Спи, мой мальчик - Валантини Каролин
Несколько дней назад она рассказала Пьеру о том, что хочет съездить в университетский городок. В ответ муж заметал, что у нее чересчур разыгралось воображение, что не нужно бы ей так много думать. Что Алексис покончил с собой, вот и все, и точка. Что, если Мадлен не смирится с очевидным, она продолжит увязать все глубже. Он говорил с женой очень мягко, держа ее за руку и обнимая за плечи. Однако Мадлен чувствовала напряжение, скрытое за его увещеваниями, серую зону, которая тревожила ее и которую она не могла обозначить словами. Тем же мягко-твердым голосом Пьер предложил ей «сходить к кому-нибудь». Она хмыкнула. Громко. Не рассмеялась и не улыбнулась, а именно хмыкнула. Сходить к кому-нибудь ради чего? Чтобы полечиться? Чтобы узнать, как исцелиться от смерти своего сына? Да, ответил тогда Пьер, да, именно так. Жизнь не кончилась. У тебя есть Ноэми. (И я.) Мадлен не представляла себе человека, который хотел бы вылечиться от… как же это назвать? Вдовой она не была, сиротой тоже. Она вспомнила, что где-то читала об этом. Для матери, у которой нет больше сына, не придумали отдельного слова.
Мадлен повернула ключ в замке, вошла в дом, кинула в сумку кое-какую одежду, плед, немного еды. Нацарапала записку, оставила ее на виду на кухонном столе. Рядом с запиской положила приглашение из садика Ноэми на сегодняшнее родительское собрание, посвященное оценке достижений детей по итогам года.
Оценка достижений по итогам года. В детском саду. Что за бред? Что там можно оценивать у пятилеток? Точность щипков, искусство тумаков? Ребенок должен развиваться по графику, а лучше — с опережением графика, чтобы не пропустить ни одного этапа, например этапа горшков, этапа шнурков, социальной интеграции, способности к абстракции, первого неповиновения, первого… Ради всего этого и вправду стоит торопиться, если уже в двадцать лет собираешься лечь в могилу.
* * *По воздуху поплыл аромат знакомых духов, и перед могилой Алексиса внезапно появилась Жюльет. Теперь все происходило именно так, без малейшей подготовки: раз — и это уже случилось.
Алексис не слышал, как приблизилась Жюльет, не видел и не предчувствовал ее. Дело обстояло иначе: он предполагал ее. На уровне ума.
Что ее сюда привело? Зачем такой юной девушке таскаться на кладбище в одиночку? Пришла проведать своего мертвого друга. Он вообразил себя на ее месте, мысленно встал перед крестом, на котором выбито его имя. Осознание обрушилось на него, как донная волна, без всякого предупреждения, как прилив на Мон-Сен-Мишель, который поднимается галопом, и со своей нейтральной позиции Алексис вдруг почувствовал себя таким нелепым, словно его выставили перед всеми на потеху, как в детских снах, где он приходил в школу, забыв надеть брюки. Таким голым и таким глупым. Таким смущенным оттого, что гниет на глубине шести футов под землей. Таким пристыженным, что готов убежать, но сделать это трудно. Скованным. Испытывающим смертельную неловкость. Происходящее чем-то напомнило ему тот первый раз, когда они с Жюльет попытались заняться любовью, обоим тогда было по пятнадцать лет («чтобы потренироваться», как выразилась Жюльет). Они забрались под одеяло, неловко поласкали друг друга, не смея встречаться глазами, но Жюльет так боялась щекотки, что начала хихикать как дурочка, и это свело все на нет. Они встали, оделись, поцеловались, до завтра, куртку не забудь, и о чем я только думаю, ну, пока, да-да, пока. На другой день все было забыто.
То, что происходило сейчас, не могло быть забыто назавтра.
Он «увидел», как Жюльет подхватила сумку и дернула носом. Затем услышал, как она ругается — ну почему ты так поступил со мной, дурак несчастный?! — посылает ему звучный поцелуй — ей не суждено было узнать, что ее слова долетели до слуха Алексиса, — и покидает кладбище, шаркая подошвами кед.
* * *Мадлен гнала машину два часа подряд, опустив все стекла. Шел дождь, проливной июньский дождь, и ее джинсы, ее руки и чехлы на сиденьях промокли. Она приближалась к городу, в котором располагался университетский городок Алексиса, где нормальные (то есть не мертвые) студенты усиленно готовились к заключительной сессии этого учебного года. Хорошо хоть, сыну не пришлось не спать ночами, сказала себе Мадлен, и по ее лицу пробежала полуулыбка, которая, впрочем, быстро застыла: Алексису было больше незачем не спать ночами, чтобы сдать экзамены на отлично.
Этот город вырос, будто гриб, в семидесятые годы прошлого века, после того как на территории, где еще недавно не было ничего, кроме полей, лесов и пересекающей их реки, появился новый университет. Градостроители и администрация выбрали для его постройки именно эту местность, окаймленную рекой на юге и старыми угольными терриконами на севере. Всего за несколько десятков лет он не только разросся, но и открыл отделения в соседних регионах. Ныне университет являл собой настоящий город со своими кафе, магазинами, школами, спортзалами, домами и учреждениями. Город ровных бетонных стен, город стеклянных фасадов, в которых отражалась река. Местное население было разнородным, в основном его составляли студенты, чья жизнь протекала в ритме академического календаря. Мадлен въехала, обогнула торговый центр и припарковала машину на большой стоянке, устроенной в недрах университетского городка рядом с вокзалом. Сунула парковочный талончик в карман и влилась в непрерывный людской поток, направляющийся к лестницам и эскалаторам подземных галерей. Подхваченная волной, Мадлен позволила ей нести себя по длинным переходам, освещенным неоновыми лампами и увешанным рекламными плакатами. Она остановилась перед мини-кофейней, где стояло несколько столиков, и уселась за один из них. Издалека слышался шум дорожного движения, грохот поездов, шипение турникетов и глухой стук закрывающихся дверей. Мадлен уронила голову на руки. Вот где ей хотелось быть. В полумраке, чуть ближе к магме, пламенеющей в центре Земли, среди потоков воздуха и незнакомцев, там, куда никогда не проникает солнечный свет.
Кто-то похлопал ее по плечу.
— Дамочка, если хотите тут сидеть, надо что-нибудь заказать.
Ах да. Даже в стране кротов приходится платить за свой квадратный сантиметр темноты.
— Кофе, пожалуйста.
— А к нему?..
— Только кофе.
— Два евро, будьте любезны. Если желаете, можно оплатить сразу же.
Нет. Мадлен не желала платить сразу же. Она хотела бы сидеть тут долго, оттягивая момент оплаты. Позволять минутам течь и не думать о том, что пора сделать знак рукой этой пышнотелой особе за прилавком. Воображать, будто кусок стола и стул принадлежат ей одной, пока несколько часов спустя она не вытащит из кармана мятый талончик. А вышло так: едва усевшись за столик, она уже чувствовала, что ее гонят. Гонят из-под земли, гонят из этих блужданий, гонят из жизни сына… Мадлен заплакала.
— У вас что, денег нет? — спросила буфетчица.
Как объяснить, что ей недостает вовсе не денег?
Мадлен подняла глаза и взглянула на собеседницу: проступающие на коже сосуды, потрескавшиеся руки, пухлые предплечья. Серовато-сиреневые полукружия под глазами очерчивали взгляд буфетчицы и делали ее резкие жесты более замедленными, усталыми и почти мягкими. Было заметно, что ей не хватает солнца и витамина D. Была заметна монотонность, которая въелась в ее плоть. Она сочилась тоской, как промокший цемент влагой или дешевые круассаны прогорклым маслом. Мадлен вдруг захотела зарыться лицом в ее просторную блузку. Она собралась с силами. Сколько же времени нужно, чтобы выполоскать из себя боль потери?..
— Ну так что, есть у вас эти два евро или нет?
Мадлен порылась в кармане, нашла банкноту в двадцать евро, протянула ее буфетчице и попросила оставить сдачу себе.
Сидя на своем дорого оплаченном металлическом стуле, она разглядывала полчища снующих туда-сюда пассажиров и прислушивалась к пронзительным гудкам отправляющихся поездов. Мадлен перевела глаза на свои руки, плашмя лежащие на столе. Усеянные синеватыми венками и коричневыми пятнышками. Как сильно она постарела всего за две недели. Пока Алексис был жив, она не замечала этих пятен на руках. Неужели они появились за столь короткий срок? Несомненно, раньше она не обращала на них внимания: жене врача и матери двоих детей, работающей полный рабочий день, просто некогда беспокоиться о собственном старении. Но вот вопрос, кого теперь правильно считать старшим? Кто кого обогнал? Алексис останется молодым навек или же, раз он умер раньше Мадлен, то, по странной логике вещей, он и родился раньше ее, обставил ее без всякой подготовки, сменил статус, неожиданно умерев прежде матери и в одночасье превратившись в мумифицированного старика? Он уже в детстве опережал многих ровесников. Порой Мадлен размышляла о том, что с ним будет дальше. У Алексиса был этот серьезный вид, какой бывает у мальчишек, которые будто бы взирают на все со своей башни из слоновой кости, и потому Мадлен старалась растормошить его, придумывала игры, гримасничала, шутила, чтобы разгладить морщины на его задумчивом лбу и увидеть веселые искорки в его чересчур внимательных глазах. Она убеждала себя, что с возрастом все наладится. Она верила в это. Он умел безудержно хохотать. У него имелись увлечения. Но в то же время он был ужасно одинок. И все же, все же — покончить с собой из-за этого?.. Мадлен ничего не понимала.
