Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы
— Дай тебе Господь терпения, — мягко сказал ей Касем. — Да накажет он его убийц! Мы будем твоей семьей. Его кровь пролилась не напрасно.
Она посмотрела на него исподлобья, развернулась и ушла. С ее возвращением во внутренней комнате возобновились стоны и причитания. Касем покинул ее дом печальный и задумчивый.
А наутро Савариса увидели нагло сидящим у входа в кофейню Дунгуля. Он испепелял взглядом тех, кто проходил мимо. Люди вежливо с ним здоровались, стараясь не выказать своего негодования. Никто не пожелал участвовать в похоронах, все оставались у себя в лавках или за тележками. После восхода солнца вынесли носилки с телом покойного, за которыми шли лишь близкие родственники. Однако, не побоявшись злого взгляда Савариса, к ним примкнул Касем. Это разозлило зятя Шаабана, и он возмущенно спросил:
— Убил и явился на похороны?!
Набравшись терпения, Касем ничего не ответил.
— Чего ты пришел? — грубо спросил его другой.
Тогда Касем решительно сказал:
— Я не убийца! Да упокоит Господь душу Шаабана! Он был смелым. А вы не такие. Вам известно, кто убил, но вы вымещаете свой гнев на мне.
Большинство из них молчали. Вслед за мужчинами толпой шли женщины, босые, все в черном. Они посыпали голову землей и били себя по щекам. Процессия прошла через аль-Гамалию в Баб-аль-Наср. Когда ритуал был окончен, прощавшиеся разошлись. Остался только Касем. Он нарочно отстал от них и вернулся на могилу, где его уже ждали товарищи. Все они рыдали. Вытирая слезы, Касем сказал:
— Кто беспокоится о собственной безопасности, пусть уходит!
— Если бы это нас волновало, мы бы не пришли, — отозвался Хамруш.
Положив ладонь на надгробный камень, Касем произнес:
— Какая ужасная утрата! Он был полон смелости и решимости. И его коварно убили. А он был нам так нужен!
— Его убил надсмотрщик. Если бы хоть один из нас дожил до того момента, когда расправятся с последним из них! — сказал Садек.
— Мы не должны погибнуть так же. Подумайте о завтрашнем дне. Что мы можем сделать для победы? — спросил Хамруш.
— Как нам встречаться и договариваться?
— Сидя взаперти, я только об этом и думал, — сказал Касем. — И нашел решение. Оно непростое. Но другого нет.
Они вопросительно посмотрели на него.
— Уходите из квартала! Давайте приготовимся покинуть квартал, как давным-давно это сделал Габаль. Как недавно это сделал Яхья. Возобновим наше дело в безопасном месте в пустыне. Наши силы только возрастут. И числом мы умножимся.
— Правильное решение! — выкрикнул Садек.
— Очистить нашу улицу от надсмотрщиков можно лишь силой. Только силой можно добиться соблюдения десяти условий. И только силой можно вернуть справедливость, милосердие и мир. И сила наша будет не вероломной, а первой справедливой силой.
Они слушали его с замиранием сердца и смотрели на могилу за его спиной. Казалось, Шаабан участвует в их разговоре и благословляет их.
— Да! — взволнованно проговорил Аграма. — Только силой мы все это преодолеем. Справедливой силой, а не коварной. Шаабан шел к тебе, когда его нагнал Саварис. Если бы мы держались вместе, ему было бы нелегко уничтожить нас. Да будут прокляты страх и вражда!
Впервые Касем ощутил удовлетворение и радость.
— Наш дед нам доверяет, — сказал он. — Он уверен, что среди его потомков есть на кого положиться!
81
Касем вернулся домой за полночь. Камар не спала, дожидаясь его. Она была заботлива и ласкова больше, чем обычно, и ему стало ее жалко — ведь она еще не ложилась. Касем заметил в ее глазах усталость. От слез они покрылись красными прожилками, подобно тому как на иссушенной земле от солнца образуются трещины.
— Ты плакала? — грустно спросил он ее.
Она ничего не ответила, сделав вид, что занята — греет ему молоко.
— Смерть Шаабана опечалила нас всех. Да помилует его Бог!
— Я плакала о Шаабане, — ответила она ему. — Слезы выступают у меня на глазах каждый раз, когда я вспоминаю, как надсмотрщик набросился на него. А ты — последний, кто заслуживает, чтобы ему лицо и голову пачкали землей.
— Это ничто по сравнению с тем, что постигло нашего несчастного друга, — мрачно заметил Касем.
Она села рядом и придвинула к нему стакан молока.
— То, что они говорят о тебе, ужасно, — сказала она.
Он неестественно улыбнулся, показывая свое безразличие к этим разговорам, и поднес стакан ко рту.
— Гулта из квартала Габаль утверждает, что ты жаждешь захватить имение, чтобы единолично владеть им. В этом же Хагаг убеждает род Рифаа. Они распускают о тебе слухи, будто ты очерняешь Габаля и Рифаа.
— Я это знаю. Знаю и то, что если бы не ты, не быть мне сегодня в живых.
Она нежно погладила его по плечу. Вдруг без причины ей вспомнилась их прежняя жизнь. Беседам не было конца, а счастью предела. А как они радовались в бессонные ночи после рождения Ихсан! Но сегодня он уже не принадлежал ей, так же как не принадлежал самому себе. Даже болезнь, причиняющую ей боль, она от него скрывает. Он не думает о себе. Как же может она заставлять его думать о ней? Она не хочет быть для него в тягость, чтобы ненароком не способствовать его врагам. Кто успокоит ее, сказав, что с ним все будет в порядке? Ведь ее жизнь закончится так же быстро, как их счастливые дни. Да простит тебя Бог, наша улица!
— Надежда не покидает меня, хотя вокруг все и лежит во мраке, — заговорил Касем. — Пусть кажется, что я один. Но у меня много верных товарищей. Один из них поднялся против Савариса. Кто мог раньше такое представить? И остальные такие же. Нашей улице недостает только смелости для того, чтобы о нас навсегда перестали вытирать ноги. И не говори мне о спокойной жизни. Человек, которого убили, шел в мой дом. Ты же не хочешь, чтобы твоего мужа унижали как труса?
Забирая у него пустой стакан, Камар улыбнулась.
— Жены надсмотрщиков подбадривают мужей, когда те творят свои черные дела. Как же я могу не поддержать тебя — того, кто хочет добра?!
Касем осознал, что ее горе глубже, чем кажется. Он ласково погладил ее по щеке и с сожалением произнес:
— Ты — все для меня в этом мире. Нет друга лучше тебя.
Камар улыбнулась и позвала Сакину, которая наверняка уже легла.
Лудильщик дядюшка Шантах удивился исчезновению Садека. Он сходил к нему домой, но там не оказалось не только Садека, но и никого из его родни. Торговец рыбой Абдель Фаттах также не мог найти своего помощника Аграму. Абу Фисада без предупреждения не явился в лавку Хамдуна. А куда пропал Хамруш? Пекарь Хассуна говорил, что его будто пламя поглотило. Многие также исчезли безвозвратно. Новость облетела квартал бродяг и дошла до других кварталов. Жители кварталов Габаль и Рифаа шутили, что бродяги переехали и теперь Саварису не с кого будет собирать дань. Саварис пригласил Закарию в кофейню Дунгуля и сказал:
— Никто, кроме твоего племянника, не сможет сказать нам, почему они ушли.
— Уважаемый Саварис, вы плохо о нем думаете. Он неделями не выходил из дома.
— Не увиливай! Я пригласил тебя, чтобы предупредить о том, что грозит твоему племяннику, — прорычал надсмотрщик.
— Касем и твой родственник тоже! Не делай из нас врагов!
— Он враг не столько мне, сколько самому себе. Вообразил себя Габалем нашего времени. А это самый короткий путь на кладбище.
Закарию охватил ужас.
— Тебе показалось. Мы все под твоей защитой!
По дороге домой Закария столкнулся с Хасаном, который возвращался от Касема, и начал рассказывать ему обо всем, что его переполняло после встречи с надсмотрщиком. Но Хасан не дал ему договорить:
— Крепись, отец! Камар больна. Тяжело больна, отец.
О болезни Камар узнали все, даже в доме управляющего. Опечаленный Касем не отходил от нее. Он растерянно качал головой:
— Как же ты так слегла в одно мгновение?!
— Я скрывала от тебя свое состояние. Жалела тебя. На тебя столько несчастий свалилось! — отвечала она слабым голосом.
— Я должен был с самого начала разделить с тобой эту боль!
Ее бледные губы расплылись в улыбке, подобно увядающему цветку на сломанном стебельке.
— Скоро я поправлюсь, — проговорила она.
Об этом молилось его сердце. Однако какая-то пелена заволакивала ее глаза, а лицо будто высыхало. Как она могла скрывать боль? Все это ради тебя. Помилуй ее, Боже! Оставь ее мне! Услышь непрекращающийся плач ребенка!
— Ты все мне прощала! А я себе этого простить не смогу.
Она улыбнулась еще раз, будто с упреком. Пришла Умм Салем, чтобы окурить ее благовониями, Умм Атыйя, чтобы приготовить снадобья, и цирюльник Ибрагим, чтобы пустить кровь. Но лучше ей не стало.
— Как я хочу взять твою боль себе! — сказал ей Касем.
— Пусть не коснется тебя никакое зло, — проговорила она еле слышно и добавила: — Мой любимый!
