Михаил Самарский - Радуга для друга

У Савельевича одно время жил попугай. Он его приобрёл ещё до меня. Когда я перебрался жить к старику в квартиру, перво-наперво меня поразило то, что этот убогий микро-орёл знал, наверное, с сотню человеческих слов. Он мог безостановочно болтать полчаса подряд. Я серьёзно вам говорю. И такие знал слова, что я их отродясь даже в своём питомнике не слыхал. Помню, в первый же день этот проходимец (имя у него препротивное было — Керя) сразил меня наповал. Приходим с Иваном Савельевичем с прогулки, а этот карлик заявляет: «Керя кушать хочет!» Ничего себе думаю, ну и дела. А каков наглец! Если ему в клетку горсть зерна не забросишь, так и будет трещать, пока со своего насеста не свалится: «Керя кушать хочет! Керя кушать хочет! Керя кушать хочет!» Право слово, попугай.

Однажды вечером мы смотрели телевизор, вернее я смотрел, а Савельевич слушал. Но Савельевич всегда говорил мне: пошли, Трисон, телевизор посмотрим, то есть во множественном числе. Сидим спокойно, слушаем-смотрим, эта придурковатая птица, как раскудахталась, как начала нам свои трели выводить, мы со стариком чуть с ума не сошли. Тут самое интересное началось, а этот соловей-разбойник кудахчет и кудахчет. Иван Савельевич не выдержал, взял и укрыл клетку полотенцем. Подействовало. Видимо, испугался Керюха. Подумал, наверное, сначала тёмную устроили, а дальше может быть и хуже. Перестал гад кукарекать.

Но я всё равно его не любил. Потому что, даже когда попугай молчит, проблем от него не убавляется. Это не птица, а какая-то свинья. Всё вокруг в шелухе, в перьях. Как затрепещет своими крыльями, квартира в один миг превращается в курятник. К Ивану Савельевичу два-три раза в неделю приходила старушка, Марья Петровна, готовила поесть, стирала, убиралась по дому. Так вот она тоже его ругала. Говорит: Керя, как тебе не стыдно. Ну что же ты снова наделал? А ему хоть бы хны. Он своё: «Попка дурак» Попка дурак!» Я так понимаю, это он про себя так говорил. Кстати, денег Марья Петровна за свою работу никогда не брала. Иван Савельевич даже обижался. Говорит ей как-то:

— Марья Петровна, дорогая, ну, ради Христа прошу тебя, не ставь меня в неловкое положение, хоть немного возьми денег. Купи себе подарок, что ли. Ну что ж ты работаешь, работаешь, и всё бесплатно.

А старушка смеётся и отвечает:

— На том свете, Ваня, сочтёмся.

— Да стыдно же, Мариша, — говорит старик. — Пойми меня правильно.

— А ты не стыдись, — продолжает Марья Петровна, — я это не для тебя делаю, а для себя.

Неловко мне сознаваться, но я, грешным делом, после её слов стал к ней более внимательно приглядываться. Как это «для себя»? Думаю, может стащить чего хочет? Ходит, принюхивается. Нам ещё в школе объясняли, что слепых часто обворовывают. То бишь делают вид, что помогают, а сами то награды украдут, то пенсию подчистят, то картину со стены снимут, то книгу редкую упрут. Наверное, думают, зачем слепому картины, книги? Так что мы за подозрительными людьми тоже должны следить.

Но со временем я понял, что Марья Петровна не из тех людей, кто может обидеть несчастного человека. По телевизору шла передача, и я узнал, что на свете есть такие люди, которые помогают инвалидам совершенно бескорыстно. Они это делают не ради денег, не для больного, и даже не для себя вовсе, они, оказывается, богу помогают. Да-да, так и говорят: хочешь помочь богу, помоги несчастному, больному, обездоленному. Вот какие люди есть! Если бы меня научили в школе, сказал бы я Марье Петровне слово № 10, «прости». Прости меня, милая старушка, что мне в мою собачью голову пришла такая дурацкая мысль.

Так Марья Петровна до самой смерти Ивана Савельевича к нам и проходила. А на праздники или дни рождения они пропускали по стопочке, а то и по две. Потом сядут, обнимутся и поют весь вечер. Марья Петровна такие песни задушевные пела, любо-дорого было послушать, не то, что эти танкисты. Особенно мне нравилась «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет!» Попоют-попоют, потом сидят вместе плачут. Наверное, чувствовал Иван Савельевич, что скоро умрёт. Он мне так и говорил: «Скоро, Трисон, ты отдохнёшь от меня, мой час приближается». Чудак-человек, да я и не уставал никогда от него. Знал бы ты, Савельевич, как я первое время тосковал по тебе, не говорил бы таких глупостей.

Глава 6

Иван Савельевич частенько любил повторять одну неперевариваемую моими собачьими мозгами поговорку. Так и говорил:

— От сумы и тюрьмы, Трисон, никогда не зарекайся.

Нет, с тюрьмой более-менее ясно. Чем мой вольер от камеры отличался? А вот что за сума, я никак не мог сообразить. Но пришлось. В конце концов, познакомился я и с сумой.

Беда случилась — украли меня. Но давайте всё по порядку. Собрались мы в пятницу сходить в супермаркет. Пошли втроём — я, Сашка и Елизавета Максимовна. Не знаю, что это Шурику в голову взбрело: идти в этот проклятый магазин. Но упёрся с утра, хоть тресни. Прямо умоляет:

— Бабушка, миленькая, пожалуйста, возьми нас с Тришкой в супермаркет. Я просто похожу по залу, вспомню, как мы там с ребятами гуляли. Игрушки потрогаю, баночки всякие, возьми, бабуль…

Нашёл, где гулять. Иван Савельевич эти супермаркеты стороной обходил. Да и что хорошего в этом супермаркете? Одни полки, прилавки, витрины, народу, как селёдки в бочке. Правда, есть один приятный уголок (мы всё-таки пару раз заходили), там всякие собачьи лакомства лежат. И большие пакеты, и маленькие, еда и в банках, и в кульках. Витамины всякие. Ошейники висят, цепочки, но это для лентяев, конечно, типа того неуклюжего бульдожека, что со мной и Марго хотел познакомиться. Нам такие цепи и даром не нужны. У нас своя амуниция, специальная, мощная, добротная.

В общем, как я понял, Сашка решил свою зрячую жизнь вспомнить. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. А тут ещё вдобавок дитя и слепое. Как откажешь? На входе в магазин перед нами вырос красномордый охранник, чем-то похожий на аптекаршу-прибор, которая махала (помните?) несуществующей инструкцией. Охранник такой же твердолобый оказался.

— Извините, — говорит, — с собакой нельзя!

— Это поводырь, — поясняет Елизавета Максимовна. — С этой собакой можно.

— Ничего не знаю, — набычился охранник, — поводырь, не поводырь, с собакой нельзя.

— Да что ж это такое! — Возмущается наша бабулька. — Закон, что ли для вас не писан?

— Мне ваши законы не нужны, — отвечает охранник, — у меня есть инструкция от руководства. Всё.

Я вот не пойму. Люди, вы без инструкций вообще жить не можете?

— Миленький, — Елизавета Максимовна, видимо, пытается разжалобить этого тяжелоатлета, — да пойми же ты. Мальчик ничего не видит. Собака — это его глаза. Понимаешь?

Эх, Елизавета Максимовна, внимательно посмотри на эту рожу. Разве он что-то может понять?

— Мать, — говорит охранник, — ты хочешь, чтобы меня с работы уволили?

— Не хочу, милый, но…

— Всё, — охранник выставил вперёд ладонь, — не уговаривайте. Вон столбик, привяжите свои глаза к нему, а я присмотрю за вашей собакой.

Сам-то хоть понял, что сказал, дубина? Свои глаза привяжи. Это ж надо такое ляпнуть. «Привяжите свои глаза». Ни сесть, ни встать.

— Как вам не стыдно! — вспылила Елизавета Максимовна.

— А вы кто мальчику доводитесь? — Пропустив мимо ушей возглас отчаяния, спрашивает охранник.

— Это мой внук, — гордо отвечает старушка.

— Ну, так сами и проводите пацана. Чего вы меня тут стыдите?

Бабушка, поняв, что говорить дальше бесполезно, подвела нас с Сашкой к этому треклятому столбику и стала привязывать меня.

— Прости, Триша, прости нас, родненький. Ну, ты видишь, что творится…

Да я и не обижаюсь, бабуля, всё понимаю. Идите вы уже в свой магазин, да возвращайтесь поскорее, а то я тут на солнце в курочку-гриль превращусь.

Смотритель нашёлся. Как только Елизавета Максимовна с Шуриком исчезли в пасти этого супермаркета, охранник тут же куда-то пропал. Сижу, жмурюсь на солнышке. Припекает. И тут, взвизгнув тормозами, напротив меня останавливается синяя «пятёрка». Из автомобиля выходят два бугая и приближаются ко мне. Один, озираясь по сторонам, говорит другому:

— Братан, ты знаешь, сколько такая собака стоит?

Негодяй, думаю я, такие собаки не продаются.

— А что это у неё за красный крест? — спрашивает второй и показывает пальцем на мою эмблему.

— Так это же поводырь, для слепых, учёная собака, — отвечает первый. — Прикинь, скока на ней баблоса можно рубануть. Ну-ка, открывай багажник.

Второй рванул к машине, а первый вынул нож, перерезал мой поводок и схватил меня в охапку. Я и охнуть не успел, как над моей головой захлопнулась крышка багажника. Сволочи! Что же вы делаете? Там же Сашка мой остался. Люди вы или крысы помойные? «Пятёрка» рыкнула и рванула с места. Не знаю, куда меня везут, только чувствую, что не по асфальту едем. Эх, ну почему меня не учили в школе агрессии? Схватить бы тебя, ворюга несчастный, за горло, был бы тебе и багажник, и баблос. Только нам запрещено людей кусать. Понимаете? Гавкнуть можно, а укусить нельзя. Лежу, вою от досады. Пару раз гавкнул, а что толку-то. Под ухом колонка: бум-бум-бум! Даже музыка у них какая-то идиотская.