Мелани Бенджамин - Я была Алисой

Вдруг я ощутила на себе чьи-то руки. То были руки Реджи.

— Моя милая девочка, — прошептал он, усаживая меня к себе на колени. Никто и никогда, даже в детстве, не усаживал меня к себе на колени с такой нежностью. — Моя милая, милая девочка, шшшш. Я с тобой, я здесь.

Его объятия были такими нежными, такими совершенными… и такими неожиданными. Лучше бы их не было. Зарыдав еще сильнее, я через тридцать семь лет наконец поняла одну вещь.

— О! — выдохнула я, когда сумела наконец сделать вдох, с трудом прорываясь сквозь новый приступ слез. — О, прости меня, прости меня! Прости! — просила я прощения за то, что каждый раз, глядя на Реджи, желала видеть Лео; за то, что представляла Лео отцом своих детей и фантазировала, какие бы у нас с ним были сыновья.

И все это время Реджи находился рядом. Реджи любил сыновей. И любил меня такой, какая я есть. С ним мне нечего было бояться, нечего скрывать. И я знала это, всегда знала… однако вплоть до настоящего момента не знала одного…

Я не знала, что люблю и его тоже. Всегда любила — я сейчас окончательно поняла. Как глупо, как эгоистично с моей стороны было не видеть этого.

— Прости меня, — повторила я Реджи, Рексу, Алану. И Кэрилу. — Я так виновата. — Поток слез не иссякал (пусть теперь не такой бурный), словно они поднимались из какого-то глубокого, скрытого во мне до поры источника, который вдруг переполнился.

Реджи по-прежнему сжимал меня в объятиях, и я сидела, прижавшись к нему. Почему я не позволяла ему раньше быть сильным со мной? Наши слезы смешивались, и я наконец ощутила, как на меня опускается покой. Тогда я прошептала «Спасибо» Рексу.

Ибо от него я получила дар, который в прошлом не сумела преподнести ему, когда он просил об этом, уютно устроившись у меня на коленях, как я сейчас на коленях у Реджи.

Как тяжело, как невыносимо терять сыновей. Все говорили об этом, но никто не мог ничего поделать. И, пока длилась битва при Сомме, по всей Англии родители оплакивали своих детей. На фронте у нас оставался еще один сын, и он нуждался в наших молитвах и нашем благословении.

Сын, чье имя мелькнуло у меня в голове перед тем, как я развернула и прочитала телеграмму. Я никогда бы в этом не призналась, но понимала, что я ничем не лучше своей матери. Я всегда клялась, что никогда не стану отдавать кому-то из моих детей предпочтение, как мама. Однако в решительную минуту я словно обезумела, и в голове возникла нелепая мысль, что в моей власти выбрать, кого из сыновей оставить. Вот тогда-то я и поняла, что во многом похожа на свою мать. Сколько вокруг разговоров о грехах отцов, но именно грехов матерей труднее всего избежать.

— Ведь они теперь должны перевести Кэрила в Англию, правда? — спросила я Реджи в очередной раз, и он, как всегда, сколько бы я его об этом ни спрашивала, уверил меня, что обязательно переведут.

Я поймала себя на том, что беспокойство о младшем сыне стала выражать вслух гораздо чаще, чем прежде о его братьях, словно хотела доказать себе, что я не чудовище. Наверное, я повторяла этот вопрос так часто, что мои мольбы были услышаны, и в конце 1916 года мы с радостью узнали, что Кэрила перевели в Англию. Пусть он не с нами, но по крайней мере уже не во Франции. Тем не менее тревога отпустила нас лишь в День примирения.

Наконец-то воцарился мир. Но что это означало? Для нас не было мира. В этот непривычно тихий, грустный день мы отправились в церковь, чтобы помолиться вместе со всеми. Вот только теперь мы сидели на нашей скамье в приходской церкви Линдхерста под мемориальной доской с именами наших двух погибших сыновей.

Алана похоронили во Флербе, Рекса — в Гийемонте, в точно таких же могилах, как тысячи других. Я никогда туда не ездила, лишь получила две фотографии с белыми крестами, стоящими предположительно на месте их упокоения, хотя там ли мои сыновья, бог весть. Утешение я находила у мемориальной доски и памятника в церковном баптистерии, где перечислялись все сыновья Линдхерста, павшие в боях.

Однако я всегда ходила туда, когда не было народа, когда могла остаться наедине со своими мыслями. Я была не просто одной из матерей, которые оплакивают сыновей, а мои мальчики не просто падшими в боях солдатами. Я была Алиса из Страны чудес, а они лордами Каффнеллза. Поэтому мне представлялось неправильным, что их имена упоминались среди тех, кто находился у нас в услужении.

Ну вот и закончилась война. И я все надеялась, что жизнь вернется в прежнее русло и мы заживем, как прежде. Однако моим надеждам не суждено было сбыться. Скольких бы людей я ни приглашала на ужин, за столом всегда оставалось два пустых места. Вообще-то даже три, поскольку Кэрил вернулся к себе в лондонскую квартиру и приезжал в Каффнеллз лишь изредка на выходные и то с неохотой. Я сумела набрать более приличную прислугу, но только по сравнению с предыдущей. Горничные грубили, торговались по поводу жалованья, а единственный лакей даже курил на кухне.

— Что, черт возьми, вы делаете! — вскинулась я на наглеца, который только что прикурил от огня из топки и теперь стоял, привалившись к печи.

— Курю. — Он с некоторым удивлением посмотрел на собственную сигарету.

— Что, простите?

— Я сказал, курю, мадам, — пожал он плечами, продолжая попыхивать своей ужасной штуковиной.

Я вызвала экономку с намерением уволить лакея, но она сообщила (все это время наглец стоял себе как ни в чем не бывало и, наблюдая за нами, в открытую веселился), что лучше лакея сейчас все равно не найти, тем более за деньги, которые мы предлагаем.

— Все порядочные молодые парни, — сказала экономка, — полегли во Франции, остались лишь мерзавцы вроде этого. Я не жалуюсь, мадам, вовсе нет, но признайте, что времена нынче тяжелые.

— Да. — Я вышла из кухни, не отреагировав на ее недвусмысленный намек. Скоро Рождество, и она получит свой фунт на праздник.

Реджи едва ли замечал, как трудно мне было содержать дом в порядке, хотя я отчаянно пыталась привлечь его к делу. Как только закончилась война, он сразу стал выглядеть намного старше меня, хотя мы были ровесниками. Реджи почти оглох и в хорошую погоду ходил в крикетный клуб, а в плохую просто слонялся по дому, ковыляя за мной по пятам, как ребенок, но моими делами никогда, в сущности, не интересовался. Он все ныл и ворчал по поводу мотовства Кэрила, которое я, кстати сказать, тоже не одобряла, но, помимо этого, ничто в доме его не интересовало. Оплата счетов, ремонт — все было на мне. Земля уже не приносила такого большого дохода, как прежде, а налоги взлетели до небес, поэтому я старалась убедить Реджи продать несколько участков.

Мало-помалу Каффнеллз приходил в упадок, как, к сожалению, и мой муж. Я волновалась из-за него, брюзжала, заставляла потеплее одеваться зимой и пить прохладительные напитки летом, но все же отдалить его конец не могла. Казалось, он воспринимал себя как часы, которые больше нет надобности заводить.

В феврале 1926 года он сильно простудился (Реджи упрямо срывал с себя шарф, который я так же упорно надевала ему на шею утром и вечером) и слег. Болел он тяжело, однако ему хватало сил улыбаться тому, как я хлопочу вокруг него.

— Что это? — прохрипел Реджи, когда я села возле него, уговаривая проглотить хотя бы ложечку говяжьего бульона. — Что это? Миссис Харгривз собственноручно кормит меня?

— Успокойся и поешь, — нахмурилась я, стараясь скрыть свое беспокойство. Только что приходил врач, который предупредил, что у Реджи слабые легкие и это не просто сильная простуда. Он подозревал пневмонию.

— Слушаюсь, мадам, — кротко проговорил Реджи, попытавшись отдать мне честь, но не сумел поднять левую руку. И все же он улыбнулся, радуясь, что я рядом.

Я чуть не заплакала, видя, как он счастлив, чувствуя мои внимание и заботу. Почему же я так мало пеклась о нем все эти годы?

В ту минуту я наконец осознала, что Реджи — единственный человек, которого я могла сделать совершенно счастливым. Он был единственным, кто не искал во мне того, чего во мне не было. Ведь даже Лео хотел видеть во мне сказочную Алису из Страны чудес.

Но Реджинальд Джервис Харгривз, эсквайр, нуждался только во мне, реальной Алисе. Алисе Плезенс Харгривз — теперь двадцать четыре буквы вместо двадцати одной. Сидя возле его постели, гладя его по руке, я размышляла, кем стану без него.

Я поставила миску с бульоном на поднос и пощупала лоб Реджи. Он оказался липким и холодным. Я видела, что Реджи стало труднее дышать. И, чтобы ему хоть немного полегчало, с трудом приподняла его (хоть и сильно похудевший, муж по-прежнему оставался высоким мужчиной; а каким крепким и ширококостным он был в молодости!) и подоткнула несколько подушек Реджи под спину. Потом помогла ему снова лечь и поцеловала в небритую щеку.

— По какому поводу, миссис Харгривз? — прошептал он, снова бесхитростно и по-доброму улыбаясь.