Дино Буццати - Шестьдесят рассказов
— Годжер! Годжер!
— Годжер, Годжергоджер! Годж!.. Годж! — откликнулось эхо.
Холодное, четкое, казалось, оно хотело дать ему понять: нет здесь никого и ничего, кроме скал, и все твои призывы напрасны.)
Когда американцы узнали об этом, вместе с Франческини в горы отправилось человек десять во главе с лейтенантом. Без привычки к горам они с трудом добрались до места. Проводник и офицер объяснялись между собой на ломаном французском. Труп уложили в мешок, и отряд стал спускаться вниз по крутому, забитому снегом каньону. Но в одном месте на их пути попалась каменистая осыпь. Здесь офицер приказал всем остановиться. Франческини воспользовался передышкой, чтобы получше рассмотреть «свою» стенку, особенно один камин. Вдруг уголком глаза он заметил какое-то движение. Мешок с трупом, подпрыгивая на камнях, катился вниз. Франческини взглянул на лейтенанта, но тот и бровью не повел.
(В полутора метрах от его ног тянулся небольшой карниз, на котором местами лежали подушки снега. Это был единственный шанс. Он обрезал мешавшие ему ремни и, уцепившись руками за стропы, стал потихоньку спускаться, пока не коснулся ногами опоры. Теперь он стоял на карнизе.
Но под карнизом была пропасть. Чуть наклонившись, он поглядел вниз, но так и не смог увидеть, где же кончается эта отвесная стена. Горы! Никогда раньше он не видел их вблизи. Они были чужими, слишком красивыми и такими обманчивыми. Как же они ему сейчас ненавистны! И все-таки нужно из них выбраться. Вот если бы можно было использовать стропы парашюта. Но они теперь висели над ним, разве до них дотянешься? Вечерело. Солнце близилось к закату, и ему стало страшно. Было холодно.
— Э-гей! — отчаянно закричал он.
— Э-ге-ге-гей! — восьмикратно отозвались горы даже на противоположной стороне ущелья.
Вдруг у него мелькнула надежда: он вытащил пистолет и, подняв руку повыше, словно так его лучше услышат, расстрелял с небольшими интервалами всю обойму. Эхо откликнулось на каждый выстрел. И вновь наступила тишина. Никогда он еще не видел ничего более неподвижного, чем горы, даже громады домов не могли быть неподвижнее. Летный комбинезон уже не защищал от холода, и он стал хлопать руками, чтобы согреться. Попробовал закурить сигарету, но легче не стало. Когда же наконец явятся эти сволочи немцы, чтобы взять его в плен?)
Тело они нашли у подножия невысокой стенки. Во время падения оно вывалилось из мешка. Кое-как запихнули его обратно. Франческини с помощью двух поясных ремней дотащил мешок до того места, где кончался снег. Здесь мешок положили на носилки. И снова остановились передохнуть.
(Лишь когда солнце перестало освещать самый высокий пик и мрак хлынул вниз по ущельям, летчик окончательно понял, что он здесь один. Люди, дома, огонь, теплые постели, пляжи, девушки — все это казалось ему просто нелепой сказкой из какой-то потусторонней жизни.
Он съел то немногое, что было при нем, большими глотками опустошил фляжку с джином. Завтра утром, конечно же, кто-нибудь за ним придет. Скорчившись, он примостился на карнизе. Попробовал еще позвать на помощь, но эхо теперь, когда уже почти ничего не было видно, только раздражало. Джин, усталость, молодость взяли свое: он уснул.)
Лейтенант попросил Франческини спуститься до Мальга-Канали: пусть оттуда пришлют за ними мула. А пока они будут потихоньку тащить носилки вниз. Было видно, что все чертовски устали. Франческини пошел дальше, но вскоре услышал у себя за спиной голоса: это американцы бегом спускались следом за ним. Без носилок.
— А покойник? — поинтересовался Франческини.
— Мы оставили его там, вон за той скалой.
— Когда же вы за ним вернетесь?
Лейтенант ответил:
— Когда он станет полегче.
(Проснувшись, он увидел Филадельфию. Черт возьми, это же его родной город! Он видел, как в ночи сверкают под луной фасады небоскребов, а их черные острые грани уходят в бездну; видел белые улицы — почему они такие белые? Видел площади, и памятники, и купола, и причудливые конструкции смонтированных на крышах и соперничающих со звездами реклам. Ну да, а чуть пониже, за махиной «Датчин Инк.», вон за тем лесом труб, — его дом. Неужели все спят? Почему нет ни единого огонька? Ни огонька, ни светящегося окна, ни крошечного язычка зажигалки! И улицы такие пустынные, и не видно машин, пересекающих эти белоснежные перекрестки. Лишь где-то высоко-высоко посверкивают, словно голубые кварцевые пластины, стеклянные крыши зимних садов, но и там, наверху, все погружено в страшный сон.
Филадельфия мертва. Произошла какая-то таинственная катастрофа, и город стал вот таким — турбины остановились, кабины лифтов застыли на полпути в своих бетонных колодцах, котлы потухли, старые квакеры окаменели, держа в руках немые телефонные трубки. Холод множеством жал проникает в меховые сапоги. Но что это за звук, похожий на подавленный вздох? Может, ветер, гуляя по колоннадам, извлекает из них жалобный стон? Или это человеческий голос? Временами ему чудится какая-то неясная музыка: звуки скрипок и гитар, доносящиеся из таинственных недр окружающих его небоскребов. На самых высоких шпилях лежит серебристая пыль. Холод режет тело, как лезвиями. А Бог, о котором он столько слышал в своей жизни, — где он, этот Бог? Да нет, это не Филадельфия, черт побери, это самая гнусная на всей земле яма.)
Так младший лейтенант Мюллер остался на солнце один на один с обступившими его горами. Пастухи, которые поднимаются летом в горы со своими овцами, сняли с него кожаные сапоги — они еще неплохо сохранились, — а труп, не выдержав зловония, сожгли. Через три месяца вернулись американцы и забрали кости.
(Наступил рассвет. Ну и что? Ночной холод так глубоко проник в его тело, что и тысячи лет не хватило бы, чтобы его отогреть. От младшего лейтенанта Мюллера не осталось больше ничего, кроме вот этого оцепеневшего тела. Вершины, склоны, нависающие снежные шапки еще спят. Никто не придет. Теперь он видит, как глубока разверзшаяся под ним пропасть. Все, что он делает, он делает автоматически, без внутренней убежденности. Снимает меховые сапоги, вытаскивает короткий штык, чтобы можно было втыкать его в щели между камнями и таким образом держаться на стене. Находит достаточно широкий, вертикально уходящий вниз камин. Может, удастся втиснуться в него? С неодолимой вялостью он пытается это сделать, упираясь руками. Но руки стали словно чужие, совсем утратили чувствительность. И вот он уже в камине, спускается вниз сантиметр за сантиметром. На мгновение его ослепляет солнечный луч, играющий на плоской скале где-то высоко-высоко.
Когда кончится эта пропасть? Камень, на который он оперся правой ногой, срывается вниз. Он слышит грохот камнепада. Кончик штыка тщетно царапает стенку. Какая-то сила медленно и неумолимо опрокидывает его назад. Но вот стена наклоняется, становясь почти горизонтальной. Спасен! Горы подхватывают громкий хохот, отраженный тремя, пятью, десятью стенками. Но и он скоро смолкает. Летит вниз штык, отскакивая от скал и весело звякая. И опять неподвижно и безмолвно.)
Сейчас здесь ничего не осталось. Чтобы сохранить хоть какую-то память, сторож горного приюта «Тревизо» в том месте, где три месяца пролежали останки летчика, на пирамидке лежащих среди травы камней красной краской вывел имя: «Ф. П. Мюллер» — и нарисовал крест, а под ним добавил по ошибке: «Англия». Наверное, потому, что от диких скал Валь-Канали и Америка, и Англия одинаково далеко, за миллиарды километров, так что ошибиться очень просто.
34
ОБВАЛ
© Перевод. А. Велесик, 2010
Джованни проснулся от телефонного звонка. Звонил главный редактор.
— Выезжайте немедленно, — сказал он, — нужна ваша помощь. В Валле-Ортика сильный обвал. Это недалеко от Горо. Накрыло целую деревню, должно быть, есть жертвы… В общем, разберетесь на месте. Главное, прошу вас, не теряйте ни минуты!
Джованни впервые получил такое важное и ответственное задание. Сначала он разволновался, но, сообразив, что времени у него достаточно, немного успокоился. До Горо километров двести по дороге, за три часа доберется. У него будет целый день для сбора материала, и еще останется время накатать статью. Задача не из сложных, уж он-то с ней справится в два счета!
Стояло холодное февральское утро. Улицы были почти пусты, и можно было ехать, не сбавляя скорости. Через некоторое время на горизонте показались холмы, а за ними сквозь туман вскоре выступили заснеженные вершины.
Джованни размышлял об обвале. Если это крупная катастрофа, унесшая сотни жизней, то он сможет писать по паре колонок ежедневно. Джованни был человек не злой, но сейчас ему было не до жалости. Зато мысль о возможных конкурентах из других газет неприятно покоробила его. Они, поди, уже давно на месте и раньше его успели все разнюхать. Джованни напряженно вглядывался в каждую машину, ехавшую в том же направлении: наверняка все спешат в Горо поглазеть на обвал. Завидев впереди автомобиль, Джованни спешил обогнать его, чтобы разглядеть, кто внутри. Всякий раз он ожидал увидеть какого-нибудь газетчика, но ему попадались одни крестьяне, фермеры, арендаторы, изредка — священник. Лица у всех были сонные, скучающие, будто недавняя трагедия нимало их не касалась.
