Даниэль Пеннак - Как роман
Лучше позвонить Тьерри или, может быть, Стефани, пусть даст ему завтра с утра карточку, он ее сдует по-быстрому перед уроком, и все шито-крыто, ничего, с них причитается.
«Когда ей было тринадцать лет, отец сам отвез ее в город и отдал в монастырь. Они остановились в квартале Сен-Жерве на постоялом дворе; за ужином им подали разрисованные тарелки со сценами из жизни мадемуазель Лавалъер. Исцарапанные ножами и вилками затейливые надписи прославляли религию, тонкость чувств и придворную пышность».
Формулировка «за ужином им подали разрисованные тарелки…» вызывает у него усталую улыбку: «Накормили пустыми тарелками? Кушайте на здоровье байку про Лавальершу!» Он строит из себя умника. Ему кажется, что он посмеивается над тем, что его не касается. Ничего подобного, ирония угодила не в бровь, а в глаз. В том-то и дело, что их беды симметричны: для Эммы даже тарелка — книга, а для него книга — как пустая тарелка.
26А в это время в лицее (курсив, как в бельгийских комиксах их отрочества) отец и мать рядышком:
— Вы знаете, мой сын… моя дочь… книги… Словесник уже понял: означенный ученик «не любит читать».
— И что самое странное, ребенком он очень много читал… прямо запоем, правда ведь, дорогой, можно сказать, он читал запоем?
Дорогой кивает: запоем.
— Надо сказать, телевизор мы ему смотреть запретили!
(Типичный случай: запрет смотреть телевизор. Почему бы не решить задачу посредством устранения одного из условий? Очередная педагогическая находка!)
— Совершенно верно, никакого телевизора на протяжении учебного года, таков наш твердый принцип!
Никакого телевизора, зато фортепиано с пяти до шести, гитара с шести до семи, танцы в пятницу, дзюдо, теннис, фехтование в субботу, лыжи с первого снега, парусный спорт с первого тепла, керамика в дождливые дни, поездка в Англию, ритмика…
Ни малейшего шанса хоть четверть часа побыть наедине с собой.
Мечтам бой!
Скука не пройдет!
Прекрасная скука…
Медлительная скука…
Которая делает возможным всякое творчество.
— Мы все делаем для того, чтоб он никогда не скучал.
(Бедняга…)
— Мы стараемся… как бы сказать? Стараемся обеспечить ему всестороннее развитие…
— Главное — продуктивное, я, дорогая, сказал бы — продуктивное развитие.
— Будь это не так, мы бы не пришли…
— По математике у него оценки, к счастью, неплохие…
— Но вот литература…
О бедное, горестное, патетическое наше усилие — насилие над собственной гордыней — идти этакими гражданами Кале с ключами от поражения, идти на поклон к учителю языка и литературы, — а он, учитель, слушает, он говорит «да-да» и надеется потешить себя иллюзией, хоть раз за свою долгую учительскую жизнь потешить себя маленькой, скромной иллюзией… но нет:
— Как вы думаете, он не останется на второй год из-за неуспеваемости по литературе?
27Так мы и живем: он химичит с читательскими карточками, мы терзаемся призраком неуспеваемости, учитель литературы мается со своим униженным предметом… И да здравствует книга!
28Очень быстро всякий учитель становится старым учителем. Не то чтобы эта профессия изнашивала больше других — нет… Но выслушивать стольких родителей, говорящих о стольких детях — и тем самым о самих себе, — выслушать столько жизнеописаний, узнать о стольких разводах, семейных трудностях: детских болезнях, подростковой неуправляемости, обожаемых дочерях, с которыми теряется контакт; сколько оплаканных поражений, сколько громогласных преуспеяний, сколько мнений по стольким вопросам, и, в частности, о необходимости чтения — на этом сходятся все.
Догма.
Есть такие, кто никогда не читал и не видит в этом ничего зазорного, другим читать некогда, о чем они во всеуслышание сожалеют; есть такие, кто не читает романов, но читает «дельные» книги, или эссеистику, или научные труды, или биографии, или книги по истории; есть такие, кто читает что попало, есть такие, кто читает запоем, и глаза у них горят, есть такие, кто читает только классиков, месье, «потому что нет лучшего критика, чем время», и такие, что всю свою взрослую жизнь только и знают, что «перечитывают», и такие, что прочли последнюю вещь такого-то и самую последнюю другого как-его-там, потому что, согласитесь, месье, надо же быть в курсе…
Но все, все как один — за необходимость чтения.
Догма.
В том числе и тот, кто сегодня не читает, но лишь потому, уверяет он, что слишком много прочел вчера, а теперь годы учения у него позади и «жизнь удалась», в чем, разумеется, лишь его заслуга (он из тех, кто «никому ничем не обязан»), но он охотно признает, что книги, в которых сам он больше не нуждается, были ему очень полезны… «больше того, незаменимы, да-да, не-за-ме-ни-мы!»
— Надо вдолбить это парню как следует!
Догма.
29Так вот, «парню» это уже вдолблено. Ни на миг он не берет догму под сомнение. Так, во всяком случае, явствует из его сочинений:
Тема: Что вы думаете о наказе Гюстава Флобера его другу Луизе Колле: «Читайте, чтобы жить!»
Парень согласен с Флобером, и парень, и его друзья, и подружки, все согласны: «Флобер был прав!» Полное единогласие тридцати пяти сочинений: читать надо, надо читать, чтобы жить, более того, именно чтение, безусловная необходимость чтения — и есть то, что отличает нас от животных, дикарей, тупых невежд, истеричных фанатиков, торжествующих диктаторов, ненасытных материалистов, — надо читать! Надо читать!
— Чтобы расширять кругозор.
— Чтобы учится.
— Чтобы получать информацию.
— Чтобы знать, откуда мы появились.
— Чтобы знать, кто мы.
— Чтобы лучше понимать других.
— Чтобы знать, куда мы идем.
— Чтобы сохранить память о прошлом.
— Чтобы ориентироваться в настоящем.
— Чтобы перенимать опыт прошлых поколений.
— Чтобы не повторять глупости наших предков.
— Чтобы выиграть время.
— Чтобы укрыться от действительности.
— Чтобы искать смысл жизни.
— Чтобы понять основы нашей цивилизации.
— Чтобы утолять свою любознательность.
— Чтобы развлечься.
— Чтобы повышать культурный уровень.
— Чтобы общаться.
— Чтобы развивать свое критическое чутье.
И учитель знай одобряет на полях: «верно, верно, хор., оч. хор.! отл., совершенно верно, интересная мысль, правильно» — и еле удерживается чтобы не восклицать: «Еще! Еще!» — он, который сам видел сегодня утром в коридоре лицея, как «парень» торопливо перекатывал у Стефани читательскую карточку, он, который знает по опыту, что большинство цитат, встречающихся по ходу этих благонравных сочинений, взяты из соответствующего словаря, он, который с первого взгляда видит, что приведенные примеры С приведите примеры из вашего личного опыта) относятся к чужому читательскому опыту, он, у которого еще звенит в ушах от воплей, разразившихся, когда он задал прочитать очередной роман:
— Что? Четыреста страниц за две недели? Мы не успеем, месье, ни за что не успеем!
— У нас контрольная по математике!
— И доклад по экологии на той неделе! И хотя ему прекрасно известно, какое место занимает телевидение в подростковой жизни Матье, Лейлы, Брижит, Камаля или Седрика, учитель опять-таки одобряет, одобряет всеми красными чернилами своей авторучки утверждения Седрика, Камаля, Брижит, Лейлы или Матье, что телек («никаких сокращений в тексте сочинения!») — это для книги Враг Номер Один, — да и кино, если подумать, — ибо и то и другое предполагает пассивность восприятия, тогда как чтение есть сознательное действие. (оч. хор.!)
Тут, однако, учитель откладывает ручку, и, глядя в потолок, как задумавшийся ученик, задает себе вопрос — о! только себе: разве при всем при том не врезались ему в память некоторые фильмы, как любимые книги? Сколько раз он «перечитывал» «Ночь охотника», «Амаркорд», «Манхэттен», «Комнату с видом», «Празднество Бабетты», «Фанни и Александр»? Зрительные образы казались ему носителями таинства, особыми знаками. Разумеется, он не специалист, ничего не смыслит в синтаксисе кинематографа, не знаком с лексикой киноведов — это всего лишь мнение его глаз, но глаза говорят ему, что существуют зрительные образы, смысл которых неисчерпаем, их всякий раз переживаешь заново с тем же волнением, более того, есть и телевизионные образы, да-да: лицо старого доброго Башляра во время оно в «Чтении для всех»… Янкелевич в «Апострофах»… гол Папена в матче с Миланом…
Но часы тикают. Учитель возвращается к проверке тетрадей. (Кто измерит одиночество учителя, проверяющего тетради?) Еще несколько сочинений — и слова начинают плясать у него перед глазами. Аргументы все одни и те же. Его охватывает раздражение. Как затверженную молитву талдычат его ученики: «Надо читать, надо читать!» Нескончаемая литания назидания: «Надо читать!» — когда каждая их фраза свидетельствует, что они никогда ничего не читают!