Аморальное (СИ) - Оливер Марк
– Джексон, сядь уже куда-нибудь.
– Это моё место, – с взрослой, ледяной вежливостью, грубой вежливостью, тихо сказал он, рассчитывая, видимо, разрешить конфликт на спокойных тонах.
Имтизаль знала только одно решение таким проблемам: она подняла взгляд к его глазам. Она думала о том парне, чьё имя так и не узнала, думала о том, как ему было больно, думала о том, как она прожигала его нутро, как вырывала из него своё наслаждение; думала о крови, о ножах и других лезвиях, медленно и смачно вталкивающихся в плоть; она думала о драке с Сэмом, она представляла себе дробление костей бейсбольной битой, она проигрывала в голове песни Led Zeppelin, повышая и повышая громкость до дрожи в голове, она вспоминала себя, своё удушение и проецировала его на одноклассника. Она думала обо всей той жестокости, на которую только была способна её молодая фантазия, Ими изо всех сил пыталась передать своё невербальное раздражение. Но Джексон не вёлся. Он стоял над ней и спокойно смотрел ей в глаза, терпеливо и с усталым негодованием одновременно, и повторил:
– Это моё место.
– Джексон, – снова вмешалась миссис Коллинз, устало и удручёно. – Ты опоздал. Так что выбирай себе место из оставшихся.
– Моё здесь.
– Оно было здесь в прошлом году. Теперь оно будет за четвёртой партой в левом ряду. Тоже далеко от доски и тоже плохо видное мне. А там теперь будет сидеть Имтизаль.
Визуальный разговор продолжался.
– Джексон, имей совесть. Ты о п о з д а л .
Он неохотно оторвался от взгляда Ими и направился, с наигранными благородством и высокомерной самоотверженностью, туда, куда ему указала миссис Коллинз.
Имтизаль была уверена, что, даже если бы конфликт не наступил в первый же день, избежать бы его всё равно не удалось. Поняла она это тогда, когда на перемене к ней подошли два мальчика.
– Ты че, реально чокнутая?
Она только недобро посмотрела на них, как загнанный зверь, подняла громкость в наушниках, ушла плечами, шеей в себя, надеясь раствориться в воздухе. Она всегда мечтала быть невидимкой, мечтала и, как ни старалась, не могла уйти из зоны внимания.
– Ты вообще разговариваешь?
Она смотрела прямо перед собой, тупо и упрямо, и отчаяние, тяжёлое и мрачное, разлагало изнутри. Она хотела сказать им, что её выгнали из школы за нападение, может быть, что она накинулась с ножом на одноклассника и… м… представляла слишком большую опасность для беззащитных психически неполноценных детей. Но не могла. Она продолжала делать вид, что стоит за стеклом, односторонним стеклом: она может видеть мир, а он её – нет. Она злилась, но больше в ней крепло, приобретало всё более и более ощутимые формы и взрывалось не ярости: Ими раздирало чувство безнадёжности. Она точно знала, что обречена на покушения со стороны класса, и точно знала, что беззащитна перед ними, что не может ничего изменить, не может сказать ничего удачного, уже хотя бы потому, что и сделать она этого не хочет. Ничего она делать не хочет. Мальчики что-то говорили и смеялись, но она уже не слышала: заглушала музыка в наушниках. Она смотрела прямо перед собой, плавая и барахтаясь в своих чувствах, в своей незащищённости, тоске и полной непригодности для жизни. Она уже даже забыла своих обидчиков: Ими ушла в себя, мрачно и с мазохистским ощущением перемалывая себя в боль, отчаяние и отверженность. Но вскоре пришлось сменить обстановку, потому что музыка прекратилась: один из мальчиков, Ник Майерс, сорвал с неё наушники. Она взвинтила в его глаза свой взгляд, распахнув глаза так широко, как будто хотела всосать в их бесцветное болото врага, всосать и разорвать на молекулы в вакууме её нутра, и отчасти претворила мечты в жизнь: резко пнула парня в колено. Он завопил и схватился за ушибленный сустав, и становилось понятно, что участь Ими переходит в состояние плачевной. Ими и сама это поняла, но вовсе не из-за угрозы, воплотившейся в друзьях пострадавшего, а из-за того самого крика, стремительно вышвырнувшего виновницу из её тенистого угла в центр, в свет – туда, куда обращено всеобщее внимание. Ими резко вскочила со скамейки, готовясь принять удар, и он последовал: её толкнули. И поступили не мудро, потому что, почувствовав на себе прикосновение чужого живого предмета, точнее, тела, Ими окончательно вышла из себя и, как змея, ничего не добившаяся в угрозах, накинулась сразу на всех, уже не смотря, кто собирался участвовать в потасовке, кто нет – получили все, кто оказался рядом. Ими и сама получила, и получила немало, но ей всё сошло с рук, а мальчиков вызвали к директору и сделали предупреждение.
Родители никогда об этом не узнали: Имтизаль им ничего не рассказала, а учителя боялись признаться, что не уследили за беззащитным ребёнком. Ей замазали синяки, заплели заново волосы, привели в порядок одежду, а кровь из носа остановилась ещё до конца следующего урока. Теперь ничего не выдавало последствий драки. Руководство школы знало о проблемах Имтизаль и договорилось с её родителями, что позаботится о комфорте нестандартного ребёнка, поэтому очень не хотело говорить об инциденте, произошедшем в первый же день.
Если не учитывать апатичное, отрешённое и тоскливое настроение Имтизаль, принёсшее в её вязкую душу саморазрушение, то можно сказать, что день закончился хорошо. Дети шептались, оглядывались на неё, но в целом всё прошло вполне неплохо, потому что подходить к ней побаивались.
Побаивались и на следующий день.
А вот с третьего дня начались проблемы, и начались они почти так же, как и в первый день. Вот только последствия имели более тяжёлые.
Снова был урок немецкого, и снова Джексон опоздал. Снова он презрительно смерил Ими взглядом и сел на своё новое место. Урок закончился, дети стали выходить. Вышла и Ими, опустив голову и как обычно отчаянно бегая вокруг взглядом широко раскрытых глаз. Она направилась к скамейке в углу. Она старалась двигаться вдоль стенки. Она понимала, что рядом с ней кто-то идёт, и ускорила шаг, чтобы набрать себе больше личного пространства, но ей это не удалось: перед ней появилась рука, как шлагбаум, впившаяся в стену и преградившая путь. Ими уже было присела, чтобы проскочить снизу, но рука предусмотрела и этот ход. И назад ей рвануть не удалось, потому что и сзади оказалась такая же преграда. Она испуганно и злобно посмотрела в сторону смельчака и совсем уныла.
– Уйди, – тихо попросила она. Именно попросила, а не скомандовала. В её голосе действительно было куда больше отчаяния и просьбы, чем агрессии. Или даже вообще не было агрессии.
Ответ она не слышала, потому что была в наушниках. Она отчаянно смотрела Джексону в глаза и не могла собрать в них жестокость. Тогда она собрала безумие, пронзительное и жуткое, но толку было мало. В ответ ей смотрело другое безумие.
И он сорвал наушники, чтобы она услышала его слова:
– Не поняла? Чтоб я больше тебя на своём месте не видел, психопатка.
Рядом было два свидетеля недавней драки, и они замерли в ожидании новой битвы. Но Имтизаль только подтянула за шнур упавшие на пол наушники и снова посмотрела в глаза Джексону. Он был на две головы выше неё и для своего возраста достаточно крепко сложен.
– Тебе всё ясно?
– Уйди.
Он хотел ударить её по лицу, но она увернулась.
– Джексон, ну не охренел ли ты, оставь ты её в покое.
– Пошла нахер, Энн.
– Угомонись, пошли, тебя звал Стю.
Джексон оглянулся на девушку, угрожающе нацелив на неё палец.
– Я сказал, пошла нахер!
Ими воспользовалась ситуацией, выскользнула и метнулась в сторону, пытаясь догнать толпу и затеряться в ней. Она никогда не думала, что полюбит толпу, но в этот день поняла: чтобы скрыться от людей, нужно влезть туда, где их больше всего. И только так удастся стать невидимкой.
Проблемы бывали почти каждый день, и устраивал их, разумеется, Джексон. Иногда и другие школьники рисковали издеваться над Ими, но дать отпор им ей всегда удавалось. А дать отпор Джексону – нет. Иногда, редко, за неё заступались одноклассники: Джексона мало кто любил. Он был вспыльчивым, неуравновешенным, высокомерным и в некоторой степени даже подлым. Истеричным. У него было несколько сообщников и несколько поклонниц, но в основном класс Джексона недолюбливал и старался избегать контактов с ним, хотя и в куда меньшей степени и куда менее открыто, чем в ситуации с Имтизаль. Джексон обладал неоспоримым авторитетом, какой-то непонятной харизмой, и когда он пребывал в хорошем и благосклонном настроении, он ждал, чтобы все обращались с ним, как со старшим другом. И очень многие, попадая под его влияние, действительно так делали, сами не понимая, почему. И с первых же дней он решил, что слишком силён и значителен для того, чтобы, подобно бесхребетным одноклассникам, избегать Имтизаль. Её психические трудности, её нелюдимость, её дикость, враждебность и опасность его нисколько не интересовали. Для него она была точно такой же ученицей, как и все остальные. Все же её нетипичные черты становились для него только призывом к угнетению. И он не упускал ни одной возможности публично показать, насколько она «такая же, как все», публично задеть её, обидеть или ещё как-то притеснить и самоутвердиться. Удивительно было то, что класс, как ни странно, не испытывал радости в такие моменты. Они так надеялись, что хотя бы Имтизаль напугает Джексона, что были теперь слишком удручены своим разочарованием. Они в самом деле не хотели, чтобы кто-либо мучил Ими, даже Джексон, потому некоторые изредка заступались за неё (и чем ближе к старшим классам, тем чаще), лишь бы не было конфликта, связанного с н е й.
