Владимир Киселёв - Весёлый Роман

Я не решился сказать Мише, что нужна еще и машина, чтоб вывезти эти трубы за город. И напрасно. Я долго голосовал у моста Патона, пока уговорил какого-то солдата с ЗИЛа захва­тить мои трубы — он шел порожняком до Чернигова. Мне важ­но было проехать участок, на котором за каждым кустом мож­но встретить автоинспектора. А дальше я был намерен укре­пить эти трубы по бокам мотоцикла. Насос я сразу установил на багажник.

Ну и жмут же эти солдаты. До самого Чернигова этот паре­нек в гимнастерке с расстегнутым воротом не снимал ноги с педали газа. Я шел за ним впритирку, стараясь держаться чуть левей. Я боялся, что он может неожиданно затормозить. За Черниговом мы сгрузили трубы, и я принялся их укреплять по бокам мотоцикла.

— Привет, — сказал солдат, а когда я полез в карман за деньгами, царственным жестом махнул рукой: — Не возьму.

Странно выглядел мой мотоцикл. Впереди и сзади торчали связанные в пакет трубы. Поворачивать мне приходилось осто­рожно, увеличивая радиус, выбирая минуты, когда поворот свободен, — я боялся врезаться в кого-нибудь этими тру­бами.

Инструменты я взял у колхозного кузнеца Павла Ивановича Филимоненко. Я соединил трубы муфтами, на конце сделал что-то на манер фильтра — набил щебня в большую дырявую ка­стрюлю. От насоса я пустил гибкий шланг. Такой, каким дворни­ки поливают улицы. Кроме того, я сделал что-то вроде «сегнерова колеса» — под напором воды оборачивалась трубка с за­гнутыми в противоположные стороны концами. Она и разбрыз­гивала воду.

Говоря по чести, мое участие в создании всего этого соору­жения было минимальным — все делали пацаны. Они же су­мели настолько заинтересовать моей установкой местное насе­ление, что на пуск пришло буквально полсела.

Зато уж дело это мы организовали по всем правилам. Ду­маю, что пуск гидроэлектростанции на Енисее был не более торжественным. Рубильник я укрепил в небольшом ящике на старой акации у плетня. Дорогу к акации мы загородили крас­ной ленточкой, которую укрепили на двух кольях. Меня очень беспокоило музыкальное оформление, но Сергейка принес электропатефон и запас пластинок. Я выбрал песню «Як за­сядуть наші коло чари» 42 в исполнении Гмыри, которая, ес­ли бы существовал интернационал пьяниц, могла бы у них быть превосходным гимном. Электропатефон мы соединили с двумя динамиками, и голос Гмыри звучал весьма внушительно.

Ножницы, чтоб разрезать ленточку, я торжественно вручил Оксане Митрофановне. Она покраснела, застеснялась, но перерезала ленточку с торжественным и серьезным видом. А рубильник под аплодисменты присутствующих включила Люда.

Когда завертелось мое колесо и во все стороны забрызгала вода, пацаны стали толкать друг друга под струи. В общем, как выражается Виля, с большим подъемом встретили трудя­щиеся.

Так и я попал в число великих людей села Залесье.

Люда повела меня за село к неглубокому оврагу, где, по ее словам, жили древние люди.

Несколько лет тому назад археологическая экспедиция, рас­капывая оставшуюся с войны глубокую воронку, нашла глиняные черепки. После этого археология вошла в жизнь села Залесье такой же полноправной частью, как заботы о подкормке льна или уборке сена.

Оказалось, что под толстым слоем земли скрывалось посе­ление эпохи бронзы и что еще в конце второго тысячелетия до нашей эры люди покинули это поселение. Археологи привлекли сельских школьников-старшеклассников. Тут рыли шурфы, чтоб определить границы поселения. Как и во многих современных селах, жилища наших далеких предков размещались цепочкой вдоль берега.

Жилища эти уходили в глубь земли на полтора метра, а пло­щадь их достигала восьмидесяти квадратных метров, то есть была большей, чем в современных хатах. Почти каждая землян­ка состояла из двух комнат, разделенных деревянной перего­родкой. Одна, более глубокая, как утверждали археологи, слу­жила спальней, а вторая — кухней. Стены — из древесных ство­лов, изнутри обмазанных глиной. В каждом жилище в углу стоя­ла большая печь. Расположение столбов-подпорок показывало, что над землянками были двускатные крыши, очевидно, из ка­мыша.

В жилищах нашли много орудий труда — каменных топоров, серпов из кремня, зернотерок. Возле печей обнаружили кости коров и овец, свиней и лошадей. Археологи считали, что имен­но эта территория была заселена предками славян, именно тут сформировались их первые племена.

Тут было найдено и обследовано тридцать три жилища. По­селение погибло от пожара. Деревянные стенки и подпорки обуглились и только поэтому сохранились на протяжении тыся­челетий.

— Может быть, и тогда, — сказал я, — среди этих перво­бытных славян была девочка по имени Люда… Это имя славян­ское. Людмила — людям милая… И тоже проявила себя на этом пожаре — спасла жизнь жене завфермы. И она также до­ливала молоко коров, от которых остались кости у печей, водой из этой же реки. Может, даже этой самой водой, потому что если закон сохранения материи, который ты изучала в школе, правильный, то с тех пор не пропала ни одна капелька, ни одна молекула воды. И первобытная Люда так же, как ты, делала этой доярке искусственное дыхание, разводя ей руки в сто­роны…

— При искусственном дыхании руки не разводят в сторо­ны, — возразила Люда. — Теперь это делают иначе.

— А как? Ты б мне показала на практике. Вот, скажем, я потерял сознание…

Я лег на землю и раскинул руки.

— Ты в самом деле хочешь, чтоб я тебе это показала? — ис­коса, странно, испуганно решаясь на что-то очень важное, по­смотрела на меня Люда.

— Конечно.

— Теперь искусственное дыхание делают изо рта в рот… Два вдувания воздуха и пятнадцать толчков в грудь. Закрытый массаж сердца…

Она опустилась на колени и прижалась губами к моим гу­бам. Это было как поцелуй. Я обнял ее, и руки мои сами потя­нулись, чтоб погладить ее так, как я привык и как мне хотелось. Но я не сделал этого. Я осторожно ее приподнял и встал сам. Сердце у меня колотилось так, что не помог бы никакой закры­тый массаж.

Вечерело. Мы возвращались домой. Люда шла рядом со мной, легкая, молчаливая, как-то сразу повзрослевшая.

Воздух, хорошо промытый, очищенный рядом фильтров — лесом, лугом, рекой, — застыл и льдисто блестел. Он удержи­вал все накопившиеся за день запахи, и, если бы они обладали цветом, можно было бы увидеть, как мы вступили в розовато-фиолетовое облачко запаха чабреца, в зеленую лужу духа глухой крапивы, в коричневатый поток грибной затхлости.

Николай говорил когда-то, что наука делается тремя спосо­бами: либо путем строгого планирования и последовательно­го выполнения всего намеченного, либо способом «проб и ошибок», или, наконец, внезапными озарениями, серендипити.

Но не так ли все происходит и просто в человеческой жиз­ни? И в любви? И в жизни всего не спланируешь, и так же точ­но приходится идти путем проб и ошибок, и хорошо, если это такие ошибки, что их можно исправить. А изредка у всех лю­дей, у каждого человека вспыхивает серендипити. И ты в такую минуту не выбрасываешь попавшийся тебе на глаза клочок газе­ты, а прячешь его в карман, а потом оказывается, что девочка, к которой ты приехал, станет твоей судьбой, а все, что было до нее, — лишь пробы. Пробы и ошибки.

— А откуда ты все это знаешь — про искусственное дыха­ние? — спросил я.

— В школе учили, — не сразу ответила Люда. «Всему в школе не научишь», — подумал я. Была когда-то такая бодрая песенка:

Когда страна быть прикажет героем,У нас героем становится любой.

Пряталась в этих словах очень утешительная и прелестная мысль: не рыпайся. Занимайся своим делом. Когда понадобит­ся — прикажут. И ты станешь героем. Не хуже других. Твой ге­роизм зависит не от тебя, а от того, кто приказывает. А ты толь­ко исполнитель героических указаний.

Но в жизни все это не совсем так, как в песне, а чаще со­всем не так. Героем становятся не по приказу. И не все герои, наверное, даже сознают свой героизм. Как Люда. Обыкновен­ная девочка, а «коня на скаку остановит, в горящую избу вой­дет».

А какими, в самом деле, были эти герои? Писатели, которые рассказывали, ну, хоть о молодогвардейцах, люди серьезные. И в своих сочинениях они думали и рассуждали вместо своих героев и придали им черты серьезные. Но в действительности молодогвардейцы не были такими, как эти писатели. Они были такими, как Люда. А может быть, и такими, как я.

— Рома, — сказала Люда. Она смотрела под ноги. — Мы в школе по литературе учили про девичью гордость… И я все это понимаю… Но все равно я должна тебе сказать… Если б ты знал, как я не хочу, чтоб ты уезжал! Неинтересно мне без тебя.

— Мне без тебя тоже неинтересно.

Удивительная девочка. В самом деле. Без дураков. Ее нель­зя не уважать. И ее всегда будут уважать, как всегда уважают человека, способного с такой беззаветной отчаянностью гово­рить правду.