Василина Орлова - Квартет
Кстати, помню, еще на гражданке видел однотомный роман Л. Н. Толстого «Война и мир», обычно их сколько там томов, а тут на тебе — книжечка в триста пятьдесят страниц.
Поначалу я подумал, что автор книги не тот Толстой, который умер в 1910 году, а кто-то современный, а потом даже — что уже у нас в России стали выпускать адаптированные издания классики. Не знаю, какая из двух мыслей абсурднее. А потом оказалось, что это самая первая рукопись нашего Толстого, первый вариант романа, причем «без исправлений и поправок», — жаль, что тогда у меня не наскреблось в карманах на нее…»
Что-то читать было немного неловко, до того наивным веяло от строк. Но в этой наивности угадывалась правда, которую затолкали настолько далеко, что уже неприлично о ней и вспоминать.
«Читал интересную книгу, но в середине вдруг взялось такое порно, стыдно стало за автора. Тотчас бросил читать, хотя любопытно было, что же там дальше с героями. Здесь, в армии, часто такие мысли проскальзывают через мозг. Удивительно, что сейчас и газеты практически все не обходятся без порнографии. Раньше я представлял современную литературу как более опытную, чем классическую, а оказалось, классика есть классика. Здесь у нас есть еще разные книги из современного русского писательства, которые я, улучив время, попытаюсь постигнуть. Стараюсь поменьше поспать, но побольше уделять времени чтению, раздобыл фонарик, читаю под одеялом. Думаю, что если буду потщательнее следить за собой и полагаться на Бога, он даст прилежание, терпение, волю, и тогда, может, я больше узнаю и сравняюсь с тобой».
В конце письма солдат просил послушника выслать ему «Братьев Карамазовых» и «Подростка» — «Как я представил выше, с художественной литературой здесь скудно». Еще просил учебник по древнегреческому. «Может показаться, что здесь у меня уйма времени — на самом деле научился выводить свободную минутку. Бывает, оставляют дежурным по роте, иногда в наряд заступаем через сутки».
Заметки содержали и подробные пересказы сюжетов книг, которые попадались солдату, и сетования, что мало прочел на гражданке, и многочисленные разноречивые планы на будущее, и все то, без чего, вероятно, немыслима военная служба. Изложенные в повествовательном ключе, некоторые события затем вспоминались мне как живые, ясные, увиденные непосредственно.
Мы встретились за «круглым столом», организованным крупной газетой. Дмитрий Наволоцкий, Алла-Беата (Альфа-Бета), Максимушкин, Сема Веников и даже барон-историк Огибалов с янтарным мундштуком. Не хватало только поддельной блондинки. Добропорядочные ребята переместились из полуподвальных клубов в респектабельные редакции. Конечно, они уже больше не заикались о вечной зиме и астральном холоде. По крайней мере не говорили вслух.
Мы разместились в креслах, и редактор, надсаживаясь, навалясь на столешницу, медленно, чеканно заговорил:
— Нам пора постепенно расширять круг влияния, сферу интересов, тем и проблем. Для этого мы вас и пригласили. Мы готовы дать вам карт-бланш, если вы, конечно, сумеете им распорядиться.
Беата, заштукатуренная чуть меньше, чем обычно, в безразмерном свитере, против памятного по прежним годам обыкновения, но все же с обширным декольте, значительно покрупневшая, сказала:
— По-моему, все строится на взаимопонимании. И общении. Куда ни придешь, там все те же: Веников, Наволоцкий. Максимушкин. — Она на секунду запнулась, произнося фамилию своего бывшего мужа. — Пора прямо сказать: мы все здесь, по сути дела, избранные.
Кто-то дернулся на другом конце стола, но она не собиралась брать паузу.
— И мы должны обращать большее внимание друг на друга. Следить за дискурсом друг друга. Например, я была бы рада, если бы ты написала рецензию на мою книжку.
— Кто — я? — изумилась я.
— Ну да.
— Да я не пишу рецензий.
— Пишешь. Я видела.
После «круглого стола» мы сели за квадратный — спустились в бар и там, в сигаретном дыму, оккупировали место, растолкав плотно сидящих.
— Я открыла собственное дело! — Беата затянулась и через ноздри выпустила дым.
— И что за дело?
— Лечу людей. — И она привычно перечислила: — Порча, сглаз, отворот-приворот, предсказание будущего, коррекция судьбы, снятие депрессии, избавление от наркозависимости, прерывание нежелательной беременности, все дела.
— И кто же ты теперь? Какая-нибудь матушка Алла?
— Почему это? Волшебница Беата.
— Слушай, спасибо тебе, ты мне так помогла. — вдруг вступил Наволоцкий.
— Чем же?
— Ну помнишь? Ты как-то назвала меня великим поэтом. Я как раз тогда пребывал в депрессии. Но после вечера пришел домой — и словно новая волна энергии накрыла. В один присест накатал дюжину стихотворений. Три из них я даже включил в недавнюю подборку. Должна скоро выйти. В «Волшебном фонаре».
— В «Волшебном фонаре»? — оживилась Беата. — Интересно. И как тебе удалось туда пробиться?
Появилось ощущение дежавю. Я знала буквально каждое следующее движение Максимушкина и Веникова: и как они потянутся к графинчику, и как опрокинут стопки. Под каким бы предлогом смыться отсюда? И я ищу предлоги…
А тут еще историк забубнил в ухо:
— Знаете, я уже совсем не человек. Да будет вам известно! Преодолел человеческое в себе. Проблема в том, что на шахматном поле надо играть по шахматным правилам. Какой бы ты ни был умелец забить козла, тебе вряд ли помогут твои навыки в вечной битве черных и белых.
Шут гороховый.
— Между прочим, добро очень дорого стоит! А если человек делает добро и ему за это еще что-то перепадает, то он добра не делает. Дорогое удовольствие делать добро.
— Зачем вы это говорите? И вообще. Почему надо подсчитывать?
— В нас всех заложены некие программы, — наседал Огибалов, и реденькие усики пошевеливались на верхней губе. Невольно вспомнился симпатяга сапрофит. — Женщина выполняет определенную программу… Как компьютер.
Так он нес, придвигаясь ко мне сантиметр за сантиметром, и было видно, что он себе очень нравится. Я слушала его со все возрастающим отвращением. Он был и жалок, и беспокоен, и брызгал апломбом.
— Разве какой-то человек настолько хорош, чтобы его можно было любить всю жизнь? — встрял и Веников.
Я с подобием укора посмотрела на него: ты-то куда? Дело ведь не в том, достаточно ли хорош человек. Любовь не рассуждает, насколько ты хорош… И все такое!
— А кстати, — прищурилась Беата, — я вижу, что над тобой брезжит венец безбрачия. Не хочешь снять? Для тебя это будет стоить всего ничего.
— Ты сама разошлась с мужем! — сказала я, и она осеклась. — А кстати, вам не нужен пылесос «Тибри»? О, это вещь! Все дело в том, что в обычных домашних условиях мы дышим трупами паразитов.
Синаксарь говорит, что «Пилат, испугавшись, отпустил им Варавву, а Иисуса предал на распятие (ср.: Мф. 27: 26), хотя втайне и знал, что Тот неповинен. Увидев это, Иуда, бросив сребреники (в храме), вышел, пошел и удавился (см.: Мф. 27: 3–5), повесившись на дереве, а после, сильно вздувшись, лопнул».
Что ты стращаешь меня, господине Ксанфопуле: «сильно вздувшись, лопнул»? Мне страшно, что он кинул сребреники. Вот от этого ужас дышит в затылок и незащищенную шею.
Отец Зосима рассказывает: «Во время литургии при пении «Херувимской» на словах «отложим попечение» прихожане из сумок вынимали печенье и складывали на панихидном столике — и так каждый раз. По печенью отложить, это у них называлось».
А я по всегдашней своей рассеянности потеряла свидетельство о разводе. Когда сказали, что пора оформлять документы, перерыла все бумаги. И не нашла. «Как только принесете, сразу официально оформим», — сказал Федор, еще один семинарист и автор сайта. Он коротко стрижен и не носит бороды, как и положено послушникам, но длинные изогнутые ресницы, перистые, темные у начала и светлые на конце, как бы восполняют это, и лицо не кажется «босым». По какому-то порыву я соткровенничала с Надеждой:
— Федор напоминает католического прелата.
Она рассмеялась:
— А он, кстати, из Латвии.
Вдыхаю морозную гарь Москвы, иду вдоль шоссе, по которому текут автомобили. Шум и грохот. Кажется, вплоть до самого горизонта, нигде и никогда не будет ярких цветов. Только серый, серый всех оттенков, любой насыщенности, словно накинули на все одно общее грязное покрывало. Даже машины одного цвета, и красные, и желтые, и зеленые. Все утонули в беспредельном однообразии. Чешуя наросла на боках, налипла на дверях, на бамперах, как и на стенах домов, уступах тротуаров, стволах деревьев. Медведковский загс. Шестьсот пятый автобус от станции метро «Отрадное».
— Так вы что, хотите копию? — Молоденькая архивистка не понимала, кажется, ни слова из того, что ей говорили.
