся стоны из укромных уголков. Там, прикрытые лишь сигаретным дымом, сжимают друг друга в судорожных объятиях случайные партнеры. Рядом на жесткой скамье спит, сладко похрапывая, невинное создание, сваленное с ног лошадиной дозой джина. Краски стерлись с ее лица, и она выглядит сейчас как поблекшая роза. В женском туалете – революция в миниатюре. Девочки штурмом берут грязный толчок. Кого-то рвет, и кислое зловоние щекочет ноздри. Одна девица тут же меняет одноразовую прокладку. "Мокрая, ну, совершенно мокрая! Что-то я перевозбудилась", – говорит она приятельнице. Моя соседка курит сигаретку, и я вижу еще не улегшееся возбуждение в ее темных, расширенных и таких далеких от реальности глазах. Ребенок, сущий ребенок, выпестованный пороками и готовый на все. "Я специально надеваю в такие дни шикарное белье. А вдруг разденут!" – говорит она мне. "Охрана уверяет, что здесь одни проститутки". Она хохочет: "Да ты с ума сошла! Здесь тридцать процентов девственниц. Вот я, например. Это же безопасная игра. Вроде бы ты шлюха, а вроде и невинность сохранила". Она стирает помаду с губ: "Мама не любит, когда у меня губы накрашены". Легкий взмах расчески, руки, расправляющие невидимые складки на одежде, и эта девственная блудница выходит на улицу, в ночь, снова став послушной дочерью и примерной ученицей.