Януш Вишневский - Любовница

Марта думала, что успеет проскочить через перекресток, прежде чем желтый свет сменится красным. Но не успела. Они услышали грохот. Марта крикнула: «О курва!» – и настала тишина. Он ударил сзади справа. Вина Марты была несомненна.

Художник мгновенно выскочил, распахнув дверь. Подошел к той машине и, не говоря ни слова, полез с кулаками на водителя. Марта с пятнами крови на фате и в подвенечном платье подбежала к художнику и встала между ним и водителем машины. После неожиданного удара кулаком в лицо она упала на асфальт. И тут водитель машины изо всех сил врезал художнику в челюсть.

Она видела все это, сидя в «пунто». Когда Марта от удара упала на асфальт, она энергично распахнула дверь, вылезла из машины, подбежала к лежащей подруге и опустилась рядом на колени. Водитель тоже подошел.

– Мне страшно жаль. Я этого не хотел. Загорелся зеленый. Поэтому я поехал. Мне просто ужасно жаль. Горел зеленый. Прошу вас, поверьте мне. Я поехал на зеленый, – непрестанно повторял он, наклонившись над Мартой.

Художник поднялся и изо всех сил толкнул его, и он упал на Марту. И тут они услышали вой полицейской сирены и голос:

– Немедленно успокойтесь! Все с документами ко мне в машину. Все! – Молодой полицейский показывал на «полонез», запаркованныи на островке автобусной остановки.

– Нам некогда! – крикнул художник. – На полдень у нас назначено бракосочетание!

Марта поднялась с асфальта, подошла к ним и спокойно произнесла:

– Никакого бракосочетания не будет. Попроси прощения у этого человека и пошел вон отсюда, вонючка!

Дословно так! Это опять была нормальная Марта, как совсем недавно. Наконец-то.

Она помнит, что в тот момент всматривалась в глаза водителя и была уверена, что ей знаком этот взгляд.

– Был зеленый свет. Прошу у вас прощения, – беспомощно произнес он.

Марта сорвала с головы фату, утерла ею окровавленный нос, смяла в комок и бросила на асфальт. Схватила мужчину за плечо:

– Да знаю я. Перестаньте наконец извиняться. Моя страховая компания за все заплатит. Вы даже не представляете, что вы для меня сделали.

Она подошла к нему, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку.

Он ничего не понимал. Стоял остолбеневший.

И в этот миг она сообразила, откуда знает его. Это он сидел возле помойки в тот Сочельник.

Художник исчез в толпе зевак, которая успела собраться на тротуаре.

– Я помогу вам убрать вашу машину с мостовой, – сказал мужчина.

Они втроем вкатили «пунто» на тротуар.

– Меня зовут Анджей. А вас?

– Марта. А это моя подруга Ада. То есть Адрианна.

Он внимательно посмотрел на нее. Подал ей руку и тихо произнес:

– Анджей. Простите, что напугал вас тогда в Сочельник.

Вот так вот! Так, словно тот Сочельник был неделю назад. А ведь прошло уже два года.

Он был высокий. Черные волосы зачесаны назад. Широкий шрам на правой щеке, и очень узкие ладони. Никогда она не встречала мужчину, у которого были бы такие пухлые, полные губы. Голос его был слегка хрипловатый и низкий. И пахло от него чем-то похожим на жасмин.

– Меня зовут Ада. А ты еще помнишь это? Произошло это почти два года назад.

– Да, помню. Я тогда искал тебя. Долго искал. Но не нашел. Я хотел извиниться перед тобой. И вот только теперь. И это происшествие…

Она улыбнулась ему:

– Почему ты тогда там сидел?

Он не ответил. Отвернулся и стал разговаривать с Мартой. Через минуту прошел к своей машине, подъехал на островок остановки и возвратился к ним. Марта в подвенечном платье с пятнами крови выглядела эффектно. Толпа зевак на тротуаре не уменьшалась.

Когда все формальности с полицейским в «полонезе» были улажены, Анджей спросил:

– Куда мне отвезти вас после этого представления?

– Поедем ко мне, – предложила Марта. – Это надо отметить.

По дороге они заехали в ресторан, где должен был состояться свадебный прием. Им сообщили, что гости непрестанно звонят, но на Марту это не произвело никакого впечатления. Она велела запаковать все заказанное спиртное и блюда с закуской. Все это перенесли в машину Анджея и поехали в квартиру Марты. Она давно не видела подругу такой счастливой.

После нескольких бокалов вина начали танцевать. Прильнув к Анджею, она почувствовала, что он ей поразительно близок.

Под утро он отвез ее на такси домой. Вышел вместе с ней из машины и проводил до входной двери. Когда они проходили мимо помойки, она подала ему руку. Он ласково сжал ее и уже не выпускал. На площадке он поднял ее и прикоснулся губами.

С того вечера, после несостоявшейся свадьбы Марты, в ее жизни почти все переменилось. Анджей отыскал ее на следующий день в университете, ждал перед аудиторией. Стоял у стены. Немного смущенный, он неловко прятал за спиной цветы. Когда она подошла к нему и улыбнулась, он не сумел скрыть облегчения и радости.

С того дня они были вместе. По сравнению с Анджеем все утратило смысл.

Ей стало ясно это уже через неделю. Привлекли ее его чувствительность и нежность. Позже – уважение, каким он ее окружал. Видимо, из-за этого он так медлил с первым поцелуем. Несмотря на то что она провоцировала его, прикасаясь, задевая, заводя разговор, целуя его руку в темном кино, прошло страшно много времени, прежде чем он первый раз поцеловал ее в губы.

Они возвращались последним трамваем от Марты, у которой засиделись после концерта. На повороте, воспользовавшись силой инерции, он прижал ее к окну.

– Ты всех главнее для меня, – прошептал он и принялся целовать ее. Перестал, только когда вагоновожатый объявил, что трамвай идет в парк.

Там, в том трамвае, она по-настоящему начала его любить.

Он восхищался тем, что она изучает физику. Считал, что это наука «основная, почти праздничная» и притом исключительно трудная.

С первых минут он внимательно слушал ее. Вслушивался во все, что она говорила. И все помнил. Он мог сидеть на полу напротив, не сводить с нее глаз и часами слушать. Позже, когда они уже были парой и спали вместе, он способен был заниматься любовью, потом встать с постели, пройти на кухню, вернуться с пакетом еды и напитков и разговаривать с ней до утра. Иногда это даже немножко нервировало ее, так как случалось, что они больше не занимались любовью, а все время разговаривали.

Ему безумно нравилось, когда она описывала ему Вселенную. Она рассказывала об искривлении пространства-времени или объясняла, почему черные дыры вовсе не черные. А он с удивлением смотрел на нее и целовал ей ладони. Она не могла втолковать, что нет ничего особенного в том, чтобы знать и понимать такие вещи. И уж наверно, ничуть не труднее, чем подготовить хороший материал в газету.

Анджей учился на журналистике. Когда она спросила, почему на журналистике, он ответил:

– Чтобы оказывать влияние правдой.

Как-то она задумалась, с какого момента он действительно пленил ее. Быть может, тогда, когда он месяц худел и не мылся, чтобы стать похожим на бомжа и провести неделю в приюте для бездомных?

Статья, которую он написал о приюте, прошла в местной прессе, и ее цитировали в большинстве общепольских еженедельников.

А может, тогда, когда после репортажа из хосписа для детей он на все свои сбережения отремонтировал три «последних», как говорили медсестры, палаты? В «последних» палатах лежали дети, жить которым оставалось несколько дней. Он заметил, что у них нет сил даже на то, чтобы повернуть голову и смотреть на рисунки и комиксы на стенах. Они были такие слабые или подключены к таким устройствам, что видели только потолок. Он сказал об этом ординатору. Ординатор высмеял его: у него не было денег на морфин, так что комиксы на потолке для него были просто смешны. А для Анджея нет. На все деньги, какие у него были, купил красок и кистей и долго агитировал в Академии художеств, пока студенты не взялись разрисовать потолки хосписа комиксами.

А может, тогда, когда она поймала его на том, что раз в два дня он ездит в собачий приют и отвозит туда продукты?

Собаки – это был пунктик Анджея. Если летом его приятели оглядывались на улице на девушек, провоцирующих тем, что было, а вернее, чего не было надето на них, то Анджей поворачивал голову вслед каждой собаке. Каждая для него была «потрясающая», «необыкновенная», «посмотри, какая красивая» либо попросту «лапушка». Она любила собак, но не разделяла его восхищения ими.

Сейчас она любит каждую собаку. Может, даже больше, чем он.

Она восторгалась им и страшно его ревновала. Хотела, чтобы он принадлежал только ей. Хотела, чтобы ни одна женщина не изучила его лучше, чем она, и не узнала, какой он. Она чувствовала, что каждая узнавшая его тоже захочет, чтобы он принадлежал только ей.

Он жил в общежитии и никогда не вспоминал свой дом и родителей. Ее это несколько удивляло и беспокоило. Он сказал ей, что приехал в Краков из Илавы и что как-нибудь «обязательно свозит ее туда, хотя это очень неинтересный город». Разговоров о своем прошлом он старательно избегал. Это было заметно почти с первой минуты.