Вирджиния Эндрюс - Сад теней

Казалось, весь мир, затаив дыхание, следил за тем, как он наклонился ко мне, его губы приблизились к моим.

Но свадебный поцелуй Малькольма был холодным и настойчивым. Я ожидала гораздо большего. В конце концов это был наш первый поцелуй. И должно было случиться нечто, что запомнилось бы на всю жизнь. Но я лишь едва почувствовала его туго натянутые губы на моих губах, а затем они исчезли. Это была всего лишь печать качества.

Он подал руку священнику, а затем — отцу. Папа бистро обнял меня. Я думаю, мне следовало его поцеловать, но я очень смущалась от взгляда Джона Эмоса. Я поняла по его взгляду — он был также разочарован поцелуем Малькольма, как и я.

Отец, казалось, был доволен, но глубоко задумался, когда мы вместе вышли из церкви. Было что-то незнакомое мне в его взгляде, когда я время от времени ловила его взоры, украдкой брошенные на Малькольма. Казалось, он что-то увидел новое в Малькольме. То, что внезапно понял. На мгновение, лишь на миг, это испугало меня, но когда я посмотрела в его сторону, взгляд его вновь стал счастливым, печаль исчезла из его глаз, и он мягко улыбался, как улыбался иногда маме, когда она делала что-то приятное для него, или когда она выглядела особенно красивой.

Была ли я хоть немного красивой в такой светлый день? Осветились ли мои глаза светом новой жизни? Я надеялась, что так оно и было. Я верила, что и Малькольм испытывал те же чувства. Отец предложил, чтобы все гости и новобрачные тотчас отправились в наш дом, где он устраивает небольшой прием. Конечно, каким мог быть этот прием, если на нем присутствовали жених и невеста, ее отец, опечаленная тетя и юноша восемнадцати лет. Но прием состоялся, когда отец принес бутылку винтового шампанского.

— Моя дорогая и единственная дочь, Оливия, мой уважаемый новоявленный зять, Малькольм. Живите вечно в счастье и взаимном согласии.

Почему же слеза вдруг выступила на его глазах? И почему Малькольм чаще глядел на отца, чем на меня, когда пил свой бокал шампанского? Я была в растерянности, не зная, что делать, поэтому подняла свой бокал и над гранью его увидела Джона Эмоса, бросающего недобрые взгляды на Малькольма. Затем он подошел ко мне.

— Ты так хороша сегодня, кузина Оливия. Я хочу, чтобы ты помнила, ты — вся моя семья, и когда бы я тебе не понадобился, я буду рядом с тобой. Бог создал семьи, чтобы людям держаться вместе, помогать друг другу, поддерживать святую веру в любовь.

Я не знала, что ответить. Очевидно, я плохо знала этого юношу. И что за пожелание он произнес в день бракосочетания. Как же, Боже мой, надеялся мой бедный родственник Джон Эмос помочь мне, той, которой отныне была предназначена жизнь аристократки Юга, наполненная богатством и честолюбивыми помыслами. Как же он, неопытный юнец, смог понять то, на что мне потребовались долгие годы?

Малькольм купил билеты на поезд, который отходил в три часа дня. Мы отправлялись в Фоксворт Холл. Он сказал, что не располагает временем для длительного свадебного путешествия и не видит в этом здравого смысла. Мое сердце защемило от разочарования, и в то же время мне стало легче. Я наслушалась рассказов о мужчинах и брачной ночи, о долге жены перед мужем, и мне совсем не хотелось продлевать свои муки посвящения. Откровенно говоря, меня пугала сама мысль о брачных отношениях, но, зная о том, что мы будем ехать всю ночь в переполненном вагоне, я мысленно успокоилась.

— Для тебя, Оливия, приезд в Фоксворт будет довольно романтическим приключением. Поверь мне, — сказал Малькольм, когда я отвернулась к окну.

Он словно читал мои мысли.

Я не жаловалась. Описание Фоксворт Холла в устах Малькольма делало усадьбу похожей на сказочный замок, величественный и восхитительный, рядом с которым кукольный домик, предел моей мечты, казался крошечным муравейником. Ровно в 2.15 Малькольм объявил, что пришло время отправляться. Подали машину и погрузили мои чемоданы.

— Знаете, — сказал отец Малькольму, когда мы вышли из дома, — я потерял чудесного бухгалтера, которого будет трудно обрести.

— Ваша потеря — мое приобретение, сэр, — ответил Малькольм. — Я уверяю вас, ее таланты не пропадут в Фоксворт Холле.

Мне показалось, что разговор зашел о рабе, которого только что перепродали.

— Может быть, мне увеличат жалованье, — сказала я.

Я, конечно, пошутила, но Малькольм не засмеялся.

— Конечно, — сказал он.

Отец поцеловал меня в щеку и печально прибавил:

— Ты отныне должна хорошо заботиться о Малькольме и не причинять ему беспокойства. Отныне его слова — закон.

Это, признаться, напугало меня, особенно, когда Джон Эмос взъерошил мои волосы.

— Да благословит и сохранит тебя Господь.

Я не знала, что ответить, поэтому просто поблагодарила его, отняла руку и села в машину.

Когда мы отъехали, я оглянулась на викторианский дом, который был для меня больше, чем просто дом. Это был приют моих мечтаний и грез, это была обитель, из которой я выглянула на свет и задумалась, что мне в нем уготовано. Я всегда чувствовала себя здесь в полной безопасности. Я покидала мой застекленный кукольный домик с его радужными окнами и волшебством интерьера, но мне уже не нужно было мечтать о нем. Отныне я буду жить в реальном мире, о котором я не могла мечтать, который существовал в бесценном кукольном домике, сформировавшем мои мечты и надежды.

Я взяла Малькольма за руку и придвинулась к нему. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Конечно, теперь, когда мы были одни, подумала я, он будет более открыто демонстрировать свою любовь и привязанность ко мне.

— Расскажи мне о Фоксворт Холле еще, — сказала я, как будто прося рассказать детскую ночную сказку о еще одном волшебном мире.

При упоминании о его доме он выпрямился.

— Ему больше ста пятидесяти лет. Там все дышит историей. Иногда я чувствую себя в нем, как в музее, а иногда мне кажется, что я в церкви. Это самый богатый дом в этой части штата Виргиния. Но я хочу, чтобы он был самым богатым в стране, а, возможно, и в мире. Я хочу, чтобы это был замок Фоксворт, — добавил он, и в глазах блеснула холодная решимость.

Он продолжал описывать комнаты и лужайки, семейные коммерческие проекты и возможную прибыль от них. Стоило ему развить тему, как я почувствовала его чрезмерное честолюбие. Это напугало меня. Я и представить себе не могла, каким маниакальным себялюбцем он был. Все его тело и душа концентрировались на достижении поставленных целей и ничто, даже наша свадьба, уже не существовало для него.

В одной из своих книг я прочитала о том, что женщине приятно сознавать, что для ее спутника нет ничего более важного, чем она, и все его поступки продиктованы ею.

«Это истинная любовь; это подлинное единство» — была цитата, которую я не смогла забыть. Супруги должны осознавать, что они часть друг друга и помнить о повседневных нуждах и чувствах друг друга.

Когда автомобиль повернул с нашей улицы на набережную, я взглянула на Темзу, по которой вверх и вниз двигалось множество судов, спокойно, неторопливо, но достаточно размеренно, а в душе спросила себя, смогу ли я быть так же счастлива с Малькольмом.

Но тотчас одернула себя — не следует невесте предаваться таким размышлениям в день бракосочетания.

Мы поужинали в поезде. Я сильно переволновалась за день и внезапно почувствовала себя проголодавшейся.

— Очень хочется есть, — сказала я.

— В этих поездах следует тщательно делать заказ. Цены здесь возмутительные.

— Очевидно, сегодня мы могли бы сделать исключение для наших расходов. Люди нашего достатка…

— Именно поэтому мы всегда должны быть экономными. Деловое чутье требует практики и всесторонней подготовки. Именно это так привлекло меня в твоем отце. Он никогда не пускает деньги на ветер, как всякий хороший бизнесмен. Только так называемые нувориши расточительны. Их можно увидеть повсюду. Они мерзки.

Я увидела, с каким упорством он защищает эту точку зрения, а потому решила закончить разговор на этом. Я позволила ему сделать заказ на двоих, хотя и разочаровалась в его выборе и вышла из-за стола с чувством голода.

Малькольм стал что-то горячо обсуждать с другими пассажирами в поезде. В печати шла бурная дискуссия о так называемой «Красной угрозе», начатая Генеральным Прокурором США Малькольмом Пальмером. Пять членов законодательного собрания Нью-Йорка были исключены из его состава за членство в Социалистической партии.

У меня все время вертелось на языке, что это была ужасная несправедливость, но Малькольм выразил громкое одобрение, поэтому я оставила свои мысли при себе, понимая, что это, наверное, придется делать и впредь, хотя это мне ужасно не нравилось. Я плотно сжала губы, боясь, как бы слова не вылетели словно птицы из клетки, когда дверь в ней беззаботно открыта.

Спустя некоторое время дискуссия меня утомила, и я заснула, склонившись к окну. Я была физически и душевно истощена. Тьма заволокла окрестности, но то и дело то тут, то там вспыхивали огоньки в сменявших друг друга картинах, но не было ничего интересного. Когда я очнулась от дремоты, то увидела, что Малькольм спит рядом со мной.