Юлия Андреева - Мертвым не понять
Однако я не стала пугать Славу, хотя и пообещала попробовать навести справки о бывшей танцовщице. Вообще странное дело – я заметила это, еще когда косила под лесбиянку. Стоит только сообщить малоинтересному для себя мужчине эту свою особенность, как он тут же начинает вспоминать, что есть, мол, у него знакомая, с которой ему срочно нужно тебя свести. Маразм. Как будто если невооруженным взглядом видно, что я нормальная женщина, то мне сразу же подавай мужика! Бред! Я не верила, что стерву эту – Танечку Светлиц– кую, – тем более если она гадость задумала, удастся скоро вычислить. В письмах же были только угрозы, ни единого условия – ни одного шанса. Проклятие. Я представила себя на месте Риты – жизнь в ожидании удара, и еще какого… Да, она богата: муж – известный коллекционер, но если не можешь признаться в этих преследованиях, значит уже не получится открыто нанять охрану, а в театре… это же проходной двор – туда можно войска ввести – живи не хочу. У них однажды осветитель запил – искали, найти не могли, оказалось он днем спал, а ночью пил и в декорациях путался…
Но ради покоя примадонны нам с Владиславом следовало написать пьесу, что ни он, ни я делать не умели. И в любом случае – если Белкина обратилась к Славке не просто как к своему школьному другу, а еще и как к известному автору – значит, она знает, чего хочет, и напиши он хоть шедевр из шедевров – она охотно отдаст его за пару страниц моего творчества, будь это хоть бред напополам с халтурой.
Я подумала, что можно будет где-нибудь использовать эту историю двух амазонок с эффектной дракой в конце, и сходу набрала на компьютере пару-тройку основных ходов, в духе нашего общего учителя, и окончательно придя от этого в восторг, неожиданно для себя выдала крошечный текстик: «Твой П.». Вот он:
«Народ достает – сил никаких нет. Пришлось назваться лесбиянкой (активной, агрессивной, мол, годмише в сумке – выньте-нате!).
Испугались, смутились. Сдержанный кивок – мол, «понимаем, как же, лесбиянка – тоже человек». А уже на следующий день начали требовать членские взносы.
Я ору, сопротивляюсь, доказываю, что, мол, нет такого налога на годмише! Не догадались еще придумать. А этого… ну, чего нет, того нет. И денег у меня нет, и вообще ничего нет! Можно проверить!
Теперь говорю, что мужчина у меня все-таки есть, зовут Павел. Он нежный и красивый, добрый очень, чудный такой, в общем, мне подходит. Да что там – лучше не надо. На самом деле – лучше и нет!
Я про него здорово научилась истории разные рассказывать, стихов напосвящала – обрыдаться. Брелок или перчатку какую найду – всегда могу отличить – его это или нет. Еды вкусной, бывает, наготовлю, как он любит. Одеваться тоже стала по-другому – сексуальнее – для него. Вещей всяких мужских накупила, в шкафу повесила и поверила. По-настоящему уверовалась. Все поверили.
Сегодня пришла вечером домой, а в постели темная роза лежит и записка.
«Буду в полночь.
Твой П.»
Жду!..»
Уверенный в том, что я занялась делом, Славка шарился в прихожей, борясь с непослушной обувью.
Пока он ходил в магазин (терпеть не могу покупать картошку и прочую тяжесть), я набросала несколько страниц, вложив туда все свое недовольство по поводу прерванной работы. От имени ревнивого и взбешенного невниманием молодого человека я проклинала на чем свет стоит Марго, подхлестывая себя тем, что, не отвлеки меня Славка неожиданным и неприятным заказом, я уже давно бы расследовала убийство в… Ну вот – я даже не знаю где! Дожили!
Итак: звонки и письма повлекли за собой нервные срывы – ясно. Муж подозревает… А почему? Что, вспоминает прежних дружков жены? Очень даже может быть. Ходят сплетни? Пожалуй. А может, он тоже получает послания и не показывает их Рите, не желая выглядеть в ее глазах идиотом, или хочет проверить?! Тогда у него есть все основания следить за ней!
Я чувствовала вдохновение. Что же он видит – жена ведет себя странно, то и дело получает письма и отмалчивается или делает вид, что их и не было. Звонки в любое время дня и ночи – это-то он не может не заметить…
Мои мысли прервал Шоршона, и я, накинувшись на него в прихожей, выложила все. После чего он с полчаса висел на телефоне и наконец заявился ко мне на кухню красный как помидор и попросил написать еще и письма для мужа, но с тем, чтобы прочитавший легко смог распознать, что анонимщик никогда не допускался в квартиру дальше порога, а значит, легко можно будет поставить под сомнение и все остальное.
Но это уже полный бред! Ревнивец хватается за любую мелочь. Зачем писать ему? К тому же лениво. Но делать нечего. Слава вымолил в издательстве отца отсрочку, и я занялась ненавистными письмами.
Желая слегка перенаправить беспокойную головку Шоршоны, я присоветовала ему обратиться за помощью – нет, не к психиатру. На это он в жизни бы не решился, а в «Гадальный салон Линды».
Линда – моя ровесница – была сестрой Яна Касареса, который время от времени помогал в моих архивных поисках. Наверное, на самом деле я всегда чуть-чуть побаивалась слепой ясновидицы. Точнее, слепой она была большую часть своей жизни, но даже после операции сохранила некоторые старые привычки типа ощупывания всего и вся, встречающегося ей на пути. В музей ходить с такой спутницей, наверное, последнее дело! Кроме того, она была сама не своя до красивых молодых людей, которые и вились вокруг нее в невероятном количестве. Но одно можно было сказать наверняка – искусство медиума она познала в совершенстве. Видела будущее, мало того – время от времени, как настоящая шаманка, помогала чьей-нибудь заплутавшейся душе найти дорогу назад, спасая наркоманов, шизофреников и не в меру перетрудившихся и заплутавших в собственных построениях писателей.
О Линде, как о человеке, не желающем считаться с мнением окружающих, ползли самые нелицеприятные слухи – лично я старалась держаться от нее подальше. А то – черт их, экстрасенсов, знает – чуть что не по них – враз нашлют порчу. А порча не парча, ее так просто не снимешь. Да и кому приятно, когда тебя читают, как книгу.
Чуть вытянутое прибалтийское лицо со светло-серыми прозрачными глазами казалось древним и прекрасным, длинные почти белые волосы были абсолютно прямыми, и медиум никогда не укладывала их в прическу, даже косу не заплетала. Стиль ее одежды оставался неизменно хиповатым – что злило меня как человека, ввиду множества причин не способного расслабиться.
Да. Я не любила Линду – но именно к ней была вынуждена отправить своего несчастного друга, абсолютно не подозревая, что скоро и сама изведаю мощь ее обволакивающей силы.
Маргарита по-прежнему не имела понятия о моем участии в этом деле и просила у Шоршоны все новые и новые образцы моего стиля и его почерка. В конце концов я написала ее мужу, что застрелю его на восьмое марта, потому что мне… (имеется в виду отверженному) не доставляет удовольствия лицезреть их счастье. В общем, полный бред, но звучит убедительно. А то… кому же это приятно?!
Меж тем Пава начал приходить уже не просто с синяками, а с настоящими кровоподтеками и длинными, багровыми следами от хлыста на спине. Наконец он сознался, что нарвался на настоящего садиста и теперь не знает, куда от него деваться. Я поселила принца у себя, и вскоре он уже знал о истории со школьной подружкой Владислава чуть ли не больше меня. Работа над пьесой совсем заглохла, в то время как писем я написала массу. Время от времени Шоршона подсовывал мне собственные воспоминания о школе, в которой они учились и где по легенде Рита познакомилась с преследователем. Я никогда не любила легко узнаваемые подробности и писала от себя, но, как это выяснилось позже, переписывая, Славка неизменно добавлял их. Глупо! Ах, как глупо!
Одновременно, чтобы окончательно не деградировать, я начала сочинять рассказ о женщине, обратившейся к любящему ее мужчине из-за того, что ее избивает любовник – совершенно мерзкий псих, от которого она, ко всему прочему, еще и не может никуда скрыться. В итоге верный рыцарь убивает надоевшего ей дружка, на самом деле оказавшегося ни при чем, и садится за решетку.
Пава убедил меня не показывать пока текст Шоршоне, потому что он никогда не пропустит его, а сделать из него совместное произведение о любви и коварстве.
Так мы и развлекались, поджидая нашего психа– рыцаря.
Вечером отправились на концерт цыганской песни, где в антракте недурно конкурировали с самими актерами по обращенному на нас вниманию зрителей.
В этот раз я позволила себе расслабиться; надо сказать, что мне ужасно понравился тонкий как стебелек молодой гитарист с длинными, легкими волосами, похожий на одного моего знакомого художника, застреленного накурившимися молокососами, когда он возвращался с выставки. Все первое отделение я смотрела только на него. Почти только, точнее сказать, потому что внимание мое плавало от трепетного юноши до седобородого красавца с манерами дикого барса и со свернутым в виде шарфа женским платком на шее, который пожирал меня глазами и пел, обволакивая и тут же стегая своим голосом. Отчего мое внимание летало как пинг-понговый мяч, и в антракте я совсем было уже потеряла голову от нахлынувших на меня противоречии, когда дикий красавец подошел ко мне со спины и дотронулся до моего плеча. Играла музыка, и я танцевала с ним, ощущая, как мне передается его трепет и тепло.
