Гай Давенпорт - Пятьдесят семь видов Фудзиямы
Ёк-кэлэмэнэ! - и, пока я помогаю ей подняться на ноги, всхлипы. Не плачь, Любимая! Оно перевернулось. Это ублюдочное бревно перевернулось, когда я на него наступила.
* * *В Обанадзава я навестил поэта-купца Сэйфу, который, путешествуя по своим надобностям, часто заезжал и ко мне в Эдо. Его наполняло сочувствие к трудностям нашего пути через горы, и он постарался восполнить их великолепным гостеприимством. Сора зачаровали питомники шелковичных червей, и он написал:
Выходи, жаба, дай мне взглянуть на тебя: я ведь слышу твое "утку-дай, утку-дай" из-под шелковичного домика. И еще: Шелководы одеты как древние боги. Мы взобрались в гору к тихому храму Рюсаку, знаменитому своей уединенностью и покоем. Позднее солнце по-прежнему освещало его и громадные утесы вокруг, когда мы приблизились, и золотом сияло в дубах и соснах, простоявших здесь сотни лет.
Сама земля, мшистый бархат, казалась вечностью. Я мозгом костей ощутил святость этого места; дух мой причащался ей с каждым поклоном, который я отдавал алтарям среди немых скал. Молчание, цельное, словно время. Единственный звук - цикады.
Дальше мы намеревались спуститься по реке Могами лодкой, и пока ожидали ее, меня отыскали местные поэты из Оисида и попросили показать, как писать сочлененные стихи, о которых они слыхали, но способа этого не знали. С огромным удовольствием я сочинил для них целую книгу.
* * *Может стоять? Кажется, да. Больно, но встать она могла. Я посветил фонариком вперед как можно дальше. Деревья! Впереди верхушки деревьев, Сэмуся! Это значит - твердая почва, тебе не кажется? Она пугающе хромала. Мы плюхали по грязи дальше. Уже по тому, как она молчала, можно было догадаться, насколько ей худо.
Мы медленно выбирались на сухую землю. Я снова всмотрелся в нее, осветив фонариком. Очень усталая девочка с вывихом лодыжки или чем-то похожим. У меня открылось второе дыхание, и я применил его лучшим образом, подсадив ее себе на бедро. Она держалась за мою шею, в благодарность целуя меня в ухо. Сцепив руки у нее под мягким местом, я мог бы вынести ее на берег, если тот был неподалеку. Мы добрались до леса, а тут уже можно и на корнях поскальзываться, и о камни спотыкаться. Фонарик отыскал довольно ровную полянку. Она светила мне, пока я убирал мусор. Мы расстелили брезент, развернули и сцепили вместе спальники. Мы гордились тем, что ушли в поход без палатки, хотя сейчас ее очень не хватало.
Под дождем мы разделись, запихав мокрую одежду в рюкзаки. Мокрее, по крайней мере, не будет. Нагишом скользнули в спальник. Так устала, что даже дрожать не хочется, сказала она. Из своего мешка она достала сушеные персики и яблоки, и мы пожевали их, облокотившись на локти и выглядывая в темноту.
* * *Река Могами стекает с гор через провинцию Ямагата, по дороге проходит множество предательских перекатов и впадает в море в Саката. Мы спустились по ней на старой рисовой лодке одного крестьянина, и сердце не поднималось из наших пяток.
Мы видели Сираито-но-Такэ, Водопад С Серебряными Струнами, наполовину скрытый от взоров густым бамбуком, и храм Сеннин. Поскольку река была полноводна и неукротима, я написал: Собрав все майские дожди в одну реку, швыряла вниз меня быстрая Могами. Я был рад выбраться на берег. Третьего июня взошли мы на гору Хагуро, и нас согласился удостоить аудиенции Эгаку, верховный жрец, который принял нас любезно и предоставил нам хижину. На следующий день, стоя в Большом Зале рядом с верховным жрецом я написал: Долина эта свята. Сладкий ветер пахнет снегом. Пятого мы увидели Святилище Гонген, дата возведения неизвестна.
Возможно, это тот самый алтарь, что, как говорит Фудзивара-но-Токихира в Ритуалах и Церемониях, стоит на горе Сато в Дэва, путая китайские имена Сато и Куро, поскольку Хагуро - разновидность Куро. Здесь обучают Совершенной Медитации, как ее понимает секта Тэндай, Свободе Духа и Просветлению, а учение это чисто, словно лунный свет, и приятно, как одинокая лампада в непроглядной темноте.
* * *Они с Бруни, акварелистом, знаете, были друзьями не разлей вода, а спорили так, что просто ужас. Он же был атеистом, Татлин[21], а Бруни очень русский такой верующий. Меня ребенком это просто в ужас приводило. Татлин весной брал нас на реку купаться, а ладанки на шее нет, и не крестится, прежде чем нырнуть. Чудесно с детьми возиться умел, взрослый, а знал, как с нами играть, не снисходя, с другими же он был очень эгоцентричен, все голосом своим козырял. Пастернак же вообще с детьми обращаться не мог. Он их даже не замечал. Татлин себе гусли смастерил, как у слепцов, что по деревням ходили. Особенно на юге. Как Татлин выглядел? Нескладный такой, как вы выражаетесь, костлявый. Глаза аспидно-серые, с веселой искоркой глаза, но они как-то мертвели и становились серебристыми, стоило ему впасть в задумчивость. Волосы у него были, как бы это выразиться, светло-серые. Когда пел песни слепых гусляров, то делал вид, что сам ослеп, закатывал их, невидящие. Голос у него был между баритоном и басом. У него же не было образования, знаете. Он жил в монастырской колокольне.
* * *Гора Хагуро усеяна сотнями маленьких домиков, где священники медитируют в строжайшей дисциплине - и не перестанут медитировать ради поддержания святости этого места, покуда люди на земле не переведутся. Восьмого мы взошли на гору Гассан. Плечи мои обвиты были бумажной веревкой, на голове - накидка из белого хлопка. Восемь миль шагали мы вверх, сквозь облака, туманом окружавшие нас, по скалам, скользким от льда, через снега. Когда мы ступили на вершину, всю залитую солнечным светом, я никак не мог отдышаться и продрог. Что за великолепное зрелище! Мы провели там ночь на ложе из листьев. Спускаясь назад на следующий день, мы набрели на кузню, где Гассан ковал свои знаменитые мечи, закаляя их в ледяном горном ручье. Мечи эти были сделаны из его преданности своему ремеслу и божественной силы, дремлющей в этой горе. Поблизости оттуда увидел я вишню-позднецвет, всю в снегу. Не могу высказать всего, что я там видел, но вишня эта скажет вам за всех, такая исполненная решимости, как бы поздно ни было, как бы неразумно ни было, принести красоту свою миру. Эгаку, по моем возвращении, попросил меня написать стихи о паломничестве на эту священную гору.
* * *Устроив себе ночевку во тьме и под дождем, мы одновременно ощущали изумительную безопасность теплой и сухой постели и остро осознавали, что не знаем, в какой части света находимся. Болото выросло здесь уже после того, как напечатали карту, сказала она. А мне кажется, ответил я, что мы - совсем одни посреди леса, здорового, как весь Вермонт. От нас до озера могло быть шесть футов, или же мы могли сидеть на крохотном островке деревьев в самом большом болоте мира.
Мне все равно, где мы, сказала она. Мы здесь, нам сухо, мы уже не в этом болоте.
Мы немножко пообнимались, затем отвалились на спины, чтобы равномернее распределить каменную тяжесть своего измождения, положив друг другу на животики по руке в знак симпатии и братства. Ты видел мельницу? спросила она. Прекрасную старую водяную мельницу, из красного кирпича, лет сто ей уже, наверное. Ясно как днем. Я сказал, что и обрадовался, и немного испугался, когда ее увидел, желание на реальность наложилось. Первое в моей жизни привидение, если мельница может быть привидением. Будь она реальна, мы бы уже поужинали горячим, выпили кофе и устроили бы себе домик, и побарахтались бы, да еще и два раза, после того, как чудесно долго бы настраивались на нужный лад, а дикобразы бы вставали на задние лапы и подглядывали в окна. Но она уже спала.
* * *Как холоден белый месяц над темными долинами горы Хагуро. Сколько облаков собралось и распалось, прежде чем мы увидели молчаливую луну над горой Гассан.
Поскольку я не мог говорить о горе Юдоно, омочил я все рукава свои слезами.
Слезы стояли в моих глазах, написал Сора, пока шел я по монетам в Юдоно, по священному пути. На следующий день пришли мы к Замку Цуру-га-Ока, где воитель Нагаяма Сигэюки приветствовал меня и Дзуси Сакити, сопровождавшего нас от Хагуро. Вместе написали мы книгу сочлененных стихов. Мы вернулись к своей лодке и спустились по реке Саката. Здесь стали мы гостями доктора Фугёку. Я написал:
Прохлада вечерняя в ветрах, перечеркивающих пляж Фукуура, и сумерки: однако верхушка горы Ацуми все еще ярка от солнца. Глубоко в дельте реки Могами летнее солнце утолило свой пламень. К этому времени обильны стали мои запасы красот природы, однако не мог я успокоиться, пока не увижу озеро Кисагата. Чтобы добраться до него, десять миль прошел я по тропе через скалистые холмы, вниз до песчаных пляжей и снова вверх. Солнце касалось горизонта, когда пришел я к нему.
Гора Чокай пряталась в тумане.
* * *На следующее утро мы проснулись и обнаружили, что не дошли около двадцати ярдов до той стоянки, которую искали. Господи, сказала она, выглядывая из спальника. В кедровом лесу лежало черное озеро, и берега его среди темной зелени казались полуденно-яркими тем ранним утром. Мы встали голышом и развесили одежду на солнышке по кустам. Она отыскала чернику нам в кашу. Я умудрился засыпать весь кофе пеплом, и нам пришлось есть одной ложкой, поскольку моя потерялась. Озеро оказалось слишком соленым для купания, поэтому мы стояли на мелководье и намыливали друг друга, пританцовывая от холода. Я ополаскивал ей спину, пригоршнями обливая плечи, когда увидел человека, разинувшего на нас рот из-за нашего утреннего костерка. У него было интеллигентное лицо, сам в очках и бойскаутской форме. Посох в руках сообщал ему нечто библейское. Другой рукой он, не подпуская, махал назад своему войску. Привет! крикнула ему она. Мы тут просто грязь после дороги смываем. Мы вчера ночью заблудились под дождем и добрались сюда через болото. Мы дадим вам время, ухмыльнулся он. Ох да Христа ради, сказала она, продолжая намыливать мне спину. Мы же просто люди. Они ведь уже видели людей, правда?
