Иэн Макьюэн - Закон о детях
– Ты поговорил, и ты получил ответ. Что дальше?
– Дальше – скажи мне, что с тобой происходит?
– Когда был этот обед? Где?
– На прошлой неделе, на работе. Ничего не было.
– За таким «ничего» следует роман.
Он продолжал стоять в дальнем конце комнаты.
– Значит, так.
Он произнес это без выражения. Разумный человек, его терпение истощилось. Удивительно, он думает отделаться этой театральщиной. В свое время на выездных сессиях пожилые неграмотные рецидивисты, иногда даже беззубые, играли лучше, размышляя вслух на скамье подсудимых.
– Значит, так, – повторил он. – Жаль.
– Ты понимаешь, что ты намерен разрушить?
– Могу спросить то же самое. Что-то происходит, а ты не желаешь мне сказать.
Пусть уходит, сказал голос в голове, ее собственный голос. И тут же ее охватил давний страх: она не может, не хочет коротать век одна. Две близкие подруги, ее сверстницы, давно лишившиеся мужей из-за развода, до сих пор страдают, входя в людную комнату без сопровождающих. И, помимо светских условностей, была еще любовь – она знала, что любит его. Хотя сейчас любви не чувствовала.
– Вот в чем твоя проблема, – сказал он оттуда, – ты никогда не считаешь нужным объясниться. Ты отдалилась от меня. Могла бы догадаться, что я это чувствую и огорчаюсь. Можно было бы перетерпеть, если бы думал, что это – временное, или понимал бы причину. Так что…
Тут он пошел к ней, но она так и не услышала конца фразы и не успела дать выход раздражению, потому что в эту секунду зазвонил телефон. Автоматически она взяла трубку. Она была дежурным судьей, и в самом деле – звонил ее секретарь Найджел Полинг. Как всегда, неуверенный до заикания. Но дельный и, что приятно, всегда держит дистанцию.
– Извините, что беспокою так поздно, миледи.
– Ничего. Я слушаю.
– Звонил адвокат, представитель больницы имени Эдит Кейвелл в Вандсворте. Требуется срочное переливание крови онкологическому пациенту, семнадцатилетнему мальчику. Он и его родители не дают согласия. Больница хочет…
– Почему они отказываются?
– Свидетели Иеговы, миледи.
– Понятно.
– Больнице нужно постановление суда, что процедура против воли родителей законна.
Она посмотрела на часы. Половина одиннадцатого.
– Сколько у нас времени?
– После среды, они говорят, будет опасно. Крайне опасно.
Она огляделась. Джека уже не было в комнате. Она сказала:
– Тогда поставьте слушание со срочным уведомлением на вторник, в два часа. И оповестите ходатаев. Проинструктируйте больницу, чтобы сообщила родителям. Они вправе подать заявление. Пусть мальчику назначат представителя в суде. Проинструктируйте больницу, чтобы завтра к четырем часам представила подтверждающие документы. Лечащий онколог должен представить письменное заявление.
На секунду она потеряла нить. Потом выдохнула и продолжала:
– Я захочу знать, почему необходимы препараты крови. А родители пусть приложат усилия, чтобы представить свои показания к полудню вторника.
– Будет сделано.
Она подошла к окну и посмотрела на площадь; в поздних июньских сумерках кроны деревьев налились чернотой. Но желтые уличные фонари пока что освещали только круги под собой на мостовой и тротуаре. Воскресным вечером машин было мало, и почти никаких звуков не доносилось сюда с Грейз-инн-роуд и с Хай-Холборн. Только шелест затихающего дождя в листьях да тихое музыкальное бульканье водосточной трубы. Соседская кошка щепетильно обогнула лужу и растворилась в темноте под кустом. Исчезновение Джека не огорчило. Их разговор приближался к мучительной откровенности. Конечно, облегчение – остаться на нейтральной территории, на голой пустоши наедине с проблемами других людей. Опять религия. У нее свои утешения. Мальчику почти восемнадцать – возраст, когда по закону наступает автономия личности, – поэтому во главе угла будут стоять его желания.
Возможно, это извращение – увидеть в нежданной помехе перспективу свободы. На другом краю города подростка ждет смерть из-за того, во что верит он сам и его родители. Ее дело и обязанность не спасать его, а решить, что предписывают закон и разум. Ей захотелось увидеть мальчика своими глазами, вырваться из домашней трясины, а также из зала суда – хотя бы на час или на два, – поехать, разобраться в хитросплетениях, сформировать решение исходя из увиденного. Верования родителей могут быть подтверждением верований сына, а могут быть смертным приговором, которого он не смеет оспорить. По нынешним временам такое личное ознакомление весьма необычно. В восьмидесятые годы судья мог взять несовершеннолетнего под опеку суда и посещать его в камере, дома или в больнице. Благородный идеал как-то дожил до нового времени, помятый и заржавелый, как доспехи. Судьи замещали монарха и на протяжении веков были опекунами детей. Теперь эта обязанность перешла к социальным работникам CAFCASS[5], которые докладывают суду. В прежней системе, неповоротливой и неэффективной, была человеческая составляющая. Теперь меньше задержек, больше надо проставить галочек, больше полагаться на чужие слова. Детские жизни хранятся в компьютерной памяти, аккуратно, но тепла там изрядно меньше.
Визит в больницу – это сентиментальная прихоть. Она отвернулась от окна и решила пока не ложиться. Села с недовольным вздохом и взяла текст решения по родительской тяжбе о воспитании еврейских девочек из Стамфорд-Хилла. Она снова держала в руках последние страницы с выводами, но не находила сил взглянуть на свою прозу. Не в первый раз на нее нападала оторопь из-за нелепости и бессмысленности своего вмешательства. Родители выбирают школу для своих детей – невинное, важное, будничное, частное дело из-за смертельной комбинации взаимного ожесточения и непосильных трат преобразуется в чудовищный канцелярский труд, в папки с юридическими документами, такие многочисленные и такие тяжелые, что их привозят в суд на тележках, в многочасовые ученые препирательства, отложенные решения, предварительные слушания. И все это дело медленно поднимается внутри судебной иерархии, разбухая, словно кривобокий воздушный шар. Если родители не могут прийти к согласию, решение вынужден принять закон. Фиона рассмотрит дело с серьезностью и скрупулезностью физика-ядерщика. Рассмотрит то, что родилось из любви и закончилось ненавистью. Это дело следовало бы поручить социальному работнику, который за полчаса нашел бы разумный выход. Фиона вынесла решение в пользу Джудит, нервной рыжей женщины, которая, как сообщил секретарь, в каждом перерыве устремлялась по мраморным полам и через арки суда на Стрэнд, чтобы выкурить сигарету. Девочки будут по-прежнему учиться в выбранной матерью школе совместного обучения. Вплоть до восемнадцатилетия – после чего могут продолжить образование, если захотят. Фиона отдавала дань уважения общине харедим, сохраняющей вековые традиции и обычаи, и поясняла, что суд не касается конкретно вопросов веры, отмечая только, что она несомненно искренняя. Однако свидетели из общины, приглашенные отцом, отчасти подорвали его аргументацию. Один уважаемый член общины заявил, возможно, с излишней гордостью, что женщинам харедим надлежит посвятить себя созданию «надежного дома», и образования после шестнадцати лет для этого не требуется. Другой сказал, что даже мальчикам не принято давать профессию. Третий с несколько чрезмерной горячностью заявил, что мальчиков и девочек надо обучать раздельно, дабы они сохранили чистоту. Все это, написала Фиона, сильно расходится с доминирующей родительской практикой и общепринятым воззрением, что детей надо поощрять в их устремлениях. Такого взгляда и следует придерживаться рассудительному родителю. Она согласилась с мнением социального работника: если девочек вернут в закрытое общество их отца, они будут оторваны от матери. В противном случае это менее вероятно.
Но, самое главное, суд должен дать возможность детям по достижении ими совершеннолетия самим выбрать себе жизнь. Девочки могут предпочесть отцовский или материнский вариант религии, а могут искать удовлетворения в жизни как-то иначе. После восемнадцатилетия ни родители, ни суд решать за них не вправе. На прощание Фиона легонько дала по рукам родителю, заметив, что мистер Бернстайн прибег к услугам адвоката-женщины и воспользовался опытом назначенного судом социального работника – проницательной и неорганизованной дамы из CAFCASS. А также подразумевается, что он будет связан решением судьи-женщины. Ему следовало бы спросить себя, почему он отнимает у дочерей возможность получить профессию.
Конец. Завтра рано утром поправки будут внесены в окончательный текст решения. Она встала и потянулась, потом взяла стаканы из-под виски и понесла на кухню мыть. Теплая вода лилась на руки и успокаивала, и Фиона на минуту застыла в забытьи перед раковиной. Но прислушивалась – что там Джек? Урчание старого бачка сообщило бы ей, что он готовится ко сну. Она вернулась в гостиную, чтобы погасить свет, и ее почему-то опять потянуло к окну.
