Светлана Шипунова - Генеральша и её куклы
Ехали втроём – Лёня Захаров, В. В. и Ваня, причём Ваня – за рулём – как единственный знающий сюда дорогу. Первое, что увидели у ворот монастыря, была приткнувшаяся к забору, грязная от пыли и дождя «Хонда». На разведку в монастырь послали Лёню. А Ваня с отцом стали осматривать снаружи «Хонду» — все ли с ней в порядке. Лёня вернулся быстро и сказал, что Мирославы в монастыре нет. Тихо, тихо! Без паники! Здесь нет, а во–о–он там – должна быть. Он показал рукой направление, в котором надо двигаться.
— Ну, кто пойдёт? Машиной туда не проехать, склон большой. Всем идти неудобно.
— Я пойду, — сказал В. В.
— Пойдём вместе, — сказал Ваня.
— Не стоит, сынок, жди здесь.
Он стал медленно спускаться под горку.
— Ключи от машины забери у неё, — крикнул вдогонку Ваня.
В. В., не оборачиваясь, кивнул. Идти оказалось дальше, чем представилось ему сверху, когда Лёня указал на темнеющую среди деревьев крышу. Подойдя поближе к дому, он увидел на крыльце женщину. Она стояла и смотрела прямо на него, прикрываясь ладонью от солнца, лицо её было в тени. Сердце его загорелось и погасло. Женщина была явно моложе Мируси.
— Здравствуйте! – с более глубоким, чем обычно, поклоном сказал В. В.
— Спаси Господи! Здравствуйте, Владимир Васильевич! – отозвалась приветливо женщина.
В. В. удивился и обрадовался, раз тут знают его, значит, и Мирусю знают.
Женщина, ласково улыбаясь, уже открывала ему двери, приглашая войти. Внутри было светло и уютно. Стоял деревянный стол, застеленный белой вышитой скатертью, на котором рядом с чайными чашками и блюдцем с мелкими сухариками, лежали стопкой книжки. В углу и по стенам висели разной величины иконы, беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что половина из них – самодельные.
— Как вы к нам добрались? Не размыло там, вверху, дорогу?
— Добрался, как видите.
— Чайку с мёдом выпьете? Мёд горный, каштановый.
— Выпью, — сказал В. В., чтобы не вступать в лишние пререкания.
Он не знал, как следует ему себя вести, не наезжать же с ходу, как он наехал на психологиню, тем более, он уже чувствовал, что на этот раз – горячо, совсем горячо. Он даже не удивился бы, войди сейчас со двора Мируся в такой же косынке и скажи, крестясь и кланяясь: «Спаси, Господи!». Он бы даже не стал на неё сердиться и ругать бы не стал, только бы она вошла!
— Вы Мирославу Васильевну у нас ищете?
— Ну конечно! – сдерживая нетерпение, отвечал В. В. – Она здесь?
Хозяйка наливала чай из маленького заварочного чайника и продолжала загадочно улыбаться. В улыбке её почудилось В. В. что‑то знакомое. В это время в комнату заглянула девочка лет пятнадцати, тоже в косыночке, увидев чужого, испуганно отпрянула, и уже из‑за двери позвала:
— Матушка Гаврилия! Детей кормить?
— Корми! – отозвалась матушка. –А вы не хотите с нами пообедать?
— Спасибо, мне не до обеда сейчас. Скажите, ради Бога, где она?
— Не знаю, — пожала она плечами. – Я за ней не хожу. Может, в лесу гуляет, а может, работает.
— Работает? – напрягся В. В., вмиг представивший себе бедную Мирусю, в скорбном платочке, собирающую в церкви отгоревшие свечи. – Кем это она у вас работает?
— Да не у нас, мы и сами, с Божьей помощью, справляемся. Она для себя работает, я ей только и того, что кров дала, хотя это и не положено у нас, да уж очень она просила.
— Проведите меня к ней, я должен её увидеть.
Молодая матушка вздохнула.
— Видит Бог, вы сами пришли, а я ей говорила, что долго она тут не укроется, искать будут – найдут. Настя! – крикнула она в сторону двери, и тотчас оттуда показалась маленькая головка в косыночке.
— Проводи человека к нашей постоялице. Только я вас хочу предупредить, — обернулась она к В. В. – Если она не станет с вами говорить, вы не удивляйтесь и не сердитесь…
— Разберёмся! – второпях В. В. споткнулся о высокий порог, но даже не заметил этого.
Вслед за семенящей впереди Настей он обогнул дом у которого с тыльной стороны оказался другой вход с таким же крыльцом и тремя деревянными ступеньками.
— Здесь, – сказала Настя и тут же исчезла, а он остался стоять перед крыльцом, не решаясь войти. Что за картина ждёт его там, внутри? Сидит ли там за убогим столиком, при свете свечи (впрочем, на дворе ещё светло, какая свеча!) его Руся и читает, к примеру, Библию, или стоит на коленях перед висящей в углу иконой и молится? А может, лежит, больная и немощная, одурманенная странно улыбчивой матушкой и ничего уже сама про себя не помнит и не знает? Да нет, отогнал он дурные мысли, не секта же здесь, а дом священника провославной церкви. Тем более непонятно, чего её сюда занесло, что она здесь забыла. Он так долго её искал (на самом деле всего‑то четыре дня), и вот теперь, надо только открыть дверь и войти, и весь этот ужас последних дней кончится, все разъяснится, и они снова будут вместе, и он сразу же увезёт её в Москву, и больше никогда, никуда одну не отпустит.
Он сделал глубокий вдох и поднялся на крыльцо. Незапертая дверь легко поддалась, он сначала просунул голову, потом открыл дверь пошире и вошёл. В единственной комнатке стояла у окна совсем узкая кровать, покрытая похожим на солдатское одеялом, рядом небольшой столик и стул. На другом стуле, в углу лежали какие‑то вещи, мимоходом взглянув на которые, В. В. зацепил взглядом знакомую шерстяную накидку и только теперь окончательно поверил, что Руся здесь. Комната, между тем, была пуста. «Может, в лесу гуляет», — вспомнил он слова матушки, и решил, что никуда из этой комнаты не уйдёт, а сядет тут, на этот стул и будет ждать.
Ждать пришлось недолго, может, полчаса. Сначала он сидел и просто оглядывал комнату, не понимая, как здесь вообще можно жить и как может жить здесь привыкшая к комфорту Руся. Потом он заметил, что у стола есть выдвижной ящик, открыл его и увидел ключи от машины и толстую тетрадь в коленкоре. Он достал её, осторожно, словно боясь чего‑то, открыл на первой странице и прочёл:
«Моя дорогая девочка! Я начинаю эти записки, когда до твоего рождения остается…».
Удивлённый, В. В. поднял от тетради глаза и мельком взглянул в окно. По двору со стороны леса шла Руся. На ней была простая юбка и кофточка, на голове – светлая косынка, завязанная концами на затылке. Она несла букет из жёлто–багровых листьев, лицо её было свежее, румяное и какое‑то безмятежное, давно он не видел её такой, даже, когда отдыхали они, бывало, в Ницце или в Карловых Варах, всегда оставалось на её лице выражение усталости и неудовлетворённости, а тут… Она прошла совсем близко, под окном, и он услышал, что она тихонько напевает, даже не напевает, а просто так, без слов, мурлычет какую‑то мелодию.
Всё стало ясно ему, и сразу отлегло от сердца. Он даже пожалел, что вошёл сюда и уже готов был уйти, уехать, не встречаясь с ней, не тревожа её, и спокойно ждать, пока она сама захочет вернуться. Но было поздно. Вот сейчас она войдёт, увидит его, и весь этот мир, который она сама себе придумала и устроила, разрушится. Что он скажет ей? Что она ему ответит?
В. В. сунул тетрадь назад, в ящик, а ключи от «Хонды» забрал и положил в карман.
Руся вошла, увидела его, замерла в дверях и через секунду оказалась в железных объятьях. Словно опасаясь, что она вырвется и убежит, В. В. держал крепко, делая ей даже больно. И не целовал, а только слегка касался прохладной щеки, лба, глаз, шептал в ухо:
— Наконец‑то, наконец‑то…
Руся молчала.
Он отстранился, посмотрел внимательно:
— С тобой все в порядке?
Она кивнула.
— Что ты здесь делаешь? Мы чуть с ума не сошли все…
Она отвернулась, вздохнула.
— Ладно, не хочешь, не говори, поедем отсюда, дома все расскажешь.
Руся покачала головой.
— Что? Не поедешь? Ты хочешь здесь остаться?
Она кивнула.
— Ты… что… бросила нас?
Она замотала головой.
— Тогда в чём же дело? Там Ванька, девчонки, все тебя ждут, не дури, поехали!..
Руся заплакала.
В. В. усадил её на кровать, она не сопротивлялась, на лице её, ещё несколько минут назад безмятежно–счастливом, застыла теперь гримаса отчаяния, и видно было, что в ней борются сейчас две силы: одна, такая естественная, толкает её броситься на шею мужу и уехать с ним, а другая, непонятная пока В. В., удерживает её в этой келье, в этом упрямом молчании.
Раздался негромкий стук, и вошла матушка Гаврилия.
— Что вы с ней сделали? – грозно спросил у неё В. В. – Почему она такая?
Матушка посмотрела на Русю:
— Могу я сказать?
Та кивнула.
— Пойдёмте, я вам всё объясню, пусть она успокоится.
«Какого чёрта!» – хотелось крикнуть В. В., но он послушно вышел за матушкой, однако, дальше крыльца не пошёл, боясь потерять Русю из виду, боясь, что она опять куда‑нибудь исчезнет. Тут, у крыльца, он узнал, что Руся, оказывается, дала обет молчания.
