Юрий Поляков - 100 дней до приказа
«Старики» реагировали по-разному: с одной стороны, их возмущала непокорность «борзого салаги», с другой – раздражала настырная жестокость однопризывника.
А Зуб крепко держал Елина за борт изуродованного кителя и, судя по выражению лица, прицеливался, куда бы определить завершающую затрещину.
– Зуб, ну почему от тебя столько шума? – вдруг раздался утомленный голос Валеры Чернецкого. – Заколебал ты своей силовой педагогикой!
– Ничего, пусть жизнь узнает! – с клинической убежденностью огрызнулся Зуб.
Сколько рал я давал себе слово не вмешиваться в его игры, но это выше моих сил.
– Отпусти парня! – ласково попросил я прерывистым от наигранного спокойствия голосом и спрыгнул со своего второго яруса.
Зуб повернул в мою сторону удивленную поросячью физиономию:
– Не понял!
– Вырастешь, Саша, поймешь! Отпусти его! По казарме прокатился ропот удивления, который в театре достигается тем, что все начинают одновременно произносить одно и то же слово, например, «восемьдесят девять». Но здесь ропот натуральный: «старики», да еще из одного расчета, ссорятся из-за «салаги». Невероятно!
– Дежурный, на выход! – вдруг раздался вполне приличный вопль дневального Цыпленка, тут же истошно подхваченный старательным Маликом. В казарме произошла мгновенная перегруппировка: молодые принялись усердно наяривать пол, остальные катапультировались из коек и начали стремительно одеваться. Елин полез под кровать собирать раскатившиеся пуговицы. Никаких следов! Офицеров случившееся не касается.
В казарму между тем разворачивался и входил своевременно обнаруженный старшина Высовень. Обведя полуодетый солдатский коллектив памятливым взглядом, со словами «сгною на кухне» он выгнал личный состав шестой батареи самоходных артиллерийских установок на зарядку. А замешкавшемуся заряжающему из башни рядовому Купряшину втянул жесткой отеческой ладонью по мыслительной части, туго обтянутой уставными сатиновыми трусами.
5
…Строй рассыпается. Комбат Уваров сердито и, растерянно оглядывается на замполита. И тут я слышу слова:
– Ефрейтор Зубов, рядовой Купряшин, ко мне!..
Это скомандовал майор Осокин.
Следом за офицерами мы возвращаемся в казарму. За окном ребята разбираются повзводно и порасчетно, обсуждая, кому где искать. Доносится голос старшины Высовня:
– Ну что, чепэшники, допрыгались? Замордовали парня…
Комбат Уваров, играя желваками, терзает свою фуражку.
Майор Осокин медленно обводит Зуба взглядом и брезгливо спрашивает:
– Так что у вас произошло с рядовым Елиным? Зуб сопит в ответ. Возможно, вопрос обращен и ко мне, но я тоже помалкиваю. А что говорить? Виноват, хотел предотвратить, встал грудью, но силенок не хватило, не получилось… А что получилось? Пропал солдат. Такое бывает: обиделся и просто убежал куда глаза глядят, а если не убежал…
– Что произошло? Я вас спрашиваю, ефрейтор Зубов?! – угрожающе повторяет замполит.
– Мы с ним поссорились… – вдруг как-то по-детсадовски взблеивает Зуб.
Комбат Уваров судорожно кривит рот и отворачивается.
– Поссорились… – горько передразнивает майор. – С таким бугаем поссоришься! За что ты его избил?
– Нет… Я только…
– Хватит! – обрывает Осокин. – Слушай меня, Зубов, внимательно: всю округу носом вспашешь, а Елина мне найдешь! Упаси бог, с ним что-нибудь случится! Ты меня понял?
– П-понял! – часто кивает совершенно раскисший борец за «стариковские» права.
– Иди!
Зуб неуверенно отдает честь, поворачивается, чуть не потеряв равновесие, а из казармы выскакивает совсем уж как-то боком.
– Эх, Купряшин, Купряшин, – переключается замполит на меня. – А я-то думал, ты друзей в обиду не даешь… Куда мог пойти Елин? Земляки у него в других батареях есть?
– Кажется, нет…
– С Зубовым ты из-за него дрался?
– Из-за него, – соглашаюсь я, лишний раз убедившись, что сбор информации у майора Осокина поставлен грамотно.
– Почему ко мне не пришел? – строго спрашивает замполит, хотя сам перестал бы меня уважать, прибеги я к нему с весточкой в зубах.
– Не успел, – вздохнув, отвечаю я.
– Не успел… Теперь, если что, всю жизнь будешь локти кусать! Не успе-ел… Иди, догоняй своих…
Выбегая на улицу, я слышу, как комбат Уваров глухо обращается к замполиту:
– Товарищ майор, разрешите…
Не разрешаю! – зло обрывает Осокин.
* * *На «гражданке» физкультура и спорт – твои личные трудности, а в армии это важная часть службы, большое, общегосударственное дело. Потому каждое утро над городком повисает топот сотен бегущих ног, во всех направлениях – повзводно – ребята спешат на зарядку. Все эти ручейки, словно огромный темный водоворот, втягивает в себя полковой плац, по которому каждый день мы делаем несколько кругов. Те, кто посильнее, бегут по самому краю, где брусчатка переходит в асфальт; слабые, облегчая себе жизнь, держатся ближе к середине, и кажется, будто их поглощает водоворот.
Утром, получив реактивное ускорение от могучей десницы старшины Высовня, я полетел на зарядку.
Сделав нужное количество кругов по плацу, боковой дорожкой мы направились в спортгородок, где под командой неумолимого Зуба молодые стали наращивать мускулатуру и качать прессы, а «старики» разбрелись по любимым снарядам. Шарипов с гиканьем делал на перекладине «солнышко», здоровенный Титаренко жонглировал траками, Чернецкий изображал грациозные пируэты некой восточной борьбы, а я, лениво пробежав полосу препятствий, остановил свой выбор на яме с песком, где меня и настигла задумчивость. А поразмышлять было о чем: конечно, я сделал ошибку, при всех связавшись с Зубом из-за Елина, нужно было поговорить потом, с глазу на глаз. И вообще вся эта история мне не нравилась еще и потому, что была продолжением моих личных неприятностей и переживаний, ознаменовавших первый год службы. Помню, когда собирался в армию, больше всего боялся разных физических испытаний: думал, вот забуду открывать рот во время залпа и лишусь слуха или не выдержу того же марш-броска. Но бег с полной выкладкой меня не убил, рот открывать я не забывал. Самым тяжелым оказалось совсем другое…
Однажды ночью меня разбудил рядовой Мазаев и распорядился принести ему попить. Я сделал вид, что не понимаю, и перевернулся на другой бок, но он с сердитой настойчивостью растолкал меня снова и спросил: «Ты что, сынок, глухой?» И я, воспитанный родителями и советской школой в духе самоуважения и независимости, крался по ночному городку в накинутой прямо на серое солдатское белье шинели затем, чтобы принести двадцатилетнему «старику» компотика, который на кухне для него припасал повар-земляк. Попить я принес, но поклялся в душе: в следующий раз умру, но унижаться не буду!
«Следующий раз» случился наутро. Мазаев сидел на койке и, щелкая языком, рассматривал коричневый подворотничок. Потом он подозвал меня и, с отвращением оторвав измызганную тряпку, приказал:
«Подошьешь». И так же, как Елин сегодня, я ответил: «Не буду». И так же, как Елин сегодня, подчинился, успокаивая свою гордость тем, что так положено, не я первый, не я последний, нужно узнать жизнь, придет и мой час, ну и так далее… А ночью с ужасом проснулся от мысли: если бы Лена увидела, как я унизился, она сразу же разлюбила меня. Конечно, Лена ничего не увидела и не узнала, но на прочности нашей любви это совершенно не отразилось.
А Мазаев еще не раз и не два учил меня жизни, и особенно ему не нравилось то, что я москвич. По-моему, он вообще представлял себе столицу в виде огромного, рассчитанного на восемь миллионов спецраспределителя!
Все, случившееся некогда со мной, и все, что переживал сегодня Елин, имеет свое официальное название – неуставные отношения. Несколько раз перед строем нам зачитывали приказы о том, как кто-то отправился в дисбат именно за издевательство над молодыми солдатами. А весной нас возили на показательный трибунал. Один из обвиняемых – здоровенный парнюга, покалечивший призывника, после приговора заорал хриплым басом «мама» и зарыдал.
После отбоя в казарме мы долго обсуждали увиденное.
– Пять лет! – стонал Шарипов. – Очертенеть можно!
– Закон суров, но это закон, – спокойно заметил Валера Чернецкий, обрабатывая ногти надфилем.
И тут с неожиданной яростью высказался Зуб:
«Из-за какого-то салабона человек пропал!»
– Да ведь он чуть не убил молодого-то! Балда… – удивился невозмутимый Титаренко.
– Распускать сынков не надо, тогда и бить не придется! – разошелся Зуб. – А если бить – так по-умному…
– Как тебя Мазаев лупил? – простодушно поинтересовался я.
– Хотя бы и так! – огрызнулся Зуб и вдруг заорал: – Цыпленок, свет выключить! Быстро!
И почтенный отец семейства молниеносно соскочил со второго яруса на пол, строевым шагом подошел к выключателю и согласно сложившемуся ритуалу трогательно попросил:
