Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза

— А у этого малыша все в порядке? — спросила я у одной из учительниц — бледнолицей, неулыбчивой дамы, которая всякий раз отшатывалась от меня, стоило нам встретиться в коридоре, точно я источала невыносимую вонь. — Он что, ждет кого-то?

— Да кто его знает? — пробормотала она в ответ. — Но домой он точно дорогу найдет.

Время вновь обретает привычную скорость. Я ощущаю во рту металлический привкус крови — кажется, я прокусила себе язык.

Не слышно ни криков, ни сирен, ни просьб позвонить в девять-один-один.

Переключившись на нейтральную передачу, я дергаю ручник, чтобы «Жук» уж точно не двинулся с места, и только потом отстегиваю ремень, хватаюсь за ручку дверцы и толкаю ее плечом, пока она наконец не открывается. Пошатываясь, выскакиваю на улицу. Ноги ватные и едва меня слушаются.

— А я ведь тебя предупреждала! — слышу я бесцветный, почти безжизненный — особенно на фоне моего сумасшедшего пульса — голос регулировщицы. — Предупреждала же! — повторяет она и, уперев руки в бока, пересекает дорогу по переходу.

А я первым делом смотрю на перекресток. Книги, помятая коробка с обедом, клетчатый термос — и все.

Все!

Тела — нет! Мальчишки — нет. Он замер у тротуара. Девочка-подросток лет тринадцати-четырнадцати — наверное, его старшая сестра — крепко держит его за футболку, а он стоит на носках, и его непропорционально большой, раздутый живот выглядывает из-под задранной одежды.

— Ты мне скажи, какой я тебе знак показывала? — регулировщица ожесточенно стучит ладонью по знаку, на котором написаны четыре буквы, и сует его мальчику чуть ли не в самое лицо.

Малыш пожимает плечами. Он скорее растерян, чем напуган. Понимает ли он, какой участи избежал? Девочка, которая, должно быть, спасла ему жизнь, глядит на него с нескрываемым раздражением.

— Вот придурок! По сторонам смотреть надо! — говорит она. Толкнув мальчика к бордюру, она отпускает его и вытирает ладонь о джинсы. Отбросив за спину блестящие черные косы с красными бусинками на концах, девочка снова смотрит в сторону перекрестка. Ее взгляд цепляется за предмет, в котором я секундой позже узнаю бампер «Жука». Вот он, лежит себе посреди дороги — единственная потеря. Так, значит, на него я наехала. Не на мальчика, а на металл да гайки с болтами. Маленькое чудо, ничего не скажешь!

Сейчас мы обменяемся контактами с водителем грузовика — надеюсь, не страшно, что моя страховая компания находится в другом штате, — и день продолжится, как обычно. Шофер, наверное, рад не меньше моего, а то и больше — в конце концов, это его машина вылетела на перекресток. Пускай теперь его страховщики всем и занимаются. Это было бы как нельзя более кстати: я-то сейчас и франшизу оплатить не смогла бы. После того как я наконец сняла дом, оказавшийся мне по карману (а таких тут было мало) и оплатила вскладчину с подругой, решившей перебраться во Флориду, услуги грузоперевозчика, деньги у меня закончились. Так что теперь придется как-то дотягивать до получки.

Из задумчивости меня выводит рев мотора. Я оборачиваюсь и вижу, как грузовик с трубами уносится прочь по шоссе.

— Эй! — кричу я и бросаюсь в погоню. — Эй! А ну вернитесь!

Но мои усилия тщетны: водитель и не думает тормозить. Путаясь в длинной юбке, я бегу по асфальту, влажному от росы — предвестницы жаркого летнего дня. Когда я наконец останавливаюсь, блузка, которую я старательно гладила на оставшихся после переезда коробках, прилипает к коже.

Мимо проносится недешевый джип. На водительском месте я успеваю разглядеть пышноволосую блондинку, и, когда мы встречаемся взглядами, внутри у меня все сжимается. Я узнаю ее — мы уже виделись на педсовете пару дней назад Она состоит в школьном совете, и, учитывая, что мою кандидатуру одобрили в самый последний момент и никакого радушия я в стенах школы пока не встретила, можно смело предположить, что особым желанием брать меня на работу она не горела. Как, по всей видимости, и все остальные. Положение мое осложняется еще и тем, что все прекрасно понимают, зачем я вообще забралась в такую глушь, а это значит, что мои шансы пережить испытательный срок не так уж и велики.

«Не вешай нос, сперва попробуй», — приободряю я себя строчкой из «Одиночек» — песни, возглавлявшей все хит-парады в семидесятые, в пору моего детства. Оглядевшись, я замечаю, что жизнь вокруг вошла в свое привычное русло, как будто ничего и не случилось. Мимо меня проносятся машины. Регулировщица снова на своем посту. Она демонстративно не смотрит в мою сторону, когда на дороге появляется школьный автобус.

Бампер «Жука», словно оторванную во время аварии конечность, убрали с перекрестка (уж не знаю кто), и водители почтительно огибают мою машину на пути к полукруглому, точно подкова, съезду напротив школы.

Девочка, которую я уже видела — наверное, она учится в восьмом или девятом классе, хотя я все еще не умею определять это на глаз, — снова взяла под опеку невнимательного мальчишку. Я вижу, как она тащит его к школе. Черные косички с красными бусинами подпрыгивают на цветастой футболке, а выражение лица девочки свидетельствует о том, что мальчишка явно не заслуживает ее стараний. И в то же время она не бросает его. Под мышкой старшеклассницы виднеется стопка его книг и термос, а помятая коробка с обедом висит на ее среднем пальце.

Обойдя свою машину, я оглядываю место недавнего происшествия и с удивлением отмечаю, что внешне все выглядит нормально. Да, стоит последовать примеру окружающих и продолжить заниматься тем, чем положено. Подумать только, ведь все могло обернуться куда хуже! Мысленно я принимаюсь снова и снова составлять список всех тех неприятностей, которых удалось избежать.

Так начинается моя учительская карьера.

К четвертому уроку эта игра в перечисление возможных катастроф перестает меня спасать. У меня больше нет сил, и я не знаю, что предпринять. Такое чувство, будто я вещаю в пустоту. Мои подопечные — ученики седьмых — двенадцатых классов — все сплошь равнодушные, несчастные, сонные, мрачные, голодные, почти воинственные и, если язык тела и впрямь не лжет, готовые броситься на меня с кулаками. Такие учительницы, как я — наивные провинциальные дурочки, пришедшие прямиком из колледжа и готовые пять лет горбатиться за мизерную зарплату, лишь бы отработать студенческий заем, — у них уже бывали не раз.

Как ни крути, а это совсем другой мир, абсолютно не похожий на тот, к которому я привыкла. Педагогическую практику я проходила совсем в другой школе — прогрессивной и не бедствующей, да еще и под началом старшего преподавателя, который обладал такой роскошью, как право добывать себе любые учебные материалы, какие только понадобятся. Когда я пришла на стажировку в самом разгаре учебного года, девятиклассники уже вовсю читали «Сердце тьмы» и могли свободно написать эссе из пяти абзацев, посвятив его основным темам произведения или социальной значимости литературы. Они спокойно сидели на своих местах, охотно отвечали на дискуссионные вопросы, умели вычленять из текстов главную мысль и письменно ее формулировать.

По сравнению с ними мои нынешние девятиклассники смотрят на розданные им экземпляры «Скотного двора» с таким видом, будто развернули рождественские подарки и обнаружили под нарядной бумагой кирпичи.

— Ну и чего нам с этим делать, а? — презрительно морщась, спрашивает на четвертом уроке одна из девчонок — блондинка с неопрятным гнездом на голове из сожженных осветлителем волос соломенного цвета. Она — одна из восьми белых в перегруженном классе из тридцати девяти человек. Ее фамилия — Фиш. Среди учеников есть еще один Фиш — то ли ее брат, то ли кузен. Мне уже доводилось слышать пересуды об этой семейке. Их называли не иначе как «болотными крысами». Белых детей в стенах школы делят на три категории: «болотные крысы», «деревенщины» и «торчки». Последняя свидетельствует о том, что тут не обходится без наркотиков, причем обычно это пагубное пристрастие достается от родителей. Я своими ушами слышала, как даже преподаватели упоминают эти группы, когда просматривают списки учеников во время педсовета. Те, кому повезло родиться в богатой семье или выказать бесспорные спортивные таланты, попадают в модную «подготовительную академию», расположенную в районе у озера, где стоят самые дорогие дома в городе. Особенно проблемные дети отправляются в какое-то коррекционное заведение, о котором только робко перешептываются. Всех остальных забирают сюда.