Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Отвращение было так велико, что, если бы у Матвея в кармане лежал пистолет, он бы, не задумываясь, разрядил бы его в присутствующих. Но не имел он пистолета – не его стиль, потому, очевидно, и жив до сих пор…
А ведь я тебя, Никитин, помню совсем другим человеком. Быстрым, точным, осторожным. Худым и нервным. Корректным и приятным. Что сделало тебя, Никитин, свиноподобным мордоворотом? Деньги? Бог? Судьба? Или ты сам себя таким сделал?
– Чего набычился, дружище? – спросил Никитин и вдруг улыбнулся обаятельно и абсолютно трезво.
Матвей вспомнил предвыборный плакат: та же улыбка, тот же сокрушающе твердый взгляд, харизма сильно проявлена в серых зрачках и благородных морщинах красивого лба.
– О своем задумался, – мрачно ответил он. – Зачем звал?
Никитин молчал, но смотрел с симпатией. Длинноногая в простыне поднесла Матвею маленькую чашечку и улыбнулась накрашенным ртом. Пришлось вежливо осклабиться в ответ.
Он сделал несколько шагов и неловко, боком, сел на подлокотник дивана – того, где булькала, от удовольствия мелко пошевеливая розовыми ступнями, своим чилимом почти голая любительница дурного дыма.
Кофе оказался растворимым.
– Может, тебе лучше чего покрепче выпить? – спросил Никитин, мгновенно уловив мизер гримасы на Матвеевом лице.
Матвей пожал плечами. Он был готов ко всему. Вот сейчас ловко выскочат из потайной двери два тренированных быка, скрутят, потащат в подвал, в хорошо оборудованный звуконепроницаемый зиндан, пристегнут к стене, включат диктофон. И он будет долго, с мельчайшими подробностями рассказывать, как планирует рассчитываться со своими долгами…
– Наташка, плесни ему какой-нибудь отравы, – велел Никитин. – Коньяка, что ли. Или вон текилы.
– Текилу всю выжрали, – вежливо высказалась Наташка, поправляя простыню на богатых бедрах.
– Да? Ну водки налей тогда. Виски. Джину. Что там есть… Не видишь, гость нервничает. Ведь нервничаешь?
– Нервничаю.
– Не нервничай, – Никитин тяжело вздохнул. – У меня в судьбе… кое-какие изменения произошли. Неважно какие. И я подумал… и решил… списать твой долг. Совсем. Понял, нет?
– Нет, – сказал Матвей.
– Ты, – повторил депутат, – ничего мне не должен. Хорошо уяснил?
Матвей осторожно кивнул и почувствовал, что дрожит. Ему протянули рюмку. Он проглотил, не ощутив вкуса.
В такой острый момент, подумал он, обязательно надо что-то сказать. Что-то уместное. Правильное.
– Ты знаешь, – твердо выговорил он, – я очень переживал из-за этих денег…
– Напрасно. Из-за денег никогда не нужно переживать – и тогда они появляются в неограниченном количестве.
Что-то было в облике Никитина такое, что мешало глазу. Но Матвей, будучи собран и напряжен, как всегда в серьезном разговоре, смотрел в пол и лишь изредка поднимал на своего собеседника взгляд.
Матвей вернул рюмку длинноногой, и та тут же наполнила.
– Э, ты пока подожди его поить, подруга, – вдруг засмеялся Никитин, – у нас сегодня обширная программа.
– А мне без разницы, – хрипло заявила дама.
Матвей вдруг понял. Рукава роскошного махрового халата политикана были пусты и связаны на животе.
– Что с руками?
– Обжегся, – мрачно и кратко ответил Никитин.
Лязгнула входная дверь.
– Ты что? – закричал Кактус, едва войдя. – Ты его поишь?
– Самую чуточку. И ты тоже давай с нами, – приказал олигарх. – И мне налей.
Тщедушный очкарик осуждающе покачал головой, однако послушно наполнил бокалы, в один сунул соломинку, поднес к губам Никитина.
Невозможно пьяным, заплетающимся языком тот провозгласил:
– Выпьем, друзья мои, за дружбу, которой не мешают деньги! И за деньги, которые не мешают дружбе!
Да, подумал Матвей, у него есть будущее в политике. Однако зиндан, похоже, отменяется. Или все это какая-то изощренная психологическая игра?
– Одну минуточку, – кашлянув, сказал он. – Проясните мне еще раз ситуацию с задолженностью. Четко и определенно.
– Никакой задолженности нет, – едва не по слогам выговорил Никитин, закинув одну волосатую ногу на другую волосатую ногу. – Долг аннулирован. Тебе что, расписку написать?
– Можно и расписку.
Вдруг оба визави Матвея – оплывший, разящий потом и алкоголем бывший кандидат в депутаты Государственной думы Иван Никитин и его личный помощник и доверенный порученец щуплый человечек с незначительной физиономией Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус – рассмеялись и переглянулись.
– Дамы! – позвал Кактус. – Не сочтите за неучтивость, но не прошвырнуться ли вам на пару минут попудрить носики?
– Легко, – ответила та, что была Наташка, и грубо ткнула свою подругу пальцем в бок. Та с неожиданной плавной грацией встала с дивана, и обе скрылись в ванной.
– Мы вас позовем! – вдогонку крикнул Никитин. – В нужный момент!
Затем воцарилась пауза: депутат стал серьезен, но при этом почему-то застеснялся, а Кактус сурово поджал губы, криво улыбнулся, бросил два внимательнейших горячих взгляда – первый на своего патрона, второй на Матвея – и развязал пояс на халате Никитина.
Матвей вздрогнул.
Кисти рук политикана были плотно прибинтованы к его голому, весьма объемному животу и широкой выпуклой груди, поросшей неряшливо торчащими седыми волосами. Локти, прижатые к бокам, находились в плену второй системы бинтов. Пальцы, растопыренные, в коричневых пятнах йода, плотно удерживались на изжелта-сером, обвисающем, подернутом жиром теле широкими кусками нечистого пластыря.
Очкарик торопливо запахнул халат и улыбнулся повторно.
– Знаешь, что это такое? – спросил Никитин.
Вопрос почти прозвенел. Матвей проглотил обильную слюну.
– Догадываюсь, – выговорил он. – Пересадка кожи. Замена папиллярного узора. Ты порезал свои пальцы, чтобы избавиться от отпечатков.
– Угадал.
– Зачем?
Никитин жалко, углом рта, изобразил горькую усмешку, и носом шмыгнул, и опустил глаза – словно восьмиклассник, пойманный за курением в школьном туалете.
– А затем, – истерически хохотнул он, – чтобы перестать быть Никитиным! Я, Матвей, больше не Никитин. И не гражданин этой страны. И вообще никто. И звать меня никак. Человек без флага, без родины, без отца, без матери. Пальчики уже приросли почти. Вторая операция – через три или четыре дня. Когда он, – Никитин указал на Кактуса взглядом, – отрежет их от живота, там будет абсолютно гладкая кожа. Гладкая, как вот этот стол…
– А потом?
– Третья стадия. Несколько убедительных шрамов. Для маскировки. На тот случай, если кто-нибудь заинтересуется, почему пальцы не оставляют узора. Тогда я скажу, что была автокатастрофа, я обжег и изуродовал ладони…
– Узор все равно восстановится.
Никитин выпятил губу.
– Знаю. Природу не обманешь. Но восстановится – не сразу. Через полтора или два года. К тому времени я уже надеюсь полностью обосноваться на новом месте жительства. Ты выпей. Выпей. Я тоже пью все время – болят, сволочи, сил нет…
Матвей опрокинул содержимое первого попавшегося стакана. Оказалась водка.
– А ты, Кактус? – спросил он. – Кто будет резать твои пальцы?
– А мне не надо резать пальцы, – весело ответил Кактус. – Я в отличие от господина Никитина не судимый. Моих отпечатков в ментовских архивах нет. А вот господин депутат наследил… По молодости… Впрочем, какой сейчас депутат – без судимости?
– Вы ненормальные, – искренне сказал Матвей.
– Конечно! – рассмеялся Кактус. – Еще какие! У нас тут один нормальный – это ты. Гордись.
Шокированный гость покачал головой.
– Значит, ты, господин депутат, решил – в бега?
– Решил.
– Почему?
– Долго рассказывать.
– Как такое может быть? – Матвей не счел нужным скрыть нарастающее изумление. – Ты же величина! Тебя знают! Я тебя на банкете в Кремле только недавно по телевизору видел!
– Они меня и прищемили. Ребята из Кремля.
– Почему? За что?
– За то, что слишком везучий. – Политикан вздохнул. – Власть – чересчур заманчивая вещь. Меня… занесло слишком высоко. Скажем так, не «занесло», а «занесли»… Но это неважно… Когда опомнился – понял, что нажил врагов больше, чем денег… Кактус, прикури-ка, что ли, мне сигаретку…
– Надеюсь, – тихо сказал Матвей, – меня ты в числе своих врагов не держишь.
– Дурак ты, прости господи. Если бы держал, разве стал бы я тебе все рассказывать и показывать?
– А я на твоем месте вообще бы никому не показал.
– Ерунда, – Никитин дернул щекой, и Кактус вынул сигарету из его рта, стряхнул пепел и снова протянул ее навстречу губам бывшего большого человека. – Ты же не знаешь, Матвей, куда именно я бегу. И главное – от кого… Через неделю, после третьей операции, нас уже здесь не будет. Переедем в другой домик. Такой же, как этот. Домиков у меня много. Ни один нигде не засвечен. Правда, Кактус?