Дом мертвых запахов - Огненович Вида

Томас, говорит дама, собирая свои вещи перед уходом из ресторана. Знаешь ли, в чем, по моему мнению, основная разница между мной и тобой? Конечно, милая, знаю, и это не только твое мнение, я сказал бы, что это совершенно очевидно. Нет, я имею в виду те духовные различия, которые не заметны невооруженным глазом. Это ты нам сейчас и объяснишь, как мне кажется, мямлит он. В том, продолжает дама серьезно, что я такие истории воспринимаю как предположение, предчувствие, а иногда даже как объяснение, а для тебя они всего лишь неправда и ничего более. Нет, дорогая, что касается этого, разница между нами гораздо проще. Ты не в состоянии распознать, что есть истина, а что «бла-бла-бла», а я могу, вот и все. Этот рассказ, видишь ли, просто плохо склепанная конструкция, но ты можешь воспринимать ее, как тебе угодно.

Мы можем об этом расспросить господина Гедеона лично, вспомнил ассистент Дошен, и чтобы немного сгладить супружеские разногласия, быстренько начал листать календарь и напоминать об их встречах. Вот, в следующий вторник мы у них. Обо всем уже договорились. У нас будет возможность узнать из первых рук, что из всего этого правда. Да-да, пора за работу, хватит развлечений, быстро проговорил господин Рэндалл, пошли спать. Ну, я-то как раз могу распознать, внезапно сообщила его жена, пребывая в отличном расположении духа. Взять, например, тебя. Ты чистейшая истина, это мне ясно, вот только мне бы больше хотелось, чтобы ты был «бла-бла-бла». Затем приподнялась на цыпочки, в попытке и эту свою шутку подтвердить поцелуем, но на этот раз безуспешно. Он уже двинулся с места и пробирался через опустевший ресторан к выходу, ничуть не обращая внимания ни на ее слова, ни на ее жест. Смотри-ка, мы, похоже, последние, настоящие ночные пташки, удивился Дошен, только чтобы составить ей компанию, а затем перевел это официанту, как своего рода извинение. В любое время, тот профессионально склонился в поклоне. Добро пожаловать.

Пока господин Рэндалл открывал машину, на которую с яркого уличного фонаря прямо-таки сыпались какие-то крупные дохлые насекомые, наверняка с сожженными крылышками, и барабанили по капоту, как первые редкие капли дождя, предвещающие ливень, Дошен осматривал уснувший городок, будто хотел разгадать, какие чудовища и скорпионы дразнят людей в их теплых и влажных снах довольно душной ночью. Затем вдалеке он разглядел светящиеся окна. Думаю, это дом, в котором находится та самая знаменитая коллекция, он протянул руку вдоль улицы, вверх к Эшиковачской дороге. Давайте посмотрим, как дом выглядит ночью. Всего лишь бросим взгляд. Сейчас не очень темно. Если понадобится, осветим его фарами. Просто посмотрим, смиренно упрашивала госпожа Рэндалл, как хорошая девочка. Чтобы слегка обнюхать его вблизи. Откуда знать, может, дом пахнет снаружи. Как нам быстрее туда добраться, с готовностью спросил переводчика до того момента ее надутый супруг, убрал спинку сидения, чтобы тому было легче забраться в машину, затем быстро перебежал на другую сторону, открыл перед женой дверцу, как настоящий кавалер, галантно подождал, пока она усядется, а затем ловко уселся за руль. Тесс, подшучивал он над ней, пока заводил машину, только, пожалуйста, не вздумай случайно запеть серенаду под окнами, поздно уже, людей переполошишь. Да еще и когда услышат песню на английском, подумают, что это союзники высадились на их скромной пристани. Надеюсь, ты по дороге не заснешь, весело бросил он Дошену, легонько погладил жену по шее и по волосам, а затем дал газ. Тесса Рэндалл хохотала.

За ними нелегко поспеть. В каждой фразе разное настроение, да и отношение тоже, думал Дошен, пока машина взбиралась на холм. Никак мне не удается предугадать их следующий шаг, поделился он со своей девушкой этим ночным опытом и наблюдением на следующий день, из-за новых обязанностей он теперь виделся с ней нерегулярно. Я всегда должен быть начеку, как можно меньше выказывать удивление, чтобы не сразу стало заметно, насколько я туземный житель. Все, чего можно ожидать, как обыкновенное, даже логичное, свободно отбрасывай. С ними не так. Наши привычки, порядок, форма, все это их занимает в последнюю очередь. Вот только если кто-то вдруг решит, что они по нашим меркам эксцентричные вертопрахи, как я думал поначалу, тот очень серьезно ошибется. Этим заблуждением я уже переболел, как нашей родной болезнью скорейшей ликвидации всего, что не похоже на нас. Это дань нашей апатичной, доместицированной[3] (этот англицизм я сам придумал) лености. Они — просто две свободные личности, а этот тип людей нам совершенно незнаком. Для нас свобода — всего лишь поэтическая фигура речи. Нигде в мире столько о ней не болтают и настолько мало о ней знают. Но как только мы замечаем в жизни нечто подобное, то тут же начинаем защищаться, нападать или бежим сломя голову. Ничто нас не пугает так сильно, как свободный человек, чьи поступки невозможно предугадать. Единственное проявление свободы, которое нам хотя бы до какой-то степени знакомо, это насмешка. Мы без зазрения совести высмеиваем и кривим рот на все, что превосходит наше разумение, и таким образом отгоняем собственный страх. Обманчиво всесильные, на легких крыльях издевки, мы не видим дальше своего носа, но чувствуем себя свободными. И так теряем чувство реальности. Из-за нашей трескотни не слышно ни одного настоящего голоса… Кто знает, что еще мог бы он ей сказать на эту тему, если бы в тот момент, прямо посреди сей глубокой мысли, Томас Рэндалл не прервал его вопросом, куда ехать дальше, так как они очутились на каком-то перекрестке. Мне кажется, мы уже совсем рядом, бегло взглянув на окрестности, ответил переводчик, еще чуть-чуть вперед. Окна огромного старинного особняка семьи Волни больше не горели, но Дошен узнал его и в темноте, хотя бывал там всего два-три раза в жизни. Даже если бы и не искали специально, обязательно, проезжая мимо, обратили бы внимание на массивные ворота, украшенные чугунным литьем, и гипсовые украшения вокруг продолговатых окон. Даже среди хорошо сохранившихся старинных фасадов на той улице дом бросался в глаза какой-то своей гордой простотой.

Много лет спустя Дошену попадется в руки книга Тессы Рэндалл «Стены из пепла» (Ramparts of Ashes), в которой он найдет и вдохновенное описание ее впечатлений во время того ночного визита. В третьей главе, которая носит название «Дом ароматов», первая из четырех обозначенных римскими цифрами частей содержит такие строки: Убежище — первое слово, которое приходит в голову, когда останавливаешься напротив этого смиренного, пожилого, но хорошо сохранившегося дома. Тотчас захочется поспешить внутрь, как мы спешим в укрытие от внезапного ливня. Его надежный вид не отталкивает грубостью и жесткостью, ведь в его конструкции все соразмерно. По-отцовски мужественная строгость в симметрии фасада, смягченная каким-то окутывающим его материнским приятным спокойствием, дающим защиту. Впечатляющий вид, но его никоим образом нельзя поставить в один ряд с тем нагромождением мрачных строений, похожих на замки, своды которых чаще всего внушают страх, что днем, что ночью, потому что мы представляем, как в них гнездятся вампиры. Еще больший ужас охватывает при виде нижних этажей и подвалов, кажущихся мрачными пыточными застенками для детоубийц, откуда в любой момент могут вырваться крики, вопли и мольбы о помощи. Нет, это простой дом, внушающий чувство защищенности. Спокойное, серьезное, но очень уютное убежище. Добрый сторож семейных дат, желаний, вины и раскаяния. Может быть, вот так, в темноте он выглядит немного усталым и каким-то озабоченным, придавленный крышей и испещренный саблевидными тенями деревьев. Но дом все равно источает меланхоличную одержимость, словно весь он изнутри трепещет от желания угодить и защитить. Ни малейшего сходства с теми ледяными, замаскированными зеленью статусными родовыми цитаделями, пугающими своей холодностью, как некие средоточия насильственной смерти, кровосмесительной ревности и оргий безумных оккультистов. В отличие от них, этот дом пронизан доверием и чистотой, как огромные соты матки для пчел-работниц. Да, он тоже огромен и просторен, но ничем не напоминает тот тип дерзко-высокомерных строений, что воздвигаются во все времена, как оплот собственнического триумфа. Понятно, что в таких дворцах суетности все должно быть громадным, богатым и чрезмерным, ибо должно служить пьедесталом, с которого его владелец может с превосходством направить взор вниз, и свое колоссальное наслаждение подпитать картиной, где обычное человеческое существо рядом с крепостными стенами будет чувствовать себя ничтожнее муравья. О, насколько этот дом отличается от любой такой бесчеловечной идеи! Именно его гуманные масштабы лучше всего говорят о каких-то давних, может быть, идеализированных временах его возникновения, когда люди считали чувство меры и вкус этической нормой. И сейчас, остановившись перед ним, чувствуешь, как он просто вас окликает, тепло и дружески. В этом его по-старинному изысканном облике, в сдержанном, струящемся из него тепле необходимо искать причины того, что даже самый неотесаный прохожий, встав перед ним, умолкает, а если уж и будет вынужден заговорить, то сделает это сдержанно, как бы стараясь не нарушить своим громким голосом равномерное дыхание, или не оскорбить нежный слух людей, находящихся за его стенами. И даже абсолютно невнимательный человек тут же по каким-то признакам понимает, что в таком доме может обитать только бархатно мягкая доброта, окутанная тишиной, как в коконе шелкопряда. Может быть, она пробивается изнутри, как уведомление, сквозь его огромные окна, кажущиеся широкой улыбкой на фасадном лице. Это не те, обычно укутанные плющом маленькие проемы, стеклянные панели которых грозным блеском предупреждают, что из-за них за вами наблюдает болезненно горящее око какой-нибудь нездоровой особы. Нет, это настоящие широкие окна, обрамленные изящно обработанным деревом, симметрично расположенные по всему фасаду, как будто они висят на стене в барочных гипсовых рамах. Глядя через них внутрь, нельзя не воображать, насколько удобными должны быть светлые просторные покои, наполненные удобной мебелью и изумительными картинами. Внезапно тебе покажется, что ты уже там, по ту сторону стен. Сидишь за прочным, массивным столом натурального цвета старого дерева. Перед тобой раскрыта книга под названием «Все обо всем», именно та, за которой ты годами безуспешно гонялся. Прислушиваешься к шороху добрых домашних ду́хов, вьющихся вокруг, тебе нравится благостная мягкость их прикосновений. Книгу листаешь медленно, в боязни их распугать. Затем на тебя внезапно пахнёт каким-то ароматом. Сначала ты его совсем не можешь распознать, хотя понимаешь, что он тебе близок и дорог, а потом, с каждым последующим вдохом, все яснее осознаешь, что это аромат материнских волос. Мама, позовешь, может, только про себя, мама, и голос твой постепенно стихает в некой потаенной боязни, что этот легкий запах исчезнет. В болезненном желании провести здесь, на этом самом месте всю свою жизнь, снова тихо позовешь ее: мама, мама…