Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
Виталий Александрович пообещал быть рядом от и до. Но так увлёкся приоткрывшимся уже – как показалось ему – таинством хирургической ложи, что почувствовал он себя, как под градусом. И гонял, как невменяемый, туда-сюда, то в родзал, то в операционную, то в манипуляционную. Весь такой в бело-зелёном, весь такой в доску свой, держите меня семеро!
К девчушке, конечно, забегал, чрезмерной важности на себя напустив. Врачом себя почувствовал. Как дела? По большому хочется? Ну, может, сходи, по большому-то, отчего бы и не сходить? Когда начнётся? Ну, э-э-э... через пару часов. А как будет проходить? М-м-м... Ну, как-то так... (мучительно вспоминал он учебник, где об операции позднего аборта был ровно абзац про показания, но не было никаких подробностей, а он не удосужился глубже покопать, бездельник!)... как поздние аборт... ну, как ранние роды... Больно? Немного больно, наверное... В общем, по большому сходи и никуда потом из палаты не уходи.
Ну, она и сходила. Журнальчик взяла и сходила. Немного больновато было и как-то... как будто запор. Ну да и ладно, в журнале рассказ интересный про любовь. Подулась-подулась, сильно много, похоже, не надула. Да и откуда? Утром клизму сделали. Что-то там хлюпнуло... Ну, не совсем из попы, а как при месячных. Она протёрлась и пошла. Встретила в коридоре заведующую.
– Ну, как у тебя дела? – спросила девчушку Софья Константиновна. – И почему ты тут с журналами разгуливаешь, а не лежишь в постели?
– Мне в туалет захотелось... И, не знаю... На всякий случай вам вот скажу, а то тому молодому красивому доктору неудобно... У меня что-то оттуда... Ка-а-ак хлюпнет!
И чего это заведующая вдруг заорала про каталку? Все забегали. Уложили, закатили туда, где утром зеркала совали. Дядька старый пришёл, что-то в вену уколол. Очнулась уже в палате. Ничего не болит, только пить хочется. Рядом молодой красивый доктор сидит. Какой-то он бледненький. Но ему идёт. Белокожий брюнет с длинными ресницами.
Вздула потому что брюнета с ресницами Виталия Александровича Софья Константиновна Заруцкая до выраженной белокожести. За то, что безграмотный и безответственный молодой дурак. За то, что, не зная брода, суётся в воду. И за то, что из-за него эта молодая девчонка могла поиметь кучу проблем – от репродуктивных до проблем с земным существованием.
– Счастливая вы, Софья! Бог явно любит вас, в акушерстве это важно! – позже говорил Романец. – Это ж надо, как вовремя коридорчиком шли. А этот молодой баран правда полагал, что аборт в позднем сроке – это такой же аборт, только расширители с кюретками побольше размером? – скрипуче-благодушно хохотал – что бывало раритетно редко – начмед.
– Да, – бурчала в ответ Софья. – Сказал, что словосочетание «искусственные роды» считал фигуральным, где слово «роды» – лишь метафора.
– О господи, какой кретин! Ваше поколение, Софья Константиновна, тоже глубиной познаний не поражало, но эти – просто чурки деревянные. Они читать и писать-то хоть умеют?
– Да научится он, Павел Петрович. Хороший мальчик. Вот так вот их сейчас учат...
– А самому в книгах по специальности рыться религия, что ли, не позволяет?! Вы мне бросьте тут институт адвокатуры изображать! А ну ко мне его на ковёр, быстро!
Софья Константиновна к этим мгновенным переменам уже давно относилась равнодушно. Думала было, возражать и защищать до последнего, но, вспомнив и старичка Ницше, и то обстоятельство, что ей школа Романца, в конце концов, принесла только пользу, усмехнувшись, сказала:
– Да, конечно, Павел Петрович. Только схожу в подвал, покурю! – и посмотрела ему прямо в глаза. Мягко и даже немного нежно.
– Да курите, курите. Знаю я, что вы курите-курите-курите! Как зайцы дрессированные! Идите курите! Чёрт с вами, Соня! Курите. У себя в кабинете курите, хорош в подвал бегать, как трудному подростку какому-то! Только окно раскрывайте! Идите!
Выйдя из кабинета начмеда, Заруцкая позволила себе немного мультипликационности на сей раз. Оглянувшись, она проскакала по пустому коридору на одной ножке до самого поворота к одному из входов в обсервацию.
А там, снова-здорово, беготня и Любовь Петровна трубит, как боевой слон. Оказывается, пока с девчушкой малолетней разбирались, ещё какой-то дамочке в туалет приспичило. Но уже первого этажа. Причём именно на тот унитаз уселась, с которого та, малолетняя, только встала. Дела свои сделала. Воду спустила да и пошла дальше. А он, гад такой, – не слился! Следом санитарка забежала... А тут только тренинг, понимаешь, по навыкам культурного обслуживания беременного на всю голову населения был. Она на туалет бумажку прикрепила, мол, не работает, пользуйтесь соседним. И сантехника вызвала, проявив таким образом похвальную инициативу и умение самостоятельно принимать решения, не тревожа старшую акушерку, заведующую отделением, президента и патриарха на предмет кочанов, бумажек и «прочего говна, к которому они, санитарки, и приставлены», как именно и выразилась Любовь Петровна. Сантехник пришёл на удивление быстро. Санитарка ему халатик, бахилы и поле трудовой деятельности предоставила и по своим делам убежала, мол, когда закончишь – за мной пошли. Кого послать? Да тут сейчас вокруг тебя беременные стаями начнут кружить. У нас тут не туалет, а цирк бесплатный вообще-то. Сейчас-сейчас, не переживай, и партер, и ложа с галёркой будут полным-полны. Сантехник таких предупреждений испугался – да и заперся себе на вверенной его санитарно-техническим заботам территории. Изнутри заперся. На хитроумный новомодный, недавно заменённый (вместе с дверью) запор. Санитарка через полчаса подошла, постучала, мол, чего там, всё в порядке? Тишина... Сильней постучала. Не откликается сантехник. Она уже и ногами, и кулаками тарабанила. Никто не подаёт признаков жизни. Дверь она выносить не решилась. Побрела, ни жива ни мертва, всё к той же Любовь Петровне. Доложила ситуацию. Хорошо, что туалет этот, первоэтажный, не глухой был, а с большим окном, до половины закрашенным краской. Поставили лестницу, с той стороны заглянули. Лежит сантехник на полу и, таки да, признаков жизни не подаёт. А только в левой руке сжимает орудие производства – стальной прут, а рядом – по правую руку – на полу лежит мёртвый плод двадцати одной недели гестации.
– Он выудил и сразу с копыт, понимаешь? – истерически хохотала Любовь Петровна, вытирая слёзы. Они с вконец отупевшей Софьей Константиновной сидели в ординаторской. Сантехник был спасён и отделался средне-тяжёлым испугом, крупной шишкой, литровой бутылкой приличной водки и, разумеется, материальным вспомоществованием. И долго – до самого первого глотка прямо из бутылки – непроходящей икотой. Санитарка отделалась контузией от ора старшей акушерки и лёгким заиканием. А теперь на Любу напала хохотливая истерика, а на Соню – отупение.
– Это хорошо, что выудил, – тупо же и сказала она стене, – а то у меня по историям и записям поздний аборт есть, а плода – нет. Ну, гистологию и так бы написали, но плода-то нет. Нет плода-то. Ну, то есть не было. Хорошо, что выудил. А то меня бы в торговле стволовыми клетками обвинили. Кстати, Люб, а куда торгуют стволовыми клетками? Каналы сбыта есть? Как же хорошо, что сантехник его выудил. А то по истории поздний аборт есть, а плода в наличии нет.
– Соня! – понемногу успокаиваясь, произнесла Любовь Петровна. – Ты меня тревожишь. В каком-то кино тётка после тяжёлых, непривычных для неё трудов вот так же, как ты, сидит, смотрит в пространство и говорит «бу-бу-бу-бу-бу».
– За бортом.
– Что?
– Фильм называется «За бортом». А ещё та тётка, говоря «бу-бу-бу-бу-бу», держит в руках бензопилу. Хорошо, что у меня в руках сейчас нет бензопилы. И хорошо, что сантехник выудил. Какой славный сантехник. Я люблю сантехников. И вот в том кино муж этой тётки, который ей сперва в кино не муж, а потом муж... Хотя вообще-то он ей муж, потому что он Курт Рассел, и она и не в кино его жена...
– Софья! Я звоню Глебу!
– Да-да-да! Глеб – мой муж. И он должен подарить фонду «Искусственное лёгкое» унитаз.
– Фонду «Искусственная почка»! И не он, а его строительная компания.
– Да, эта такая компания, которая строит. И дарит унитазы. А сантехники – это такие люди...
В общем, автору неизвестно достоверно, какую ещё чушь несла Софья Константиновна, пока Любовь Петровна не сдала её мужу с рук на руки и не велела отмыть, накормить, напоить и полюбить и раньше завтрашнего утра на работу не отпускать, но зато достоверно известно, что выполнил он всё в точности. Особенно про «полюбить».
На следующее утро Софья Константиновна внезапно вскочила посреди пятиминутки с места.
– Вы что-то хотели добавить, уточнить, пожелать? – желчно поинтересовался Романец.
– Нет-нет, простите, что перебила, – извинилась Соня и снова села.
«Хотя уточнить как раз очень даже хотела!.. Уточнить, когда я последний раз посреди всего этого принимала противозачаточные таблетки. И где они вообще?.. Ну, авось пронесёт!»
