Александр Морев - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Медленно отворилась дверь, вошел доктор — усталый и озабоченный…
— Уважаемый бургомистр подобен Геркулесу, для очистки авгиевых конюшен Пеней и Алфей запрудившему. Или водопровод смоет с наших улиц дохлых лягушек?
— Осушит грязные лужи, уничтожит кучи отбросов?
— Клоака очистит клоаку?
— Чума излечит холеру?
— Вы же слышали, коллеги: это лишь начало… Я с нетерпением жду водяного органа, фонтанов и статуй!..
О, невинные Гейнцевы каламбуры. О, расплата.
— Дорогостоящее начало, — в первый раз нарушает молчание мингер ван Пельц. Голландец родом, он несколько лет назад любезно принял на себя наши запутанные финансовые дела. — Но…
— И то сказать — гроша не останется, возьмемся за руки и пойдем плясать вокруг водокачки под музыку! Как мыши кота хоронили…
— Крысы! — Доктор вскочил. — Ночной сторож на складе Вальдмюллера! Крысы ему обгрызли ноги, я только что оттуда!
— Пока он спал, разумеется! Кара сопутствует преступлению. Вот она, распущенность!
— Крысы у булочницы кошку загрызли.
— Секретарю суда в суповой тарелке крысу подали!
— То-то сноха вчера всю кулебяку из булочной скормила коту. Не иначе, с крысиным дерьмом начинка.
— Мельнику всю муку изгадили!
— Крысы бросаются на детей, — взволнованно добавил доктор. — Прыгают в колыбели…
— Так не начать ли нам с крыс?
— С головы или хвоста? — прошептал я, покоряясь.
Магистр не слушал. Он вел сам с собой тихую ритмическую беседу, и я различил обрывок стиха:
…который властною рукойНам будет обновленья знаком…
— Не будем отвлекаться из-за частностей, господа, — сказал судья, который тоже прислушивался к монологу магистра. Упрекая себя за недавнее подозрение, я взглянул на него с горячей благодарностью. — Предлагаю систематический план…
Увы, не было удачи его разумной попытке! Под столом зашуршало. Тедеско побледнел, профессор нервно подобрал полы мантии: не таково было хладнокровное мужество моего благородного друга. Он остался спокоен, когда на груду бумаг перед нами вскочила мышь, — мне почудилось, на его рукава! — замерла на мгновение, вся любопытство и доброжелательство… Магистр махнул рукой, мышь исчезла.
А в огромном зале родился ропот.
— Довольно сомнений! Довольно колебаний! Действовать! Извести крыс! Найти средство!
— Такое средство есть, оно получено в моей лаборатории… Как угнездилась наука в этой скромной голове, спрашиваете вы себя? Своеволие ее крылий, милостивые государи мои! Рыцарь реторт и колбочек! Да, были времена, когда алхимика окружал страх и почтение; и, может быть, недолго осталось ждать, что повальный мор, что неслыханное бедствие наконец-то принудят растерянное человечество облечь ученого властью!
Аптекарь говорит негромко, но как пронзителен этот голос, сотрясающий его длинное, тонкое, как хлыст, тело.
— Это что ж, крысиная отрава? По чердакам да подвалам с угощеньем лазать? Смотрите, почтеннейший, подохнет зверь в углах — провоняет, зараза пуще пойдет. О старой доброй крысоловке пожалеешь.
— Вздор!
— А мы ее усовершенствуем. Вот я тут чертежик набросал, не посмотрите? Через вытяжную трубу на барабан их, да лопасти посадить почаще, чтоб на клочки. А подведем к реке выход — так и вывозить не надо, тратиться; прямо в воду!
— Весьма, весьма остроумно. Но… пресса может квалифицировать как вивисекцию. Я — демократ, но я христианин; и что скажет Англия?
Мы смущенно переглядываемся.
— Э, кати в зад твоя Англия!
— Ваше сооружение внушительно, как тяжелая артиллерия. Не слишком ли — для этой… войны мышей и лягушек?
— Что ж что война? Войны движут прогресс, любой школьник знает — вон профессор вам подтвердит. Оно, может, и нехорошо, да не нами заведено. Я — механик, человек практический, а ежели ваше превосходительство в рассуждениях на повороте заносит, так ваша Англия по сей день в шкурах ходила бы, креста не зная, кабы ее с кораблей не завоевали. А как сама разлакомилась — пароход построила, не на этакой же шлюпке плавать, что вон там нарисована.
— Ошибаетесь, сэр. Английское судоходство развивалось исключительно в торговых целях.
— Э, такая торговля от пиратства недалеко ушла. Сколько народу на дно-то пустили?
— Наш мастер забыл, что атташе фон Тедеско все-таки не англичанин, а мы не противники прогресса, даже если он, увы, пьет из черепов…
— Это вы про меня? Я из кружки пью!
— О нет, нет, это древнее божество, древнее изречение, — поспешил я.
— Древнее — так и говорите. А только божество за вас крыс ловить не станет. Не хотите крысоловку — по-другому сделаем, еще и проще. Вот транспортер есть, давно без дела стоит, лента широкая; а сюда — четыре столба, метр, не больше, угол… гм… косинус… так, довольно. Транспортер подает, плита падает и прихлопывает. Конец.
— Да уж с такой высоты — сразу мокрое место.
— А в какую сумму обойдется эта конструкция? — осторожно спрашивает мингер ван Пельц.
— Прикинем. Земляные работы — пустяк, рабочие много не спросят, подъемное устройство — после башенок-то на ратуше — цело, приспособим, а плита… плиту для такого случая в мавзолее того философа позаимствовать можно, все равно родственников никого не осталось. Еще динамо. Ну, и патент… От силы три сотни за все и про все.
— Сомневаюсь. Электричество дорого.
— Дражайший финансовый советник, неужто и вы враг прогресса? — шутит председатель судебной палаты.
— Нет-нет, никто как мы — голландцы — ему способствовали, хотя никто, как мы, не страдал попутно… А мастер уж успел за меня казну сосчитать?
— Когда мы так бедны, не подобает воздвигать вавилонские башни. Господа, обратитесь к науке — тайной, быстрой, всемогущей! Мы не сдвинулись ни на воробьиный скок, забавляясь механическими игрушками. Пока не поздно, призовем на помощь мысль! Мысль не нуждается в столбах и землекопах, мысль не разорит нас, мысль вся вот здесь, как джинн в пробирке!
Длинной, длинной рукой аптекарь касается лба. И какие ногти! Я вспоминаю старинное предписание: оставлять оружие за дверьми ратуши.
— «Черная пыль»; производство моей лаборатории. Целебна в малых дозах, предположительно смертельна в больших. Действует мгновенно, обходится недорого. Удалить жителей наиболее зараженных кварталов, распылить порошок — и погибнут не то что крысы, но вообще все живое в радиусе четырехсот метров. Быстрота, простота, никаких громоздких приспособлений. Для операции достаточно двух человек.
— Как будто недурно, — задумчиво говорит полицейский комиссар. — Тюрьма кишит крысами. Только куда я дену арестантов?..
— Господь благослови ваш гений, бакалавр! — горячо восклицает доктор.
— Я не вполне понимаю… получается, что эти двое… гм… тоже?
— Вот оно что! До людей дошло!
— Да, милейший прогрессист, тут риск, и немалый. Это не то что прятаться за мраморной плитой, оскорбляя городскую святыню. Давид вышел на Голиафа без щита! Присяга воина обязывает к жертве, при защите порядка риск входит в контракт.
— Но, бакалавр, — озаботился судья, — такой приказ солдату или полицейскому превышает наши права, равно как повиновение в этом случае превышает их долг. Кого же… удостоить?
— Припомните: требовался только десяток праведников… Каков же в ваших глазах Гаммельн, коли на дне своего презрения вам не сыскать и двоих. Так пусть одним буду я — ищите второго!
Соблазн. Три, пять, десять соблазнов. Соблазн вдохновения — верный расчет, не мечта, не надежда, первый и потому последний, единственный. Соблазн кончить, прекратить (в эту минуту я понимаю, что никогда она…) — соблазн покоя. Соблазн кокетства, павлиньего хвоста — перед нею же! Последний упомянутый, не честнее было бы с него начать?
— Что ж, дорогие сограждане, всем известно, что это кресло не по мне. Возложите грехи ваши на козла и отошлите его в пустыню. Разрешите сопровождать вас, бакалавр?
— Возложите грехи ваши, — повторяет судья; он раздосадован и не смотрит на меня. Соблазн злорадства. — Похоть одолевала древних иудеев, видно, сильнее всего, потому был избран козел. И нас, похоже, не менее, но кто снесет другие грехи? Ergo, возложите…
— На осла отпущения! — подхватываю я, неуязвимый. — Враг, где жало твое?
Но неужели они так и не взглянут на меня добрее?
Аптекарь рад скорому успеху, но не затмился ли его ореол?
— Не найдется ли снова ягненок в кустах?..
— У нас в кустах только кошки бродячие, парочки да пьяницы, верно, Якоб?
— А пошел ты…
— Поистине, всемогуща невинность. Ягненок немедленно вызывает массовый зуд жертвоприношения. Зато виновному, — магистр смотрит мне прямо в глаза, и я стремительно трезвею, — виновному не дано искупить ничьей вины, кроме своей собственной.
