Летние истории - Каваками Миэко

Наверняка та женщина даже представить себе не могла, что, дожив до семидесяти лет, будет изнасилована и убита парнем, который годится ей во внуки. Вероятно, даже в те страшные минуты ей в это не верилось… Ведущий со скорбным лицом поклонился зрителям, и выпуск новостей закончился. Пошли рекламные ролики, а потом начался повтор старого сериала.

Дзюн сегодня весь день трещала об одном — она выяснила, что до сих пор приклеивала прокладки не той стороной. Из-за этого она не то чтобы прямо взбесилась, но типа того. Может, я чего не поняла, но у прокладок вроде одна сторона клеится, так Дзюн их клеила к себе, а не к трусам. Говорит, не знала. Только переживала, что они плохо впитывают. Но вообще-то, если клеить прокладки к себе, это же адская боль их оттуда отдирать! Как такое можно перепутать?

Когда я сказала, что никогда не видела прокладки, Дзюн позвала меня в гости. Говорит, у нее дома их полно. И правда, у нее в туалете вся полка над унитазом забита упаковками. Огромными, как пачки подгузников. У нас дома такого нет. Мне было стремно, конечно, но на будущее я решила все-таки изучить, какие они бывают. Их реально было много, разных видов, и почти на всех яркие наклейки с надписями «АКЦИЯ!», «РАСПРОДАЖА!». У нас с Дзюн зашел разговор о том, почему во время месячных обязательно должна идти кровь. Типа, если яйцеклетка не оплодотворяется, то специальная рыхлая штука, к которой оплодотворенная яйцеклетка должна прирасти, вместе с кровью выходит из организма, ну и все такое. И тут Дзюн призналась, что недавно попробовала разрезать свою прокладку. Говорит, она думала, что там в крови будет неоплодотворенная яйцеклетка, и решила посмотреть. Во дает… Я была в шоке. Мне даже спрашивать такое было противно, я еле выдавила: «Ну и как?» А Дзюн, кажется, вообще не смутилась. Говорит, внутри в прокладке были маленькие шарики, разбухшие от крови, и больше ничего особенного. «Шарики? Как икра?» — переспросила я, и она сказала, что типа того, только в сто раз меньше. А яйцеклетку она так и не разглядела, хотя очень старалась.

Я стояла на кухне и кипятила в кастрюле воду для новой порции ячменного чая, когда Мидорико подошла ко мне и молча протянула листок из блокнота.

Пойду на разведку.

— На разведку?..

Гулять.

— Ладно. Только надо сначала спросить у мамы.

Мидорико пожала плечами и тихонько фыркнула.

— Маки, Мидорико говорит, что хочет прогуляться! Можно ее отпустить?

— Можно, только все же место незнакомое… Дочь, ты не заблудишься? — крикнула Макико из комнаты.

Я буду недалеко.

— Но на улице такая жарища… Зачем тебе туда?

На разведку.

— Ну хорошо, но на всякий случай возьми мой мобильник, — предложила я. — О, кстати! Мы же проходили мимо супермаркета, помнишь? Рядом с ним книжный, а после книжного — бутик, ну или как их сейчас у вас называют… концепт-стор? Там продают всякие милые канцелярские штуки. Может, сходишь и посмотришь? На улице ведь в такую погоду поджаришься в два счета. А, и еще — вот здесь кнопка фиксированного набора номера. Если надо будет позвонить маме, просто нажми ее.

Мидорико кивнула.

— Если с тобой заговорит кто-нибудь подозрительный — сразу убегай, а потом позвони маме, ладно? И вообще, возвращайся как можно скорее.

Мидорико хлопнула дверью, и в квартире стало тише, хотя девочка за все это время не произнесла ни слова. В этой тишине было отчетливо слышно, как Мидорико спускается по железной лестнице. Вскоре звук шагов отдалился, а потом и окончательно затих. И в тот же самый момент Макико, как будто только этого и ждала, резко поднялась, выключила телевизор и уселась на полу.

— Видишь, ничего не изменилось. Мидорико все так же отказывается со мной говорить.

— Вот это стойкость… — проговорила я, не в силах скрыть восхищение. — Целых полгода уже! В школе ведь она разговаривает как обычно, да?

— Ага. Перед летними каникулами я спросила об этом у ее классной руководительницы. Она говорит, Мидорико нормально общается. И с учителями, и с одноклассниками. Предложила поговорить с ней, но я ее остановила. Мидорико бы это не понравилось. Так что я сказала, что все в порядке, мы сами разберемся.

— Да, что тут еще сделаешь…

— Вот такая она упрямая. Даже догадываюсь, в кого пошла.

— Да ну, Маки, не такая уж ты и упрямая.

— Думаешь? Эх, а если честно, я думала, с тобой-то Мидорико будет разговаривать нормально. А она ни в какую, все со своим блокнотом носится.

Подумав немного, Макико подтянула к себе свою сумку и достала конверт размера А4.

— Ладно, это все потом, — торжественно прокашлялась она. — Вот, смотри, Нацу! Это то самое, о чем я тебе говорила по телефону.

С этими словами Макико вытащила из пухлого конверта кипу каких-то брошюр и бережно водрузила их на столик. Затем она испытующе посмотрела на меня. Встретившись с ней взглядом, я наконец вспомнила: точно, моя сестра приехала в Токио не просто погостить, у нее была еще одна, более важная цель. Решительно сложив руки на стопке брошюр, Макико выпрямилась. Столик еле слышно скрипнул в ответ.

2. Во имя красоты

— Знаешь, я решила увеличить грудь! — объявила мне по телефону Макико месяца три назад. — Это такая операция, сейчас расскажу…

Поначалу она интересовалась моим мнением, но, по мере того как звонки стали раздаваться все чаще (причем неизменно в час ночи, когда сестра приходила с работы), и настроение Макико тоже изменилось. Теперь она звонила, только чтобы взахлеб рассказывать обо всех подробностях предвкушаемой операции. Все это перемежалось двумя рефренами: «Ну все, теперь у меня будут большие сиськи!» и «Неужели я на такое решусь?».

За все предыдущие десять лет, с тех пор как я переехала в Токио, Макико ни разу не звонила мне так поздно — ну, может, только пару раз, но такого, чтобы она регулярно мне названивала по ночам и подолгу о чем-то рассказывала, точно не было. А тут вдруг эта операция… Я оказалась абсолютно не готова. Что тут скажешь?

— Ну и сделай, почему бы нет, — пробормотала я, когда она впервые завела речь об операции, думая, что на том разговор и кончится.

Не тут-то было! Мой ответ стал для нее зеленым сигналом светофора, так что с тех пор я и слова вставить не могла. Я прослушала лекцию о современных способах увеличения груди, о стоимости операции, о том, насколько это больно, о последующей реабилитации… Сестра могла говорить об этом целую вечность, а я только слушала и поддакивала. Макико будто разговаривала сама с собой: то подбадривала себя решительными заявлениями вроде «Все получится, обязательно получится, я смогу!», то обдумывала вслух новую информацию, которую ей удалось добыть.

Слушая эти взволнованные речи, я безуспешно пыталась вспомнить, какая у нее грудь сейчас. Неудивительно: я и собственную грудь представляла себе с трудом, хотя она вроде бы при мне. Поэтому, сколько бы Макико ни разглагольствовала об операции и о своем отношении к ней, у меня в голове сестра никак не ассоциировалась ни с грудью, ни тем более с ее увеличением. Помимо неловкости и скуки, я ловила себя на странном чувстве: «С кем я вообще разговариваю? О чьей груди идет речь? И зачем это все?»

Я знала, что у Макико напряженные отношения с дочерью: она сама мне рассказывала о них несколькими месяцами раньше. Поэтому, когда она в очередной раз заводила шарманку о грудных имплантах, я спрашивала: «Кстати, а как Мидорико?» И слышала в ответ неопределенное «А, нормально» и по голосу понимала, что сестра не горит желанием это обсуждать.

Лично мне казалось, что именно об этом Макико следовало бы подумать в первую очередь. Ей скоро сорок. Что с ней будет дальше? Как она намерена решать свои финансовые проблемы? Разбираться с дочерью? Вроде бы есть вещи поважнее грудных имплантов.