Ирен Немировски - Осенние мухи. Повести
Девушка остановила граммофон, закурила — тут же бросила сигарету в пепельницу и коротко приказала:
— Помоги мне.
Они молча прибрались, вытряхнули пепельницы, составили на поднос пустые стаканы. Люля открыла ставни, жадно, полной грудью, вдохнула прохладный воздух улицы.
— До чего жарко…
Татьяна Ивановна молча, с какой-то первобытной застенчивостью, отвела взгляд.
Люля присела на подоконник: она раскачивалась и что-то тихонько напевала. Казалось, девушка совершенно протрезвела, но выглядела больной: поцелуи стерли пудру с ее высоких скул и бледных щек, под огромными глазами залегли тени. Люля смотрела в никуда пронзительным пустым взглядом.
— С чего ты вдруг всполошилась, няня? Мы проводим так все ночи, — произнесла она наконец спокойным, осипшим от вина и табачного дыма голосом. — В Одессе… И на корабле… Ты разве не замечала?
— Какой срам… — с горьким страданием в голосе прошептала старая женщина. — Какой срам!.. Твои родители спят в соседней комнате…
— И что с того? Ты, верно, рехнулась, няня! Мы не делали ничего плохого. Немножко выпили, целовались… Думаешь, папа и мама вели себя иначе, когда были молодыми?
— Нет, девочка.
— Вот видишь!
— Я тоже была молодой, Люличка, давным-давно, но помню, как играет горячая кровь. Такое не забывается. Я помню твоих тетушек, когда им было по двадцать, как тебе. В Кариновке, весной… Какая дивная стояла тогда погода… Они каждый день гуляли по лесу, плавали на лодках, а вечером ездили танцевать к соседям или устраивали бал у себя. Все девушки были влюблены и лунными ночами часто ездили кататься на тройках… Твоя покойная бабушка, бывало, сердилась: «В наши времена…» Но границ дозволенного никто не преступал… По утрам барышни приходили ко мне — рассказать, что сказал тот кавалер, что ответил другой… Они обручились, вышли замуж и достойно прожили с мужьями отмеренный им Богом срок… Обе твои тетушки умерли молодыми, одна — родами, другую унесла лихорадка. Я ничего не забыла… У нас были лучшие лошади в округе, и твой отец, совсем еще юноша, его друзья, его сестры, другие девицы выезжали на ночные прогулки в лес, а лакеи освещали им путь факелами…
— Да уж… — откликнулась Люля, с горечью обводя взглядом стены тесной мрачной гостиной.
Конечно, обстановка изменилась. И даже водка, которую она пила, была дешевой!
— Кое-что еще изменилось, детка… — покачала головой Татьяна Ивановна, с печалью глядя на свою питомицу. — Прости, милая, не мне тебя стыдить — я видела, как ты родилась… Но ты ведь не довела до греха?.. Соблюла себя?
— Конечно, няня… — Люля вспомнила Одессу под обстрелом и ночь, которую она провела в доме бывшего губернатора барона Розенкранца: он был в тюрьме и его сын остался один в огромном особняке. Канонада началась внезапно, она не успела уйти и осталась с Сержем Розенкранцем. Что с ним теперь сталось? Вряд ли он жив… Тиф, голод, шальная пуля, тюрьма — причин более чем достаточно… В ту страшную ночь горели доки… Они занимались любовью, глядя, как языки горящей нефти наползают на порт…
Люля вспомнила покосившийся фасад дома на другой стороне улицы, черные проемы окон с выбитыми стеклами, колышащуеся в пустоте белые кружевные занавески… В ту ночь… смерть подошла совсем близко…
— Конечно, нянюшка, — машинально повторила она.
Татьяна Ивановна поджала узкие синеватые губы и покачала головой: она слишком хорошо знала свою воспитанницу, слова не могли ее обмануть.
Жорж Андроников вздохнул, тяжело перевернулся и приоткрыл глаза.
— Я совершенно пьян, — простонал он, покачиваясь, добрел до кресла, уткнулся лицом в подушки и затих.
— Он теперь каждый день с утра до вечера работает в гараже и только что с голоду не умирает. Без вина… и всего остального жить было бы вовсе незачем.
— Бога ты не боишься, Люля.
Девушка спрятала лицо в ладонях и зашлась в отчаянных рыданиях.
— Ох, нянюшка… Как бы я хотела оказаться дома!.. Дома, дома! — повторяла она, нервно ломая пальцы. — За что нас так карают? Мы никому ничего плохого не сделали!..
Татьяна Ивановна легонько погладила девушку по распущенным волосам, пропахшим табачным дымом и вином:
— На все воля Божья.
— Как ты мне надоела, только и знаешь, что Бога поминать!..
Она вытерла слезы, раздраженно дернула плечом:
— Уходи, оставь меня!.. Я устала и злюсь. Не говори ничего родителям… К чему? Ты только причинишь им лишнее огорчение, но изменить ничего не изменишь, поверь мне… Ничего. Ты слишком стара, тебе не понять.
Глава VI
Августовским воскресеньем, сразу после возвращения Кирилла, Карины заказали поминальную службу по Юрию. На улицу Дарю они отправились пешком. День был прекрасный, парижское небо сияло синевой. На авеню де Терн, в проулке между домами, расположилась ярмарка: гремела музыка, ветер гонял по мостовой пыль. Прохожие косились на Татьяну Ивановну, удивляясь ее черному платку на волосах и длинной юбке.
Заупокойную служили в крипте. Воск с оплывающих свечей капал на каменные плиты пола. «За упокой души раба Божия…» Длинные тонкие руки старика-священника дрожали, его голос звучал тихо и нежно. Карины молились молча, никто не думал о Юрии: его душа обрела вечный покой, а каждого из них ждал впереди долгий неизведанный путь. «Защити меня, Господи… — мысленно взывали они. — Прости прегрешения вольные и невольные…» И только Татьяна Ивановна, стоявшая на коленях перед иконой в тусклом золотом окладе, клала земные поклоны и думала о Юрии, молилась о нем, просила для него у Бога вечного покоя и спасения души.
Отстояв молебен, Карины отправились домой. По дороге они купили у молодой веселой цветочницы свежие бутоны роз. Им начинал нравиться этот город и его обитатели. Когда идешь по парижской улице и на небе вдруг показывается солнце, все невзгоды и страдания почему-то забываются и на сердце становится легко…
Дома их ждал холодный ужин — у служанки был выходной. Они сели за стол, поели, хотя никто не чувствовал голода, и Люля поставила розы перед детской фотокарточкой Юрия.
— Какой странный у него был взгляд, — задумчиво сказала она, — я раньше не замечала… то ли равнодушный, то ли усталый, взгляните…
— Такой взгляд всегда бывает у тех, кому на роду написано умереть молодым или кончить жизнь трагически, — удрученно прошептал Кирилл. — Они словно бы знают, когда уйдут, но им все равно… Бедный Юрий, он был лучшим из нас…
Они долго молча смотрели на маленький выцветший снимок.
— Ему теперь покойно, душа его обрела свободу вечную.
Люля бережно поправила цветы в вазе, поставила у фотографии две зажженные свечи, и они застыли, понуждая себя думать о Юрии, но в их душах была одна только ледяная печаль, как будто с его смерти прошло много долгих лет. А ведь минуло всего два года…
Елена Васильевна машинальным жестом осторожно вытерла пыль со стекла — так утирают слезы с лица ребенка. Из всех детей она хуже всего понимала Юрия и меньше всех его любила… «Юрочка теперь с Господом, — подумала она, — он счастливее остальных…»
С улицы доносились звуки праздничного веселья.
— Здесь жарко, — сказала Люля.
Елена Васильевна обернулась к ним:
— Ступайте, дети, подышите воздухом, развейтесь. В вашем возрасте я тоже предпочитала ярмарку в Вербное воскресенье скучным придворным праздникам.
— Обожаю ярмарки! — выпалила Люля.
— Так иди, веселись, — устало повторила ей мать.
Люля и Кирилл ушли. Николай Александрович стоял у окна, глядя на белую стену дома напротив. Елена Васильевна вздохнула. Как он переменился… Даже не побрился сегодня… Надел старый, в пятнах, пиджак… Как же красив, как обаятелен он был когда-то… А она сама? Елена Васильевна украдкой взглянула на себя в зеркало: бледное лицо, расплывшаяся фигура, старый, заношенный фланелевый халат. Тоска… Она — старуха!..
— Нянюшка… — позвала она вдруг.
Она впервые назвала так свою старую служанку. Татьяна Ивановна, тенью бродившая по комнате, подняла на хозяйку потерянный взгляд.
— Что, барыня?
— Мы постарели, бедная моя, так ведь? Но ты не меняешься. Как хорошо смотреть на твое милое лицо… Ты все такая же.
— Так ведь я старуха, куда уж мне меняться, разве что в могилке, — со слабой улыбкой отвечала Татьяна Ивановна.
— Ты помнишь наш дом?
Лицо старой служанки залилось краской, она взмахнула дрожащими руками:
— Мне ли не помнить, матушка Елена Васильевна!.. Господь милосердный!.. Да я место каждой вещи помню!.. Вошла бы в дом, прошла бы по комнатам с закрытыми глазами и ни разочка бы не споткнулась!.. Все ваши платья помню, и детские одежки, и мебель, и парк — все!..
— Зеркальный салон, мою маленькую розовую гостиную…
