Юрий Поляков - Гипсовый трубач

— «Вольво», — ответил режиссер, глядя на дорогу взором профессионального убийцы.

— А откуда, Дмитрий Антонович, вы узнали, где я живу? — он наконец задал вопрос, беспокоивший его со вчерашнего дня.

— Нанял двух отставных гэбэшников — они вас и выследили!

— Нет, я серьезно! — хохотнул писатель.

— А если серьезно — я живу от вас через два квартала. Дом Госснаба знаете?

— Знаю. Хороший дом. Из бежевого кирпича и окнами в парк…

— Точно.

— И давно вы там живете?

— Еще коммуняки квартиру дали.

— Так вы вроде… с коммунистами…

— Я — да! А жена — нет. Она у меня по общепиту.

— Повезло. Только что-то я вас ни разу не встречал здесь, в нашем районе…

— Я часто в отлучках. Иногда подолгу… Потом, я на машине езжу, а вы пешком. Но однажды мы все-таки сталкивались. Помните, на вас собака набросилась?

— Здоровая такая! Черная. Конечно помню… Она же мне штаны разорвала! — почти радостно подхватил Кокотов.

— Ну вот — это был мой Бэмби. Бедный Бэмби!

— Ничего себе, Бэмби. Его-то я помню. Очень, кстати, необычная собака…

— Помесь черного королевского пуделя с ризеншнауцером. Страшное дело: пуделиная дурь, помноженная на ризеншнауцерскую агрессивность!

— Действительно, странный пес! Ни с того ни с сего… А вот вас я совершенно не запомнил! Наверное, от испуга.

— Наверное. Вы никогда не писали про собак?

— Нет, — сознался Кокотов.

— Напрасно. Настоящий писатель обязательно должен сочинить что-нибудь про собак, про детей и про выдавленного раба.

— А вы про собак ничего не снимали?

— Нет, но у меня есть роскошный сюжет для короткометражки. Рассказать?

— Если не жалко…

— Не жалко! — Режиссер поудобнее устроился в водительском кресле. — Вообразите себе, Андрей Львович, такую историю. Некий гражданин (назовем его Василием) выходит, как и вы, вечером во двор своего дома — подышать воздухом. Он только что в хлам рассорился с женой, и все внутренности у него вибрируют от гнева, как у дешевой стиральной машины. Семейная жизнь представляется ему гнуснейшим способом существования, недостойным взрослого человека. Умиротворяя себя сладостными картинами предстоящего развода и будущего упоительного мужского самоопределения, он прогуливается меж дерев, постепенно приходя в себя. Но вдруг из темноты с омерзительно-визгливым лаем ему под ноги бросается лохматая болонка, похожая на тряпичную швабру, какими моют кафельные полы. От неожиданности Василий страшно пугается, хватается за сердце и с холодной оторопью понимает, что никуда он из семьи не денется, что это, как выразился Сен-Жон Перс, «парное одиночество» у него навсегда, что вот так, до гроба, он и будет брести по жизни, булькая внутренней тоской…

А следом за визжащей собачонкой из темноты вышел хозяин (назовем его Анатолием) и произнес подлейшую по смыслу фразу:

— Не бойтесь, товарищ, он не кусается! Тоша, ко мне! Ах ты, мой мальчик!

Пес, презрительно задрав на Василия лапку, сделал свое собачье дело, радостно вернулся к хозяину, и они вместе исчезли в темноте.

Возможно, случись подобный инцидент в какой-то другой день, Василий посмеялся бы над этим кинологическим недоразумением и забыл. Но тут все сошлось. И в предосудительном поведении болонки он ощутил вызов, который бросает ему судьба. Мол, кто ты? Мужчина или деревяшка, которую пилит жена и метит безнаказанно случайный кабыздох? Кроме того, обращение «товарищ» выдавало в подлом собаководе явного пролетария, приверженца красно-коричневых идей, а Василий, надо заметить, имел высшее техническое образование и голосовал исключительно за Явлинского.

— Но лично мне Явлинский никогда не нравился! — сообщил, прервав рассказ, Жарынин.

— Почему же?

— У него лицо обиженного младшего научного сотрудника, которому в институтской столовой недолили борща…

— Лучше рассказывайте дальше! — попросил Кокотов, сдерживая в сердце ползучую политическую обиду.

— На чем я остановился?

— На судьбе!

— Да, на судьбе, так вот… Соединение всех этих обстоятельств, невинных поодиночке, привело к тому, к чему приводит соединение купленных в супермаркете безобидных по отдельности химических ингредиентов, а именно: к бомбе. Она-то и взорвалась в сердце Василия. Однако бежать в милицию и подавать заявление на неведомого прохожего, чей четвероногий друг обмочил тебе джинсы, — смешно и бессмысленно…

— Это верно, — кивнул Кокотов. — Мой товарищ неделю пытался подать заявление по поводу исчезновения жены. Безрезультатно. Наконец она вернулась, причем без всяких объяснений, после недельного отсутствия. Конечно, мой друг вспылил. И что вы думаете? У нее заявление по поводу абсолютно внутрисемейного синяка под глазом тут же приняли. И моему другу пришлось продавать машину, чтобы прикрыть дело…

— Да… милиция — произвольная организация… — рассеянно согласился Жарынин. — Но вернемся к Василию! Он в тяжелой задумчивости придя домой, заперся там, где мог побыть в одиночестве, — в туалете. И ему на глаза попалась газета «Отдыхай!» (ее бесплатно кладут в почтовый ящик) с объявлением:

Речь шла о питомнике «Собачья радость», куда свозили бездомных животных и куда хозяева отдавали своих четвероногих друзей в силу разных нежданных обстоятельств. Любой желающий мог взять себе из питомника понравившуюся зверушку, оплатив лишь съеденные корма. И тогда Василию явился в голову грандиозный план мести. Утром он помчался по указанному адресу и выбрал себе довольно зрелого и чрезвычайно сердитого черного миттельшнауцера по кличке Пират, от которого хозяева отказались из-за злобного нрава, направленного, правда, исключительно на собак меньшего калибра. Слупили, однако ж, с Василия немало. Можно подумать, миттель умял за месяц содержания в питомнике столько же, сколько сожрала бы голодная волчья стая. Но это уже значения не имело.

Жена (не будем ее никак называть), увидев мужа с собакой, устроила ему сцену, переходящую в скандал, а затем — в истерику, но Василий впервые за многие годы брака проявил твердость и переехал вместе с псом на балкон, благо лето в тот год выдалось жаркое. Некоторое время он бесил Пирата специально купленной мягкой игрушкой, похожей на оскорбительную белую болонку. Наконец, мобилизовав в миттеле все омерзительные собачьи качества, он повел озверевшего Пирата в то самое место, где недавно подвергся нападению маленькой лохматой сволочи, и стал ждать, страдая от мысли, что оскорбители забрели сюда случайно и обычно гуляют совсем в других пределах.

Но вот из темноты, звонко лая, выскочил Тоша. Василий с кроткой улыбкой спустил Пирата с поводка. Злобное рычание, жалобный визг, и сцепившиеся собаки стали похожи на бело-черный клубок, напоминающий чем-то эсхатологическую схватку света и тьмы. Подоспевший на шум Анатолий с трудом вырвал из зубов миттеля то, что осталось от Тоши. А осталось, поверьте, немного. Я бы даже сказал: чуть-чуть…

— Странно, товарищ, — молвил Василий, не ожидавший такого летального результата. — Раньше он у меня не кусался! — А сам, злодей, потихоньку дал Пирату сахарок, пристегнул поводок и удалился.

Анатолий несколько дней выхаживал умирающий фрагмент своего друга и, обливаясь слезами, схоронил его ночью в дворовой клумбе, под табличкой «Не ходить!». А на девятый день тоже отправился в питомник «Собачья радость» (ему в ящик сунули ту же самую газету), чтобы отыскать себе новую болонку, максимально похожую на усопшего Тошу.

— А вот знаете, Андрей Львович, о чем я сейчас подумал? — мечтательно спросил Жарынин, совершая опасный обгон фуры.

— О чем?

— Если бы род людской подразделялся на породы, как собаки, семейно-брачные отношения были бы гораздо гармоничнее…

— Вы полагаете? — На губах Кокотова мелькнула усмешка, отравленная ядом недавнего развода.

— Конечно же! Вот, допустим, вам нравятся женщины-колли, вы женились по страстному влечению, но не сошлись характерами. Ерунда! Вместо мучительных поисков просто берете себе новую колли, с такой же остренькой лукавой мордочкой, с такой же рыжей длинной шерстью — только с другим характером.

— А если мне нравятся дворняжки?

— Дворняжки? Об этом я как-то не подумал…

— Лучше рассказывайте дальше!

— Значит, вам нравятся дворняжки? Учтем! Ну так вот… Анатолий поехал в питомник за болонкой, но вернулся со злобным ризеншнауцером по кличке Фюрер, который, по словам хозяина «Собачьей радости», люто ненавидел всех миттелей, вероятно подозревая в них вырожденческую, неполноценную ветвь своей благородной породы. Привезя пса, мститель тем же вечером устроил засаду, и как только появился Василий со своим Пиратом, спустил Фюрера с поводка. Громкий лай, страшное рычание, жуткий визг… Надо ли объяснять, что в кровавой схватке миттель получил увечья, несовместимые даже с его собачьей жизнью.