Зоран Ковачевский - Рассказы македонских писателей

Насколько правы те, которые утверждают, что Бруно наслаждался своим мазохизмом? Своим желанием небытия? Правда ли, что он хотел быть униженным, слугой, ничем?

Какая-то предопределенность держала Бруно в городе. Рукопись, его последняя надежда, его побег и освобождение, становилась для него все более далекой, чужой. Он даже не пытался завершить ее. Он знал, что все напрасно. Он чувствовал, что конец романа должен быть чем-то совершенным, несравненным. Он не мог и представить себе, насколько близок к тому, о чем он так мечтал. Ему достаточно было вспомнить о договоре. О портрете, который он по договору сделал для Ландау. Тот не был полностью удовлетворен работой, хотя портрет был верен. Он чувствовал некоторую неопределенность, какой-то неясный страх перед Ландау. Он спрашивал себя, в чем его ошибка, но тщетно. Его единственной ошибкой был сам договор с этим человеком.

Он вышел из своей бедной комнаты, облачившись в старый длинный поношенный пиджак, в котором ему было теплее. Выход на улицу не доставлял ему никакого удовольствия. Он был затерян в хаосе возможных миров, которые его окружали. Улица была пуста, немногие прохожие спешили по домам, чтобы успеть до комендантского часа. Вдруг он почувствовал, что кто-то останавливает его, ощутил чью-то руку на своем плече. «Бист ду Бруно?» — спросил его незнакомец. Смущенно и робко он ответил утвердительно, и в тот же момент страшный жар пронизал его тело. Медленно падая на мерзлую землю, он заметил, что человек (на миг ему показалось, что это был Ландау, заказчик) в одной руке держит пистолет, а в другой небольшое животное с пятнами на теле, которое вдруг напомнило ему прекрасные дни детства, его любимую игру, игру одинокого ребенка, когда он рассматривал витрины магазинов, чьи пахучие недра содержали разные замечательные предметы, так сильно манящие детскую душу. Он вспомнил чучело фараоновой мыши внизу витрины — остановивший его человек держал в руке такое же животное, только живое.

Ему было очень приятно чувствовать жар, разлившийся по всему телу. Удивительно, но он не чувствовал никакой боли. Его мысли унеслись к незаконченной рукописи. «Наконец-то в ней поставлена точка», — подумал он. Такая точка, какую он никогда не мог себе представить. И вдруг в густой темноте забрезжил, как выход, бледный свет, приближавшийся к нему со скоростью молнии.

Мария сказала, что нежный таинственный призрак циветты Леонид ловит в паутине сна, как в пустыне, которую невозможно покорить, в ней в жаркие дни тело засыхает, как растение, а в холодные ночи сердце превращается в лед.

Рисуя свою известную единственную картину небольшого формата под названием «Натюрморт с циветтой», Леонид, который мысленно отправился в другие сферы и был уже где-то далеко, на другом берегу, тщательно выписывает бледную тень. С чувством странного мистического возбуждения он припоминает частицы таинственных элементов, принадлежащих этому живому существу, и понимает, что эти же элементы проявят себя еще свободнее и таинственнее, когда начнут влиять на его судьбу. Заканчивая эту небольшую картину с циветтой, Леонид знал, что дошел до конца пути, надо было только шагнуть. А вдали, как сквозь туман, вырастал мираж Замка.

Маленькая картина с циветтой висит на стене над столом Марии.

Я держу в руках «Договор с Групулехом». Он разорван, а потом склеен. Кто такой этот Групулех? Я не задавался этим вопросом до страшной ссоры в студии Оли, случившейся незадолго до смерти Леонида. Спор начался в связи с какими-то столкновениями на Красной площади, а затем перешел в метафизический план искупления, раскаяния и спасения. Все произошло очень быстро, неожиданно, непредсказуемо. Был поздний вечер. Леонид реагировал на удивление решительно. Я думаю, что произошло недоразумение, я разбередил какую-то его старую рану, сам того не желая. Он вскочил со стула. Выпалил какое-то богохульство. В его движениях было что-то механическое. Я подумал о кукле. Потом о Групулехе. Мгновенно утихомирившись, он почти спокойно сказал: «А ты знаешь, что я заключил договор с дьяволом?»

Когда он лежал в стерильной белизне больничной палаты, ему вдруг показалось, что в стеклянном квадрате двери что-то появляется. В первый момент ему привиделось, что это точное отражение его маленькой картины с циветтой. Он хотел, чтобы это было правдой. Из-за множества проводов и пластиковых трубок, с помощью которых его тело было связано с медицинскими аппаратами, он не мог даже пошевелиться. Тем не менее он сделал усилие и немного приподнял голову, всего на несколько сантиметров, но этого было достаточно, чтобы разрушить иллюзию. Это была не его картина с циветтой, а живая фараонова мышь в руках хорошо ему знакомого персонажа. И он знал, что тот ждет его. Он вспомнил договор, который с ним заключил, но так и не выполнил. Он устало опустил голову, вспоминая дорогие лица друзей, которым оставил свое Последнее завещание, и неслышно произнес ее имя.

…Уходя, я объявляю всем, кто это наблюдает, чтобы они продолжали, не боясь риска.

Рисование является одной из форм молитвы.

Мария

Уважаемый, дорогой друг!

Как печально, что смерть Марии прошла незамеченной. О ней узнали только мы, несколько поклонников Леонида. Она угасла тихо, как жила. Тело не выдержало того, что ее душа носила в себе. Слишком много чувствительности было в этом хрупком и прекрасном теле. Картина Леонида «Натюрморт с циветтой», висевшая над ее столом, странным образом исчезла, пропала. Говорят, что в ночь перед ее смертью соседи видели у ее дверей человека, который в руках держал какое-то животное, похожее на большую крысу. Конечно, следует ожидать различные мистификации, как это было после смерти Леонида. Это неизбежно.

С уважением, М. Станкович.

У него на столе царит порядок. Ящики пусты, карандаши заточены и положены в коробку. Рукопись аккуратно сложена и лежит на середине стола. Большими буквами написано название. Родственники унесли то, что считали ценным, а незаконченную рукопись, посчитав ненужной, отдали мне. Я перечитываю ее, не знаю в какой раз. Я чувствую, что в тексте есть некоторые скрытые значения, требующие отгадки. Когда я читал, мой взгляд вдруг упал на один предмет в углу комнаты. Я понял, что это чучело мыши или подобного животного с пятнами на теле, которое вместе с рукописью мне дали его родственники. Внезапно будто пелена спала с моих глаз, и я понял, что это чучело именно то, которое мой друг упомянул в рукописи, и в ужасе, охватившем меня, понял, что циветта Леонида, фараонова мышь, и есть Ангел смерти, вечно скитающийся в пространстве. Я подумал, что должен действовать немедленно, но почувствовал, глядя в стеклянные глаза животного, что невероятно быстро теряю силу и мои движения становятся все медленнее и медленнее.

И я знаю, что кто-то уже стоит за дверью и ждет.

Кто-то ждет именно меня.

Инвентарная книга (поступления) Зоологического отдела Естественно-научного музея им. Николы Незлобинского.

Номер 2148.

Циветта — Viverridae Zibetha.

Животное с длинным узким телом, с короткими ногами, длинным хвостом и заостренной мордочкой. Его железы выделяют жироподобное пахучее вещество, затвердевающее на воздухе.

Циветта обитает в Африке, где известна также как египетский ихневмон (Herpestes Ichneumon), и в Индии как Серая мунго (Viverra Mungo).

Экспонат записан в книгу поступлений под № 2148, получен музеем 17.02.1987 года вместе с рукописью, в которой в нескольких местах упоминается циветта.

Экспонат описал: хранитель-зоолог Ристо Паноский.

Примечание: КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ выносить экспонат из хранилища.

На автовокзале, Мирьяна…

Ее звали Мирьяна — девушку, которую той ночью я провожал на старый автовокзал, временное сооружение с кассой, стоявшее напротив муниципалитета, огромной спичечной коробки с большим количеством окон, — Мирьяна Николич, ту красивую девушку, я еще подумал тогда, сколько ей лет, шестнадцать, наверное, уже исполнилось, но так и не спросил, и не узнал, но это было неважно той ночью, когда я провожал Мирьяну, это была наша первая и последняя встреча, такая встреча под большими акациями у старой автобусной станции, в нескольких шагах от моста, она утром мне сказала на пляже около кабинок: «Сегодня я здесь последний день» и «Если хочешь попрощаться, приходи на автобусную станцию вечером, автобус отправляется в 4 часа утра, мы с сестрой выпишемся из гостиницы сегодня, чтобы не платить за ночь, уложим сумки и с багажом будет ждать автобуса там».

Парни и девушки заняли весь пляж, на мелком песке и ступить было некуда, под канадскими тополями, отбрасывавшими густую тень, кто играл в карты, кто спал, многие, особенно девушки, читали книги, лежа на больших махровых полотенцах, всяких людей было полно, но нас, местных мальчишек, интересовали только девушки, приехавшие из других городов, они были объектом нашего вожделения, а мое желание сосредоточилось на маленькой Мирьяне из Белграда с длинными прямыми черными волосами, с красными пухлыми губами, да и сама ее фигура, все еще фигура растущей девушки, была несколько полноватой, нет, не толстой, но я чувствовал, глядя на нее, что если бы я до нее дотронулся, то почувствовал бы эту ее округлость, мне казалось, что, думая о ней, я ощущаю ее мягкость, у нее была белая кожа и почти сформировавшиеся красивые белые незагорелые маленькие груди, я видел их тайно, смущенный, боковым зрением, когда она, сняв верхнюю часть мокрого купальника, перекинула его через стенку кабинки, так как стенка была низкой, мне стали видны ее груди — в этот момент мне показалось, что я вижу двух красивых маленьких белых теплых котят, и я подумал, как хорошо было бы иметь возможность поиграть с ними. Ей было интересно сидеть со мной на скамейке рядом с кабинками. Ей не нравились приставучие мальчишки с их глупыми и избитыми фразами, которыми они пытались добиться расположения девушек, да они и вправду были неумными, хотя не все девчонки так думали, находились и такие, кому были по душе их провинциальные уловки. Мирьяна любила просто сидеть со мной на лавке, что-то спрашивала меня время от времени, потом замолкала, после длительных пауз опять спрашивала, например, что за люди живут здесь, какую музыку я слушаю, пробовал ли я марихуану, люблю ли Дженис Джоплин, потому что она — то, что надо, какой мой любимый актер, какую книгу я прочитал летом, есть ли у меня девушка, какие предметы в школе я ненавижу, с какими отметками я закончил год, как меня зовут друзья, был ли я в Белграде, а за границей… миллион вопросов упорно задавала мне эта маленькая Мирьяна, а я, нервничая, отвечал на них, с меня рекой тек пот, не из-за безжалостно жарящего адского солнца, а из-за того, что не всегда мог ответить на эти удивительные вопросы. В ближайшем кафе я покупал себе и ей холодную коку, посчитав сначала, хватит ли мне денег, потом мы пили это холодное пойло со вкусом шиповника и жженого сахара и молчали до нового шквала ее неустанных расспросов, заставлявших меня решать — остаться или уйти, но магнетизм маленькой Мирьяны не позволял мне пошевелиться. Кто тебе больше нравится… начиналась новая серия вопросов, летняя игра, которая была ей хорошо знакома, она играла в нее, думал я, со многими, это ей не впервой, кто знает, сколько парней она так измучила… скажи кто, Битлз или Стоунз, старая и неразрешимая дилемма, которую и сейчас, после стольких лет, люди того поколения до сих пор не решили, Битлз или Стоунз, неразрешимая дилемма, для которой нет нормального объяснения, никто не знал, почему те, а не другие. И всегда, что бы я ни сказал, она была за других, если мне нравилась Джин Сиберг, то ей нравилась Анук Эме, иногда наоборот. Весь день мы играли в эту игру, в которой действовали только ее правила, до тех пор пока солнце не начинало заходить и закатные краски не затопляли озеро, затем пустели пляжи, уходили полуголые мужчины и женщины, загоревшие, а некоторые покрасневшие и даже обгоревшие на солнце. Неосторожные глупые туристы, — с сочувствием думали, глядя на них, жители города.