Доминик Смит - Прекрасное разнообразие
— Мама, мы все делаем правильно, — сказал я ей. — Он так хотел.
Она кивнула, но по ее лицу было понятно, что она не уверена в этом.
Я поглядел в иллюминатор. В разрывах облаков виднелись ряды пригородных домов, а за ними — пшеничные поля с редкими фермами. В картине, которую я видел, была и глубина, и резкость. Реки, меловые откосы, каньоны — все выглядело отчетливо, как на гравюре.
Тоби прилетал в аэропорт Сан-Франциско почти одновременно с нами, а Тереза должна была появиться только через час. Мы встретились с Тоби в зоне получения багажа. Он выглядел как оперный певец или гангстер: приталенное пальто из верблюжьей шерсти с поднятым воротником, в руках — тросточка. Он теперь носил очки, однако не темные, как у Стиви Уандера,[92] а обычные, может даже с диоптриями. Это, по-видимому, была и шутка, и вызов обществу.
— Тоби!
Он повернул голову осторожно, как человек, у которого болит шея.
— А я слышал, как ты шаркаешь, — сказал он.
Мы обнялись. От него пахло дорогим одеколоном.
— Ты помнишь Уита и мою маму? — спросил я.
— Конечно, — ответил Тоби. — Уит тоже много времени провел в темноте.
— Во! Правильно сказано! Ты-то это понимаешь, — откликнулся астронавт.
— Спасибо, что приехал, — сказала мама. — Натан очень хотел видеть тебя здесь.
Пока мы, стоя у выхода, ждали Терезу, Тоби рассказал мне о своей жизни в Нью-Йорке. Он уже несколько раз ездил в гастрольные туры и сейчас записывал альбом. Его концерты в Амстердаме и Праге зрители встречали овациями и цветами, он давал интервью на радио и так далее — Тоби просто засыпал меня подробностями. Он собирался играть в европейских кафедральных соборах — исполнять реквиемы и концерты для фортепиано. Там, по его словам, воздух резонировал каким-то особенным образом, потому что мрамор и шифер не поглощают звук. Я кивал в ответ на его рассказы, но не могу сказать, что сильно ими проникался.
— А как у тебя дела? — спросил он.
— Никак. Работаю в библиотеке.
— Слушай, — тут он перешел на шепот, — так тебе удалось перепихнуться?
— Нет, не удалось.
Самолет Терезы опоздал, зато багажа у нее не оказалось, только ручная кладь. На Терезе была мини-юбка и сапоги до колен. Мы встретились у билетной стойки.
— Курить очень хочется, — сказала Тереза, целуя меня в щеку.
— Здравствуй, — сказал я.
— Добрый день, Тереза, — протянула руку мама. — Рада снова тебя видеть.
— Привет!
— А вот и наш самый эффективный чудо-работник, — сказал Тоби.
Тереза поцеловала его в щеку и велела вести себя потише.
— Ну, как там твои больные? — спросил Уит.
— Посылают всем наилучшие пожелания, — ответила она.
Мы вышли на улицу и встали перед входом.
— Как здорово снова вас видеть! — сказала нам с Тоби Тереза, закуривая сигарету.
Мама поглядывала на нее, по-видимому думая о чем-то связанным со мной.
— Никогда не участвовал в рассеивании праха, — сказал Тоби.
— Главное, чтобы погода не испортилась, — заметил Уит, щурясь от ослепительного солнца.
Тереза пустила по ветру струю дыма.
— Я слышала, ты работаешь в больнице? — обратилась к ней мама.
Вопрос прозвучал так, словно она брала у Терезы интервью.
— Да, работаю.
— И что ты там делаешь?
— Пытаюсь научить умирающих не обманывать самих себя.
Мама поправила молнию на сумочке и сказала, не поднимая глаз:
— Вот как…
Я не мог отвести взгляда от Терезы. Год, проведенный со смертельно больными, сделал ее властной и уверенной в себе. Теперь у нее было лицо, которое невозможно не заметить в толпе. Так бывает: поневоле замечаешь рафаэлевское личико ребенка в окне проезжающей машины, или лицо пророка у какого-нибудь бродяги, или просто задумчивую улыбку элегантного старого джентльмена где-нибудь в магазине. Есть лица, ослепляющие, как вспышка. В них словно скрыт секрет мудрости, которую простые смертные никогда не узнают или узнают слишком поздно.
Мы добрались до Стэнфордского линейного ускорителя незадолго до наступления темноты. Охранник у главного входа пропустил нас внутрь и выдал нам значки. В графе «Цель визита» в своем журнале он написал так: «Семейная заупокойная служба». Мама с большим удивлением оглядывала длиннющий барак, напоминающий товарный поезд, и примыкающий к нему серый унылый дом без окон. Бьюсь об заклад, что она недоумевала, чего ради отец регулярно совершал паломничества в эти строения, похожие на лагерные постройки где-нибудь в коммунистическом государстве. Уит, по-видимому, не рассказал ей, что в этом месте проводились опыты, завоевавшие не одну Нобелевскую премию.
Мы направились к западному концу Ускорителя. Он упирался в горы Санта-Круз, которые теперь резко выделялись на фоне заката. Двигаясь вдоль туннеля, мы проехали под эстакадой, и над нами пронесся целый поток огней. Люди возвращались домой с работы, везли еду, слушали болтовню по радио и не имели никакого понятия, что тут, прямо под ними, идет настоящая война элементарных частиц. Мы миновали то место, под которым находилась электронная пушка. Эта штука была способна разгонять электроны почти до скорости света, пуская импульсы по сплетенному медному кабелю. Вот где отец хотел обрести посмертное упокоение.
Доктор Бенсон, директор Ускорителя, подсказал Уиту подходящее для нашей цели место в горах. Это была площадка для пикника, откуда открывался вид на «Джаспер-Ридж» — принадлежащий Стэнфордскому университету заповедник, в котором природа сохраняется в первозданном виде уже несколько поколений. Площадка вполне подходила для «рассеивания малых частиц», как выразился доктор Бенсон. Мы въехали на холм и оставили машину возле ряда предназначенных для пикника столов. От территории Ускорителя заповедник отделяло проволочное ограждение. Ветер дул с юго-запада, и потому прах отца должен был полететь в направлении туннеля и частично попасть на территорию «Джаспер-Риджа».
Уит взял из машины деревянную коробку, и мы подошли к ограде. Все посмотрели на меня, видимо ожидая речи. Но я не приготовил заранее никаких слов прощания.
— Ну что ж, давайте развеем прах, — сказал я. — Он привез меня сюда еще совсем маленьким. Сделал подарок на день рождения. А я-то думал, что если мы летим в Калифорнию, значит, направляемся в Диснейленд.
— Для него это место было как Секстинская капелла, — отважился сказать Уит.
— Сикстинская, — поправил Тоби, подмигнув мне.
— Ну, в любом случае это самое подходящее для него место, — заключил я.
Открыв коробку, я зачерпнул горсть праха. Консистенцией он напоминал ил, а цветом — пемзу. В мягкой субстанции попадались твердые крупинки. С гор позади нас задул ровный ветерок. Я подбросил прах в воздух, и его унесло по склону холма. Память успела запечатлеть облачко, состоявшее из более тяжелых частиц, на фоне темно-синего неба.
— Кто-нибудь расскажет мне, что тут происходит? — спросил Тоби.
Тереза наклонилась к его уху и стала шепотом описывать то, что мы делали.
Я вычерпнул еще несколько горстей и развеял их в воздухе, потом спросил маму, хочет ли она сделать то же самое. Она подошла ко мне и опустила руку в коробку неохотно и испуганно. Первую горсть она высыпала очень осторожно, как сыпала ореган в кипящую похлебку, но дальше стала бросать прах вверх, как конфетти, стремясь добросить его до территории заповедника. Никто не плакал и не произносил никаких речей, хотя каждый чувствовал в этом ритуале какую-то тайну. Мне казалось, что присутствовавший рядом со мной отец теперь растворяется в сумерках, сливаясь с озоном и кислородом, и становится самим воздухом.
46
Тоби и Тереза приехали к нам в Висконсин погостить на несколько дней. У Тоби были каникулы, и он хотел навестить соученика по Галлиардской школе, жившего в Мэдисоне. Тереза сказала, что ей будет любопытно взглянуть на тот «инкубатор», где я вырос. Мы впятером вылетели в Мэдисон ночным рейсом. Пока мы выполняли обычные формальности — регистрировались и проходили через металлоискатели, — мама все время молчала. Когда на экране монитора показались скелеты наших пожитков, Тереза дернула меня за руку:
— Смотри! Как на рентгене!
До дому добрались уже после полуночи. Когда мы вошли, сразу стало как-то неуютно. Каминная полка зияла пустотой. Мама, проходя по комнатам, пыталась придать дому жилой вид: зажигала лампы, прибавляла тепла в батареях, задергивала шторы. Глаза ее были пусты, лицо бледно.
— Ну ладно, всем спокойной ночи, — сказала она устало.
У нее уже не было сил заботиться о гостях. Тоби, тоже сильно уставший, все еще находился в прихожей и постукивал пальцем по раме висевшей у входа картины.
— Буона сера, — произнес он.
— Ты, Уит и я можем лечь в гостевой комнате, это в самом конце коридора, — предложил я Тоби. — А Тереза пусть займет мою.
