Мэри Чэмберлен - Английская портниха

— Да.

— А Стэнли Ловкин? Что заставляет вас думать, что он и Станислас фон Либен — одно и то же лицо?

Ада теребила манжету на кофте, разглаживала нитку, выбивавшуюся тонкой пружинкой.

— Я узнала его, — сказала Ада. — Тот же голос, только без акцента. Правда, у Станисласа, когда он волновался, акцент пропадал, и порой он говорил как истинный лондонец. Меня и тогда это удивляло.

— Он не изменился внешне?

— Немного потолстел. Волосы поредели. Но глаза были того же цвета.

— Что-нибудь еще?

Ада переминалась с ноги на ногу. Трудно говорить такое прилюдно, особенно если вспомнить, сколько грязи вылил на нее Харрис-Джонс, но она должна доказать присяжным свою правоту.

— Да, — тихо ответила она.

— Прошу, расскажите присяжным, почему вы так уверены в том, что Стэнли Ловкин и Станислас фон Либен — одно и то же лицо?

Аде стало жарко, щеки заалели пунцовыми пятнами. Она облизала губы. Ей не хотелось произносить это слово, но мистер Уоллис сказал, что так надо. И стесняться ни к чему.

— Он был обрезан, — выдавила Ада. — Я никогда не слыхала от него о том, что он еврей. Ну, то есть, не только евреи бывают обрезанными. Но Стэнли был таким. Как и Станислас. У мужчин это не часто встречается… — Она попыталась остановиться, но слова сами соскользнули с языка: — Из тех, кого я знаю.

Старшина возмущенно пялился на нее, мужчину в дембельском костюме, которого Ада приняла за баптиста, перекосило от ярости.

Зря она это сказала, но так уж вышло. Ада глянула на присяжных:

— Я не хотела оскорбить чьи-либо чувства.

— Что-нибудь еще?

— Он говорил, что был в Намюре, когда пришли немцы, и не один, но с девушкой. Обозвал ее безмозглой шлюшкой. Это была я.

— Он вас не узнал?

— Я напоминала ему кого-то, но он не мог вспомнить, кого именно. Конечно, я изменилась. Война меняет людей. Теперь я ношу очки. И перекрасилась из шатенки в блондинку. И похудела.

— Что вы почувствовали, когда он вам это сказал?

— Он словно спустил курок, — ответила Ада. — Все эти годы в Дахау, без Томаса, моего сына, нашего сына, когда я была вычеркнута из жизни, — все вернулось. Горе, страдания. И выстрелило огнем, как из базуки.

Мистер Уоллис кивнул. Ада тяжело дышала, стискивая перила свидетельского помоста, костяшки пальцев белели на матовой коже.

— Что случилось затем? О чем вы думали?

— Он был пьян. Сильно пьян. Говорил гадости. Заявлял, что мы никогда не жили как муж и жена. Оскорблял меня.

— Как?

— Назвал потаскухой. Но только это неправда. — Ада смотрела исподлобья на старшину присяжных. — Я никогда не была проституткой. Но он меня таковой считал.

— И?

— И я подумала, что, наверное, он для того и повез меня в Париж. Чтобы зарабатывать на мне. Это похоже на правду. Джино Мессину он знал еще до войны, и в войну они тоже были заодно, но что-то там произошло, в Париже, и его планы рухнули.

— А затем?

— Я хотела сбежать, но он нашел бы меня, сам или вместе с Джино. У них повсюду шпионы, так они мне говорили. И они бы разделались со мной. И тогда я подумала: либо он, либо я. Он отключился. И я повернула газовый кран. Это был единственный способ освободиться от него и от Джино, спастись.

Вот она и опять призналась в том, что сделала. Но ведь он ее вынудил. Неужели присяжные этого не понимают?

— Разве вы не видите? Он вел меня к этому. Издевался надо мной. Он… — Ада замялась, но это нужно было сказать, — он ударил меня, скрутил. Изнасиловал. У меня в голове все смешалось, я плохо соображала.

Старшина присяжных поднял брови, мужчина в дембельском костюме поправил галстук. Судья поглядел на нее поверх очков и кивком велел мистеру Уоллису продолжать.

— Вы видели паспорт Станисласа? — спросил мистер Уоллис.

— У него не было паспорта, — ответила Ада, — британского паспорта. Были какие-то другие документы, все краденые.

Станислас и Стэнли. Одно лицо, не различить и не спутать. У Ады подогнулись колени, и она повалилась на пол, щеки залиты слезами, из носа текло. Полицейский поднял ее на ноги.

— Спасибо, мисс Воан, — поблагодарил мистер Уоллис. Он явно гордился Адой, улыбаясь ей почти с нежностью. Молодец, прочла она в его глазах. Молодец. Провокация. Медленно тлеющая провокация. Тяжкое оскорбление действием.

На следующий день Ада опять рыскала глазами по галерее для публики. Третий раз, он всегда счастливый. Но в переднем ряду сидели те же люди, что и днем, и двумя днями ранее. Мать не появлялась. И не появится. Пора прекратить ее ждать.

Настал черед мистера Харрис-Джонса допрашивать ее. Он постарается все испортить, предупредил мистер Уоллис. Такая у него работа. Ада уже рассказала, что и как с ней произошло, полностью и начистоту. Неужели этого недостаточно? Присяжные должны ей поверить. Теперь, когда они узнали правду. Убийство при смягчающих обстоятельствах. Три года. Может, четыре. Хорошее поведение.

— Дахау, — начал Харрис-Джонс. — Вы ведь не находились непосредственно в концентрационном лагере, верно, мисс Воан?

— Нет. Я работала в доме коменданта.

— И кто это был?

— Оберштурмбанфюрер Вайс. Потом на его место пришел оберштурмбанфюрер Вайтер.

— В чем заключалась ваша работа?

— Это был подневольный труд. Днем и ночью. Шитье. Стирка. Глажка.

— То есть ничего особо тяжелого?

— Вы когда-нибудь занимались домашним хозяйством? — рассердилась Ада. — Отстирывали и полоскали тяжелое льняное белье, отжимали вручную, развешивали на веревке? Гладили?

Харрис-Джонс улыбнулся насмешливо:

— Вы говорите о работе, которую в Англии выполняет любая замужняя женщина, это ее долг по отношению к мужу и семье.

— Нет, это была не такая работа. День-деньской мои руки были погружены в кипяток с бурой, а по ночам я шила и штопала. — Вряд ли мужчины в жюри присяжных ее поймут. То, о чем она говорит, немужская работа.

— Чем дольше я вас слушаю, мисс Воан, — Харрис-Джонс, по-прежнему ухмыляясь, поглядывал на жюри, — тем нормальнее представляются мне ваши обязанности.

— Я испортила себе зрение. Жила впроголодь. Почти не спала, у меня на это не было времени. И я была все время одна.

— Но по существу, вы же не голодали, мисс Воан. Вы не погибли. Вы не были в лагере. Принудительный труд, голод были уделом тех несчастных узников. Сколько их погибло в Дахау? Вы, наверное, даже и не знаете.

Бросив взгляд на присяжных, Харрис-Джонс развернулся на каблуках к Аде:

— Свыше тридцати двух тысяч установленных жертв. Тридцать две тысячи человек. А вы жалуетесь на щепотку буры и плохую еду. — И обратился к жюри: — Немцы едят много квашеной капусты. Солят ее, маринуют. Лично я это блюдо терпеть не могу, но капитан Кук брал такую капусту в экспедиции. И ни один моряк в его команде не умер от цинги. Ни один.

Опять, будто кукушка в часах, он резко повернулся к Аде:

— На вашей войне было довольно легко, не так ли, мисс Воан?

— Нет, это была тяжелая работа, тяжкий труд. А кормили меня только капустной похлебкой.

— Вы не пытались устроить побег?

— Нет.

— Почему?

— Меня запирали в комнате. На окнах были решетки.

— Вы постоянно находились в комнате? Вас не выпускали на улицу?

— Выпускали только для того, чтобы повесить выстиранное белье. И опорожнить ведро, которым я пользовалась.

— Удобная возможность сбежать, разве нет?

— Меня стерегли. Круглые сутки. — Хотя Анни вряд ли помешала бы ей, но лучше им об этом не говорить. Да и куда ей было бежать? Ее поймали бы в два счета и пристрелили.

— Вы хорошо выполняли свои обязанности?

— Когда не выполняла, меня наказывали.

— Как?

— Плеткой. Меня били.

— И вы не сопротивлялись? Не осмеливались дать отпор немцам?

— Каким образом? — ответила Ада и добавила: — Я пыталась.

— Что это были за попытки, мисс Воан?

Ада коротко выдохнула, потом жадно вдохнула.

Ладони были горячими, влажными. Резинка на поясе расстегнулась, и чулок морщился, натирая ей бедро.

— Я пыталась заразить их одежду. Надевала ее, прежде чем отдать им. Терла ее о мою потрескавшуюся кожу, чтобы это шелушение застряло в швах и в плетении ткани. Я знала, что они брезгуют мной.

— И все?

— Я вшивала розовые шипы в сборки и вставки на одежде фрау Вайтер. — Ада смотрела на присяжных: — Она носила широкие юбки и блузки, так что складок хватало. И это плохо на ней сказывалось.

Тут он рассмеялся. Харрис-Джонс смеялся.

— Видите, господа присяжные? Пока наши ребята сражались с немцами, жертвуя жизнью ради свободы, Ада Воан примеряла чужую одежду и подсыпала едкий порошок в корыто с бельем. Молодец, мисс Воан. Вы невероятно приблизили нашу победу.