Дарья Симонова - Пинг-понг жив

Эля спорить не стала, только призналась, что считала меня недалекой и со странностями, а теперь нет, отнюдь. Просто диву даешься, как единожды сболтнув, меняешь тональность бытия и как важно, что о тебе подумают, и еще важнее прояснить это вовремя, ни раньше ни позже. Мое тщеславие устроено без извилин: кто ко мне - к тому и я, принцип кукушки и петуха. Что касается грубой лести, так мне все чаще правду-матку, я не избалована реверансами, если и подмажут елеем, так и тут матка замешана. Стоит врагу мне подмигнуть - и я возлюблю его без аннексий и контрибуций. Эля объяснила, что у меня дурной характер, но с этим уж ничего не поделаешь, как с монеткой на дне океанском, не извлечешь. Я изменюсь неизбежно - она объясняет, - но пусть как можно более плавно, мягко постепенно, как в медленном стриптизе, потому что медленный полезней обоюдно. Она не пояснила, что значит "полезней", но мне кажется, я поняла. Я ее спросила, почему она не останется здесь, в Москве, здесь и театров больше, и жизнь шабутней, и вообще (подразумевалось - Марсик...) Эльвира Федоровна прищурила слезящийся глаз от дыма, дескать ну ты даешь! Думаешь, мол, я не потаскалась по юности, думаешь, хуже тебя, пигалицы. Знаю, знаю я Москву, эту отставную прокуроршу с новенькой челюстью, с шершавыми загорелыми ляжками, раздвигающими тугой шелковый разрез и с туфлей на босу ногу, с хорошей туфлей которую наденешь - и одевать расхочется, нога в ней спит; а Москва-душка любит дать поносить, любить за стол позвать, в яства носом потыкать, - только ты успевай каждого попробовать, потому что накушаться не дадут, тут не кормят - тут показывают, вот, дескать, куда тебя пустили со свинным рылом твоим... Добрых рук едва коснешься, так что прощайся с ними сразу, они есть да не про нашу честь, обещанное храни как память, не более, и телефоны пусть при тебе только те, что помнишь наизусть. Москва любовь подарит обязательно, и не одну, и любую, она не может при виде гостя по сусекам не поскрести, пыль не сдувануть, не плюнуть и растереть для новизны и не всучить прошлогодний календарик, забытый кумой зонтик, терку для мозолей... Принцип хорошего продавца - вначале втюхать залежалое, но клюнешь на удочку - и ведь парадокс: не пожалеешь, привяжешься, потом же как проглоченный кусок говядины на ниточке из собаки Павлова - Москва вынет осторожно подарок, а глаза проникновенные: все понимает, только деньги у нее уже посчитаны и скручены резинками, тебя, прости, не ждали и прибора не поставили (ты ж ведь не Удача!), выйди на балкон, пососи спичку, остынь, здесь мало званных - сплошь избранные, Москва - она как хороводы наши детские: каравай, каравай, кого хочешь выбирай, - но выбирают всегда одних и тех же, по одежке, нелюбимых вовсе, но так повелось. Потому что внезапно она рассвирипеет, смахнет скатерти со столов, все вон пошли, окаянные... окинет разруху глазами, налитыми злым смирением... а ты тогда успевай схорониться по кладовкам и замри, замри... смотри в щелочку, что будет. Кто такое еще кроме Эли скажет?

Еще она беспокоилась за Марсика, сказала, что зря он играет в подлеца и ее не слушается - ему учиться надо, а не порхать, миру совсем не нужны эти мальчики как девочки и девочки как мальчики, мир ими надивится, а после исторгнет их как пестрый космический мусор, ведь с точки зрения эволюции они - ботва, пустое место. В воду глядела Эля, а мне было неловко за нее - засранец предал ее на корню невесть из-за чего, а она по нему чуть не в колокольчик звонит! Мы ведь о нем говорили перед поездом, когда Эльвира Федоровна собралась последний раз к себе. Потом она приедет к Марсу, но уже больше никуда не возвратится. Но никакой угадайки, - Эля отличалась будничным предвиденьем. Это когда без помпы и рукоположений рюхаешь, кому чего грозит, в том числе и самому себе, - бывает же так. Только вряд ли она опускалась до предположений, с какой стати Марсище не пришел ее проводить по-человечески, почему с ней оказалась всего лишь я. Он поймал жирную рыбку в мутной воде и покоролевствовал на час в одном "лучшем доме". Не то, чтобы совсем из-за денег - по интересу. Если честно, я понятия не имею, чьим любовником эти три дня он был, я в том кругу никого не знаю, много позже мы там марсиковы поминки справляли, но можно ли судить по тому о близости? Пришел оттуда весь морщинистый от смеха, потный, дикий, в чужих носках... я тогда впервые узнала, что носки тоже могут быть от Валентино. Откуда мне известно, каким он пришел? Я тогда у него жила, у меня наметился просвет между стульями, т.е. одно кончилось, другое не началось, надо было переждать... Играл скулами, любопытство мое он побаловал года через три. И то избранно, не про все... Тогда он просто пропал, а подруга его здесь, со мной рядом нервничает. Марсик позвонил один раз - и голос чеканный, трезвый, я тут же подумала, что случилось чего. А он говорит, что да, случилось, мол, и Элю он проводить не сможет. "Побудь с Эльвирой Федоровной, ты вроде ее не раздражаешь..."

И началось у меня по песне: "страх, от того, что хуже, чем можем" - облеченная драгоценным доверием, опасаюсь его утратить; "и радость от того, что все в надежных руках" - разумеется, сделаю все, что смогу, буду метать икру и сдувать пылинки. Эльвира Федоровна сразу показалась старенькой недотепой, накупила на вокзале шанежек и колбас втридорога, осунулась. Я ее, понятно, стараюсь подбодрить любыми средствами, а ей тошно до того, что на меня ее мурашки спрыгивают, и мне даже выпить с тоски захотелось, хотя я это дело не признаю, я люблю принять с ветерком и с радости. И вдруг она спрашивает - пива хочешь? Я ей: хочу ужасно, но покрепче. Эля: идет! Но это у меня без меркантильной мысли вырвалось, я и не знала, что она возьмется меня угощать, да и откуда деньги у женщины после путешествия?! Она ведь официально их себе выцарапывать умудрялась, хотя какие там командировки у бутафорши из провинциального театра! Но мы идем с ней в... что бывает на вокзалах? Туда и идем. Блюз придорожной закусочной. Мне приятно было вспоминать о том вечере, хотя хэппеннинг готовился не для меня - для Марсика. Накопила денежки, старая дура! - она сама так о себе. В кои веки накопила... По-моему, тогда именно она и решила взять курс на западное полушарие. Злые или добрые языки (разве их разберешь!) объяснили мне, что в те дни Марсик получил трудный опыт ...будто его в суматохе вертепа поимели без разбора. Одурманили и поимели. И на старуху найдется проруха. "Языки" еще говорили, что ему понравилось. Я закрывала глаза и уши. Пусть Марсик окажется любым гадом ползучим, только не педерастом. Ведь так? Нет, другие ради бога, по мне так хоть голубой, хоть зеленый, лишь бы человек славный, я приветствую все человеческие конфессии, если они не враждебны к прочим, но харизму зря губить ни к чему. От добра добра не ищут, излишества не угодны природе, она живет по Закону Необходимого и Достаточного, для шага вправо-влево необходимо иметь веские причины, а для остроты ощущений ни-ни, для остроты, пожалуйста, коллекционируй автомобили, кусай яблоко, подвешенное на ниточку и узнавай свою пассию по филейной части в ресторанной развлекухе. Нельзя насмехаться и вносить путаницу в половые признаки, придуманные богом (хотя по мне, так Господь сам первый путаницу в них и внес тем, что наделил некоторых таким казалось бы неполовым признаком как разум)... Нет, Марсику положительно противопоказаны этакие перекосы! Но! Если уж он без дураков впал в "опустительство", то уж гулять так гулять, конфуз никоим образом не сбил бы его с путей и не стал бы поводом к этакому паскудству - любимая женщина на вокзале закусывает портвейн любительской котлетой. Хотя кто знает...

Господь с вами, а почему тогда поминки всегда в том логове?! Но Марс вечно утыкан вопросами, как Св. Себастьян - стрелами.

Я спрашиваю: Эля, а вам никогда не хотелось прославиться. Она спокойно - нет, не хотелось. Вообще ей действительно было не до славы. Не хочу думать, предвидела она или нет - страшно мне думать, потому что сразу лезу в ее шкуру, цепенею. Думаю, скорее "да" чем "нет", предвидение бывает деятельным, она готовилась, только толком не понимала к чему. Просила меня бросить называть ее на "вы", я с горячностью соглашалась, потом соскальзывала обратно в ребяческий пиетет: нечестолюбивые для меня - кубики Рубика, инопланетяне, а нечестолюбивей Эли я в жизни людей не видела. Я опьянела молниеносно, у меня организм идеально послушен алкоголю, в том смысле что ему скомандуешь: пить, веселиться! - и он мигом; я давай, упиваясь миссией затейника, плести косички из лирических отступлений и наступлений. Вариации на тему глории мунди терзали меня изначально, со времен младенческой несознанки. Приеду в деревню бабушкину, и оторопь берет: буйные мужики, тихие старухи, сумрачные женщины с толстыми икрами пьют водку, полощут простыни в речке Ряске, судачат, ссорятся, встают в четыре утра, носят воду, угощают домашними яицами, тарахтят мотороллерами, моются раз в неделю в горячем банном аду и тихо тонут в Лете, так и не узнав, что такое Кабо Верде, Лонжин и каре миа - просто слов этаких не услышав. Да не из-за слов, конечно, обида, а из-за того, что люди исчезают легче пыли, - молодые, старые, идиоты, умницы-разумницы, праведники, любимцы, подонки, всех уносит в братскую могилу местного кладбища, чтоб лет через пятьдесят срытые их памятники свезли на свалку, а овальные портреты, каждый из которых заслужил слезу живую и прикосновение губами, морщились и тлели. Но Дориана Грея тут и конь не валялся...