Константин Ваншенкин - В мое время
Я тогда, читая “Балладу”, подумал, что, может быть, не все до конца понял. Меня слегка сбили с толку строки:
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом.
Может быть, он однорукий? Нет, нет, поэт трижды повторяет: безрукий. И показывает его очень точно:
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
О беременности жены упоминается, кстати, дважды, будто и эта подробность тоже может свести с ума.
А мы простодушно удивляемся: всего-то навсего!
Вы скажете, что стихи о другом. Нет, прежде всего об этом. Время расставляет акценты в искусстве порою со значительным интервалом.
* * *
Бунинские женщины. Почти во всех его “интимных” рассказах женщина раздевается сама, по собственной инициативе, – как-то очень легко достается, чаще всего почти без всяких усилий со стороны мужчины. Возможно, это результат какого-то комплекса, – не опыта, а мечты. “Антигона”, “В Париже”, “Визитные карточки”, “Галя Ганская”, “Генрих”, “Муза”, “Натали”, “Руся” и еще другие. Некоторые его замечательные рассказы удивляют фактической одинаковостью таких сцен (“В Париже”, “Чистый понедельник”).
Но в рассказах о женщинах есть у него еще одно упорное сходство. В чем оно? В неожиданно, раз за разом, возникающем в них отчетливом мотиве острейшего и непоправимого мужского горя (“Солнечный удар”, “Генрих”, “Ида”, “Чистый понедельник”…).
Письмо Бунина строго-сдержанно, подчеркнуто-элегантно. Он сам не раз говорил, что пишет с холодной головой. И мы поверили!
Но разве можно это сказать о перечисленных мною рассказах? Нет, конечно. Возьмем тот же “Солнечный удар”. Ослепляющий и оглушающий удар страсти, настигший сразу двоих.
Молодая женщина возвращается по Волге с курорта и знакомится на пароходе с поручиком.
“После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней.
– Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании…
… Впереди была темнота и огни”…
Ну хорошо, раньше обедали поздно, в шесть часов. Но откуда темнота, ведь еще лето? Темнота нужна автору.
Поручик умоляет попутчицу сойти на ближайшей пристани.
“- Ах, да делайте, как хотите, – сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещенную пристань, и они чуть не упали друг на друга”.
Разумеется, два человека не могут одновременно упасть друг на друга. И это Бунин!
Далее: “Поручик кинулся за вещами”. Тоже сказано неосмотрительно. Ведь за своими он кинулся, не к ней же в каюту! Читатель недоумевает: а она как же? Тоже кинулась? Или сошла без багажа?
Женщина поехала дальше лишь на следующий день, другим пароходом. Но мы уже узнали, что у нее дом, семья. Конечно, она заранее сообщила мужу о времени приезда, ее будут встречать. Но Бунин, обычно такой точный, забыл об этом. Особенно удивительно это потому, что у него нередко встречаются в рассказах телеграммы, и в “Солнечном ударе” тоже (поручик хочет послать уехавшей телеграмму, но не знает не только адреса, но и ее имени и фамилии).
И наконец, – проводив ее на пароход, “при всех поцеловал на палубе”. А ведь там вполне могли находиться люди, которые ее знали.
Что же произошло? Поразительно, но факт – не только персонажи, но и сам И. А. Бунин, как, впрочем, и читатели, потерял голову, махнул рукой на мелочи, тоже оказался ошеломленной жертвой “солнечного удара”.
* * *
В рассказах Бунина, Куприна, да и у других тоже, нам порой попадается шустовский коньяк. Что это такое, современный читатель не знает. А это тот самый напиток, который мы давно уже привычно называем армянским коньяком. Его производство наладил в Ереване Владимир Сергеевич Шустов. Коньяк распространился и стал заслуженно популярен в России именно в те, бунинско-купринские времена. А уж они-то знали в этом толк и немалую дань отдавали ресторанной жизни.
Однажды мы с Инной были в гостях у Зиновия Гердта и его милой жены Татьяны Александровны. И вот за ужином, к слову, неожиданно выяснилось, что Таня – внучка того самого Шустова, а ее мама (она была еще жива) – естественно, его дочь.
Об этом заговорили потому, что они вдвоем недавно побывали в Ереване. Зяма заранее позвонил туда знакомому администратору, попросил устроить им гостиницу и по возможности все показать, тем более что они будут там впервые. И в заключение небрежно обронил, что они вообще-то Шустовы.
Тот возопил: что же ты молчал? Это же наш национальный герой!
На другой день после прибытия их повезли на коньячный завод. В заводском дворе шеренгой стояли рабочие и кланялись в пояс. Под конец надарили множество всяческих редких бутылок.
А водил их по заводу главный инженер. Он рассказал, что ему утром позвонил директор и попросил, поскольку его самого внезапно вызывают в ЦК, принять как следует (очень тепло) дочь и внучку Шустова. А тому послышалось: “Суслова”, и он ответил по-армянски, что, мол, на хрена они мне нужны!.. Директор поразился: что ты говоришь! Он так много сделал для Армении!.. Главный возмутился в свою очередь: Суслов много сделал для Армении? Что же он сделал?.. Какой Суслов! Шустов!..
Шустов? Владимир Сергеевич?
Как их принимали, вы уже знаете.
Зяма родословной своей жены очень гордился.
* * *
1994 год. Международный писательский симпозиум на борту греческого семидечного теплохода “WORLD RENAISSANCE” (“Всемирное возрождение”). Во время одной из портовых стоянок, в автобусе между Эфесом и Пергамом (названия-то какие!) гид, турок грузинского розлива, в конце пути поставил для нас кассету с русскими песнями, записанную им недавно в заштатном парижском кабаке. Исполнение совершенно не профессиональное, а песню “Ты не вейся, черный ворон” какой-то хмырь поет на мотив “За окошком свету мало”.
Вдруг сидящий рядом со мной Чухонцев спрашивает: кто авторы песни “Эх, дороги”?.. Я отвечаю: слова Льва Ошанина, музыка Анатолия Новикова… Он: это официально. А вот говорят, что слова не его, что он их выиграл в карты… Я: чепуха… Олег: серьезный человек говорит – Игорь Виноградов… Я: да полно… Он: песня-то гениальная… Я: ну уж гениальная! Твардовский с Исаковским очень над ней когда-то издевались…
Олег соглашается снизить эпитет на “известнейшая”. Я: да, песня народная…
На моей памяти слухи о якобы присвоенном авторстве той или иной песни возникали неоднократно. Причем, это всегда касалось только стихов. Чтобы объявить себя автором музыки, нужно хотя бы знать ноты.
Что же касается Ошанина (Лева был еще жив), то при его катастрофически слабом зрении трудно было представить себе его играющим в карты, да еще и выигрывающим. А главное, “Дороги” – это явная подтекстовка, то есть слова написаны на уже готовую музыку. Что же мелодию он тоже выиграл?
Песня появилась в сорок пятом, но уже после войны. Исаковский однажды мне рассказал, что Твардовского особенно возмущала строчка: “пыль да туман”. Что-нибудь уж одно – вместе так не бывает. Я возразил: может быть, это просто перечисление. Михаил Васильевич не согласился. “Пыль да туман”, то есть одновременно.
Ну ладно. Давайте посмотрим подробнее.
В первых строках перечисляются, по мнению автора, тяготы, неудобства войны: пыль, туман, холода и пр. Но ведь, скажем, туман не обязательно в тягость. Холод или пыль – не только и не столько фронтовая подробность. (Другое дело пыль у Киплинга, но ведь там: “мы идем по Африке”.) И уж тем более “степной бурьян”! Он-то уж при чем?
Далее:
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
“Можешь” и рядом “может” – создают ощущение недостаточности отбора. А почему “крылья”? Случайная метафора. Или вот – “степей”. Степь сама по себе, т.е. и в единственном числе, нечто очень широкое в отличие от поля. И в припеве опять “степи”:
Вьется пыль под сапогами
степями,
полями…
То есть открытый, бескрайний простор. И вдруг:
Выстрел грянет,
Ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
Нет, это не бой. В бою все вверх дном. А здесь что это за явно одиночный выстрел, который “грянет”? И что это за ворон? (Может быть отсюда – “крылья сложишь”?) Никаких воронов во время боя быть не может. Совершенно очевидно: “дружок” расстрелян. Это что-то вроде “Думы про Опанаса”. Только неизвестно – за что.
Здесь кульминация песни. А дальше – как положено:
Край сосновый,
Солнце встает.
У крыльца родного
Мать сыночка ждет.
Да уж не дождется.
