Vremena goda - Борисова Анна
Вера представила наших бабок-дедок, изучающих китайские иероглифы где-нибудь под стенгазетой «Почет ветеранам», и хихикнула. Люк Шарпантье поглядел на нее с удивлением.
– Мы не такие серьезные, какими хотим казаться… Это хорошо.
– А где живут резиденты? – сдвинула брови Вера. – Во флигелях?
– Да. Слева раньше была конюшня. Справа жили слуги. Но, как вы увидите, теперь там гораздо комфортабельней, чем в главном здании. Гостей поселили во флигели, потому что там нет лестниц. Все двери, как у нас называется, в rez-de-jardin, то есть на уровне сада. Jardin,[4] кстати, тоже есть. С задней стороны к каждой квартире прилегает свой палисадник. Кто хочет, ухаживает за ним сам. Если нет желания, это сделает садовник.
– Здорово! А сколько здесь человек?
– У нас тридцать шесть квартир. Семейных пар восемь. То есть всего сорок четыре гостя. Плюс двенадцать пациентов КАНТУ. Персонал живет в бывшей оранжерее, ее отсюда не видно. Моя квартира в Эрмитаже, вон за теми деревьями. Милости прошу в гости.
– Спасибо, – чопорно ответила Вера. – Непременно. Значит, я буду жить в оранжерее?
– Нет, это было бы нарушение порядка. Вы ведь доктор. – Директор ухмыльнулся, как бы давая понять, что сам он иерархическим глупостям значения не придает. – К тому вы же из страны – нашей кормилицы. – Он шутливо поклонился. – Поэтому вам особый почет. Будете жить в бывшем апартаменте Мадам. Это прямо в шато, на верхнем этаже. Вся социальная жизнь резиденции будет проходить перед вашими глазами. Очень удобно.
Насчет «страны-кормилицы» Вере еще в Москве подробно объяснил Берзин. В середине девяностых, когда «Времена года» лишились благотворительницы, заведению пришлось туго. Несколько лет они тут перебивались с багета на сидр (шутка Берзина), проедали остатки средств, пытались сесть на шею государству. Наконец, исчерпав ресурсы, собрались закрываться, тем более что контингент потихоньку вымирал, а новым русским старикам во Франции взяться было неоткуда. И тут в чью-то светлую голову пришла отличная бизнес-идея. В стране проигравшего социализма как раз появилось много нефтяных денег, а проблема достойной старости оставалась нерешенной. Даже людям обеспеченным пристроить стареньких родителей было некуда. Ни пристойных учреждений, ни квалифицированного ухода. И вот на рубеже нового тысячелетия какой-то первооткрыватель обнаружил в дебрях Нормандии люкс-богадельню «Времена года» с русскоговорящим персоналом. С этого момента заведение вступило в эпоху ренессанса. За десять лет бывшее благотворительное учреждение превратилось в высокорентабельное предприятие.
Оставив сумки на первом этаже, Вера в сопровождении директора отправилась осматривать главный корпус. Всё здесь было ей ужасно интересно.
В ресторане она поизучала меню, вздохнула. Впечатлил даже не выбор, а обилие блюд русско-советской кухни. Здесь учли, что старики ужасно консервативны в кулинарных пристрастиях. Селедка под шубой, холодец, шпротный салат, котлеты пожарские, судак по-польски, мясо по-суворовски, творожная запеканка, клюквенный кисель…
– У нас шеф из хорошего таллиннского отеля, – похвастался Шарпантье. – Я и сам полюбил все эти винегреты, не похожие на vinaigrette, и салат без оливок, но с названием olivier. А какие у нас пекут пирожки! Пойдемте к дамам, они вас угостят.
В чайной зоне за столом сидели три бабушки, смотрели какое-то шоу российского первого канала – так увлеченно, что даже не обернулись. Две закисли от смеха.
– Чего она, чего? – приложив ладонь к уху, переспросила третья – тощая, как баба-яга, в алом шелковом тюрбане. – Что она ему сказала?
– Говорит: «Не парься, урод. Отвали».
– В каком смысле?
– Да ну вас, Эльвира Ивановна. Забываете слуховой аппарат, а потом мешаете смотреть.
Вера покачала головой:
– Спасибо. Я потом со всеми познакомлюсь. Пойдемте дальше.
На ходу, слушая пояснения, записывала в блокнот: «В каждой квартире кухонный уголок. Кто хочет, готовит сам. Есть автобус для поездок в супермаркет. Или можно дать список продуктов – привезут».
Поднялись на второй этаж. В одной комнате занимался кружок мягкой игрушки. В другой хор репетировал «Эх, дороги, пыль да туман» для завтрашнего концерта. В третьей очень серьезный мужчина, похожий на певца Георга Отса (Верина бабушка обожала фильм «Мистер Икс»), диктовал кулинарные рецепты. Это и был переманенный из Таллинна чудо-повар.
– А здесь что?
Вера остановилась перед запертой дверью, на которой висела табличка с перечеркнутым крест-накрест портретом Ленина. Изнутри доносился мужской голос, что-то пронзительно выкрикивавший.
– Дискуссионный клуб. Для политических споров. Сегодня «белый» день. – Люк Шарпантье тихонько рассмеялся, видя на лице спутницы недоумение. – Видите ли, мадемуазель Вероника, вы, русские, очень пассионарная нация. Особенно в политике. Спор моментально переходит в ссору, ссора в драку. Поэтому пришлось поделить дни на «красные» и «белые». В «красный» день свои аргументы высказывают сторонники коммунизма, а их оппоненты только слушают. В «белый» день всё наоборот.
– Знаю я стариков, – недоверчиво заметила Вера. – Как это они будут слушать и ничего не отвечать? Так не бывает.
Директор хитро приподнял бровь.
– А вы загляните. Сегодня там будет пусто. «Белые» у нас – маргинальное меньшинство.
Зал, который, судя по экрану, использовался для кинопоказов, был почти пуст. На сцене стол с микрофоном. Там, тряся пальцем и захлебываясь, держал речь лысый человек в свитере. Аудитория состояла из одного-единственного слушателя. Он был в строгом костюме, белой рубашке, галстуке. Что-то быстро записывал.
– …Так никогда ничему и не научитесь! – частил оратор. – Потому что ваша идеология не признает свободы мысли. Только умеете, что клонировать таких же, как вы, долдонов! «Марксистское учение всесильно, потому что оно верно» – вот вся ваша аргументация!
Шарпантье объяснял шепотом:
– Это господин Кучер Михаил Маркович. Диссидент. Был выслан из Советского Союза еще в семидесятые годы. Женился на состоятельной даме левых взглядов. Овдовел. Продал свою квартиру в шестнадцатом арондисмане, живет у нас. Как видите, его взгляды у нас непопулярны.
– Только один сторонник?
– Это не сторонник, а совсем наоборот. Секретарь нашего парткома. Что удивляетесь? У нас и партийная организация есть, как же без нее? Завтра, в «красный» день, секретарь будет возражать по пунктам, потому и записывает. О, это наша звезда. Не узнаете?
Директор назвал фамилию, которая Вере была смутно знакома.
– Кто-кто?
– Я забыл, сколько вам лет. Это один из членов ГКЧП. Доживает у нас. Дети-бизнесмены платят. Такая вот судьба.
Что такое ГКЧП, Вера сообразила не сразу. Потом-то, конечно, вспомнила. Фамилию эту она, кажется, слышала в далеком детстве.
– Иосифа Виссарионовича не оскорблять! Особенно в канун Великой Победы! – вдруг крикнул с места бывший путчист. Вера прослушала, что именно сказал про Сталина господин Кучер.
– Вам никто слова не давал! – легко перекричал его в микрофон выступающий. – И предупреждаю. Увижу в клубе портрет Усатого – сорву! Дома у себя хоть Гитлера вешайте. А в общественном месте не сметь! И сядьте! Уважайте правила!
Партийный секретарь поднялся, грохнув стулом.
– Сам себя слушай, балабол! Затопал к выходу.
– Моемся, – быстро шепнул директор. – Нет, смываемся? Смываемся. А то нам тоже достанется.
Вера записала: «Мих. Марк. Кучер. Познакомиться. Проблема изоляции?». Приезжая в домвет, она всегда брала на заметку тех, кто страдает от одиночества или подвергается остракизму. Во всякой ячейке общества – дома престарелых не исключение – обязательно есть свои парии. Исследования, проведенные фондом, показали, что эта категория стариков уходит быстрее всего (слова «умирать», «смерть» в документах организации принципиально не употреблялись).
– Михаил Маркович всегда один? – спросила она. – С ним никто не дружит?
