Сергей Кузнецов - Хоровод воды
Свет, пронизывающий бухту, словно закручивается воронкой (Але кажется – совсем рядом), и, когда воронка замирает, Аля видит огромный, несколько метров в диаметре металлический диск. Он светится тем же рубиновым цветом, и где-то внутри у Али раздается голос: Пора! Время вышло! – и это даже не слова, а только их смысл, вспыхивающий у нее в голове. Аля делает шаг к летающей тарелке, но словно упирается в невидимую стену, сквозь которую различает, как рубиновый осьминог скатывается с живота женщины, по световой дорожке подбирается к космическому кораблю, а затем исчезает в открывшемся проеме. А потом в лицо Але летят песок и пыль, она закрывает глаза, а когда открывает их снова, бухта такая же, как была несколько часов назад: погруженная в темноту и освещенная лишь луной.
Женщина встает с камня, поправляет платье, находит в песке туфли и пускается в обратный путь. Аля и Алеша смотрят ей вслед.
– Пришельцы? – тихим шепотом спрашивает девочка.
Алеша кивает.
Они никогда больше не ходили играть в эту бухту, никогда не говорили об этой ночи. Несколько раз на городском рынке Аля видела женщину – кажется, ту самую. При свете дня живот казался неприлично огромным, хотя она пыталась скрыть его под просторными платьями.
В августе Алеша уехал в Москву, зимой умерла его бабушка, и следующим летом Алеша уже не приехал.
Аля полюбила приходить к тому камню, где сидела женщина. Иногда ложилась, обхватив его руками, и дремала в теплой прибрежной воде.
Она представляла, что унеслась в небо на летающей тарелке и теперь сама – радужный осьминог, плавающий в зеленоватой воде космического аквариума.
После школы она уехала в Севастополь, училась там в педучилище, потом вернулась и до самой старости преподавала в школе русский язык и литературу. Дети любили ее, хотя директор вечно пенял за низкую дисциплину. Зато выпускники приходили к ней через много лет после выпуска.
Аля вышла замуж за местного счетовода, его тоже звали Алеша. Друзья жалели, что у них нет детей, но все равно считали прекрасной парой. Однако эту историю Аля не рассказывала даже мужу. Иногда она и сама думала: они с Алешей просто задремали на нагретом за день песке и увидели прекрасный сон.
Случалось в жизни всякое: и радости, и горести. Мама умерла, и детей нет – и все эти годы в глубине души льется откуда-то ровный свет, греет душу летний сон пятидесятого года: луна в небе, нагретые скалы, рубиновый круг, летающая тарелка, щупальца, обвивающие огромный живот, благословение, успокоение и счастье.
61. 1941 год. Большая Игра
Дедушка Миша рассказал мне эту историю в конце августа 1991 года. Ему было восемьдесят шесть лет, он жил один и гордился, что обслуживает себя сам. В его однокомнатной квартире, где мы сидели, действительно было чисто, но все-таки чувствовался неуловимый запах старости.
Мы говорили о провале ГКЧП, я называл случившееся бескровной революцией и смотрел в будущее с радостным волнением. Дед моего восторга не разделял.
– Я уже видел это однажды, Никита, – говорил он. – 25 октября в Питере погибло не так уж много народу: бойня началась потом. Это все – вечное возвращение. Это закон: все идет по кругу. И я бы предпочел, чтобы круги эти были пошире. Думал, до следующего витка не доживу, но вот ошибся. Так что я могу тебе сказать как человек, который жил дольше, чем ему было отмерено: зря вы радуетесь. Не ждет вас ничего хорошего. Утонет еще одна Атлантида, вот и все.
Я попытался спорить, но дед махнул рукой – и стал удивительно похож на дедушку Макара, умершего полгода тому назад. Почему-то я вспомнил, как давным-давно дедушка Миша объяснял мне про Мазая и Ноя, а отец говорил: революция – это потоп.
– Ты с папой никогда об этом не разговаривал? – спросил я.
– Что с ним говорить, – раздраженно ответил дед, – у него в голове – научные схемы. Черное-белое, нолик-единичка. Коммунисты плохие, антикоммунисты – хорошие. Долой советскую власть, да здравствует свобода.
– Дедушка, – сказал я, – а тебе разве нравится советская власть? У вас ведь отобрали все, что было, ты сам говорил.
– Советская власть отобрала у меня все, что было, – и дала мне все, что у меня есть. За это я ее как минимум уважаю.
Сейчас я бы промолчал, а тогда с молодым задором ответил:
– По-моему, это не уважение, а страх. Ну, как дикари, которые боятся чужих богов.
– Много ты понимаешь про чужих богов, – ответил дед. – Мой отец тоже принял советскую власть, хотя вот уж кто разбирался в древних богах. Древние боги – вообще другой масштаб, советская власть у них – на побегушках. Я давно тебе хотел рассказать одну историю, почти никому не рассказывал, но тебе расскажу. Я ведь умру скоро, хочется доделать все дела.
Приказ пришел совершенно неожиданно. Майор Гоголидзе собрал наш небольшой отряд и сказал, что получил в штабе распоряжение выступить с рассветом для выполнения секретной миссии. Задачу нам разъяснят позднее.
Забегая вперед, скажу, что, какова была наша задача, я не знаю до сих пор.
С нашими задачами в этой военной кампании дело вообще обстояло довольно запутанно. Неделю назад мы знали: наша задача – помогать пограничникам, быть наготове на случай возможного вторжения.
Помню, мы курили с Шевчуком в вечерней прохладе, глядели на темнеющие предзакатные горы. Шевчук сказал:
– Михайла, вот ты взрослый мужик. Скажи мне, какого ляда мы тут торчим? Минск взят, Витебск взят, Смоленск. В Одессе бои, фрицы рвутся к Москве… А мы здесь караулим чучмеков, как дураки. – И он сплюнул на землю, остывающую от дневного жара.
Я его хорошо понимал. С другой стороны – что тут скажешь? Дай бог, чтобы мы персов хорошо напугали – пусть остаются по ту сторону. Может, если бы мы больше войск на немецкой границе поставили, Гитлер за два месяца не прорвался бы, считай, в самый центр России.
Диверсантов ловить нас не учили. Был, правда, с нами такой майор Махбуб Али, не знаю, как на самом деле зовут. Он хорошо знал персидский, даже провел пять уроков. Впрочем, что за пять уроков выучишь? Я узнал, правда, что среди солдат есть несколько человек, учивших этот язык раньше. Видимо, их специально сюда направили.
Один из них – Николай Бирюков, ленинградский студент, взволнованный тем, что находится совсем близко от страны, язык которой изучал уже несколько лет.
Пять дней назад после утреннего построения прибежал из штаба Лукьяненков, кричит:
– Братцы, мы в Иран вошли!
Мы не поверили сначала – куда это мы вошли? Здесь мы, но оказалось, из Закавказья выдвинулись четыре армии. Наш посол в Тегеране уже вручил ноту, война официально объявлена, скоро в бой, ребята, ура!
Позже майор Гоголидзе объяснил, что Иран давно превратился в гнездо немецких шпионов и диверсантов, да и сам шах всячески поддерживает Гитлера. Немцы твердят ему, что персы тоже арийцы, он и верит.
Я вспомнил, как впервые услышал это слово от отца двадцать восемь лет назад. Отец, правда, говорил «арии» – так он вслед за Блаватской называл пятую расу, живущую сейчас на земле.
Пока я предавался воспоминаниям, майор Гоголидзе рассказывал, что шах обещал соблюдать нейтралитет, но сейчас у нас есть серьезные подозрения, что он перейдет на сторону Германии. Трижды Сталин просил шаха не позволять немцам строить военные базы на иранской территории, но шах все равно продолжал политику сближения с Гитлером. И поэтому Великобритания и СССР приняли решение ввести войска на территорию Ирана.
Гоголидзе говорил: «У нас есть серьезные подозрения», – и было заметно, что он нервничает. Он, наверное, хотел сказать: «Сейчас шаху кажется, что Гитлер выиграет войну», – но даже Гоголидзе боится такое сказать, даже про шаха.
Это было 23 августа. Еще несколько дней мы стояли на южных рубежах нашей страны и ждали приказа. Мы знали, что четыре наши армии (44-я, 45-я, 46-я и 47-я) легко преодолели границу. Сообщалось, что многие иранские солдаты сдаются в плен. Наши войска движутся к Тегерану – а мы ждали, когда же нас введут в бой.
В отличие от большинства солдат, совсем еще молодых парней, я в бой вовсе не рвался. Мальчишкой я застал Мировую войну и понял, сколько страданий она приносит, хотя, разумеется, никаких особых ужасов мне видеть не довелось. Это уже потом, в Гражданскую, насмотрелся.
Хотя убивать людей мне еще не приходилось. И, честно говоря, не хотелось.
Общее настроение, однако, было крайне возбужденное. Все устали ждать, и потому приказ о наступлении восприняли на ура.
27 августа наша 53-я Отдельная Средне-Азиатская армия, перейдя границу, вошла в Иран. Если учесть, что наши товарищи по другую сторону Каспия приближались к Тегерану, исход войны был уже ясен: возможно, поэтому особого сопротивления мы не встретили. Не видел я и немецких диверсантов, о которых нам говорили так много. Гоголидзе, правда, рассказывал, что в населенном пункте Резайя наши обнаружили гарнизон, вернее, военный городок, который немцы превратили в настоящий арсенал – разумеется, по договоренности с шахом. Все это оружие предполагалось использовать против Советского Союза.
