Владимир Шуля-Табиб - Еврейское такси
Я сел в машину и тихо тронулся с места. Полицейские резко развернулись и исчезли. Я внутренне перекрестился (хотя вообще-то надо было перезвездиться?) — пронесло!
…Занятная штука — еврейские праздники. Я только здесь их и увидел, на родине их не отмечали. Нет, кто-то, конечно, и отмечал, но только дома, втихую, без каких бы то ни было внешних проявлений. Ну, на Песах бабушка и мама покупали в какой-то полуподпольной пекарне мацу, но в нашем доме маца мирно соседствовала с обычным хлебом, а покупалась скорее для всяких вкусных вещей, которые из той мацы делаются. Бабушка мастерски делала хрэмзлэх, мама — имберлэх и кнейдл. Вот, пожалуй, и все. Не припомню, чтоб отмечались другие праздники.
Нам, кар-сервисным таксистам, в предпраздничные дни всегда работы по горло. Мы катаемся по 14 часов, доставляя подарки, мелкие грузы, кошерные продукты по религиозным семьям. Заказов много. Мешки по 20–30 килограммов, в каждую семью по два-три мешка. Впрочем, и семьи не как у нас: только детей по восемь-десять, плюс гости.
Мы заранее распределяем районы работы. Мне, скажем, Боро-парк и Квинс, Игорю — Нью Джерси, Изе — Лонг-Айленд. Другой раз наоборот, чтоб не было обиды.
С Боро-парком проще, этот еврейский район я знаю вдоль и поперек, все авеню и пересекающие их стриты под номерами, заблудиться невозможно. Адреса просты, как помидор. Зато ездить по Боро-парку в праздничные дни, особенно вечером — сплошной кошмар. Улицы узкие, запружены с обеих сторон машинами, а правила движения и парковки аборигены не то чтобы не признают, но по возможности игнорируют, если им эти правила мешают. Когда ночью хасид в своем черном одеянии вдруг вынырнет из-за машины или же вздумает вылезти из нее, то его замечаешь в самый последний момент. Я и сам удивляюсь, как еще никого не задавил. Так вот, развозим мы подарки. Подъезжаю к красивому двухэтажному дому, затаскиваю мешки с провизией. Холеная молодая хозяйка дальше прихожей меня не пускает, но дверь открыта, и я вижу сверкающий паркет, ковры, великолепную мебель. Хозяйка достает пачку фудстемпов — продуктовые талоны для бедняков, отсчитывает 250, заклеивает в конверт, пишет имя мясника и передает мне. Потом достает доллар — надо дать шоферу на чай за то, что таскал мешки, и, покрутив его в руках, прячет обратно, а мне отрывает однодолларовый фудстемп.
Неужели и она стояла в очереди за фудстемпами? И холеной белой рученькой в золотых кольцах принимала это государственное подаяние?
Господи, сколько сволоты на свете!
Нет, аборигены этих районов, конечно же, не все такие. Я знаю немало честных религиозных трудяг, интеллигентных, добрых и интересных, но вспоминаются почему-то другие — жадные, хитрые, самодовольные. Может, оттого, что мы привыкли иметь дело со жлобами и жлобством? Не только они меня раздражают, но и я их. Их злит, что я не такой еврей, как они. И одеваюсь не так, как они, и по субботам езжу на машине, разговариваю по телефону, продукты покупаю некошерные, не хожу в синагогу, не знаю ни идиш, ни иврита — словом, не еврей, а всего лишь название, вроде как спер где-то чужой костюм и напялил на себя. Единственное, что нас роднит, это то, что в случае чего нас расстреляют в одном овраге. Но до них это не доходит.
Недавно я прочел, что в Японии, где никогда не было евреев, появился антисемитизм. Какая прелесть: антисемит-заочник!
Обо всем этом я думаю по дороге из Боро-парка в Квинс. Размышления мои внезапно прервал радиовопль: один из наших шоферов-музыкантиков заблудился. Парень тот вообще легко теряется в экстремальных дорожных ситуациях, к тому же плоховато видит и еще хуже ориентируется.
— Ребята! Я в Лонг-Айленде, но дальше дороги не знаю, и карты нет!
— Спроси у кого-нибудь.
— Не могу, я на хайвэе.
— Сойди на ближайшем экзите, — басит Шломо, — и спроси.
— Я ж тогда не смогу обратно попасть на хайвэй! — чуть не плачет Изя.
— О'кей! — вмешался Иосси. — А на каком ты хайвэе?
— А хер его знает!
— Какие сайны тебе попадаются?
— Номер 38, 39.
— Дурак, что мне твои номера, когда ты не знаешь, какой хайвэй!
— Названия какие? — уточняю я.
— Не успеваю читать на такой скорости! Не знаю! — вопит Изя.
— Поц, хайвэй свободный, машин немного?
— Да.
— Так езжай медленней, чуть притормози перед сайном и читай!
— Понял… Хайтингтон!
— Твою мать! — взрывается Шломо. — Это же Лонг-Айленд-экспресс-вэй, а тебе надо Норзерн Парквэй!
Начинается коллективный вывод Изи на нужную ему дорогу. Изя окончательно запутывается, посылает всех подальше и начинает самостоятельный поиск. Выехал он в 10 утра, добрался до цели к пяти вечера. Он горд и счастлив, но не понимает, почему недоволен клиент. А клиент недоволен тем, что куры, привезенные Изей, за время его путешествия приобрели несколько несвойственный свежему мясу запашок.
На следующий день Иосси долго объяснялся по телефону с клиентом, наконец, сморщившись, сообщил, что мясник на этом деле потерял 500 долларов и хорошего постоянного покупателя, в наших услугах больше не нуждается. Хозяин тоже велел передать, что не нуждается в услугах Изи. Бедный Изя в расстройстве так рванул, что забыл о светофоре и врезался в новенький «бьюик»…
Самый яркий еврейский праздник, по-моему, Пурим. Хотя, говорят, и не самый главный. На Пурим евреи пьют не слабее русских. Вильямсбург выглядит как рождественная елка, по улицам толпами ходят ряженые, шумит развеселый еврейский карнавал. «Арабы», «римские воины», «ковбои» — и у всех развевающиеся пейсы. Впрочем, это развлекается молодежь, тинейджеры. Взрослые в традиционных черных костюмах, но все веселые, нарядные, крепко поддатые. Костры, много костров на тротуарах, прямо посреди улиц: евреи с торжествующим хохотом жгут чучела своих заклятых врагов — не сегодняшних, а еще библейских. Во злопамятные!
Серьезные лица только у полицейских, их главная забота сегодня — следить, чтоб празднующие евреи по пьянке не спалили сами себя, бывает и такое.
Мы с невероятным трудом проползаем меж гуляющих толп, возим одних евреев поздравлять других. Они заказывают машину на 2–3 часа, и мы возим их по друзьям и знакомым, к родственникам в Боро-парк, Сигейт, по Вильямсбургу, в Краун-Хайтс, Вашингтон-Хайтс…
Я уже три часа вожу двоих — одному лет тридцать, другой белоснежный старец. И с каждым визитом они все пьянее, молодой все пытается меня в чем-то убедить, но поскольку все время сбивается с английского на идиш, я его плохо понимаю. Главное все же уловил: да, если я еврей, то почему не пьян и не весел, почему работаю в такой день. Мне нечего ему ответить, и я молчу. Хотя и начинаю злиться: кто бы тебя возил, если не я? Ты зачем заказывал машину именно в еврейском кар-сервисе? Знал ведь, что все шоферы в нем евреи. Какого черта ты мне травишь душу? Садись на негра или испанца, коли хочешь, чтоб и я праздновал!
Сорок долларов они уже наездили, уже полночь, а конца не видать. Они заходят в очередной дом, бросив мне: «Пожалуйста, подождите».
Жду их час, другой, потом, не выдержав, связываюсь с диспетчером:
— Иосси, клиенты не выходят третий час. Что будем делать?
— Где ты их взял, помнишь?
— Марси-авеню, угол Пенн-стрит.
— Завтра разберемся, ехай домой. Бай-бай!
На Бруклин-Квинс экспресс-вэй машин почти нет, полиция уже давно спит, я лечу под 70 миль в час. Триста лошадей моего «танка» работают так тихо, что слышно шуршание покрышек по шоссе.
И растет во мне горечь.
Кто я? Почему мне невесело среди общего веселья? Где мои праздники? Раньше были 1 мая, 7 ноября, 23 февраля. Их теперь не празднуют даже на родине — да и где она, моя родина? Там, где родился, где похоронены моя мама, бабушка, дед? Почему один дед? Потому что второго родина расстреляла в в 38-м году, и никто не знает, где его могила. Был он шорником, делал хомуты для лошадей. Родине же нужен был один огромный хомут на всех, а он этого не умел. И родина не скрывала своей нелюбви ко мне.
Так где же она? В Израиле? А там разве не то же, что и здесь? Чужие люди говорят на чужом языке, молятся чужому богу и не любят меня не за то, что я еврей, а за то, что, по их мнению, недостаточно еврей.
Или родина здесь, в Нью Йорке, где собрались отовсюду дети разных народов, которых не любит их родина, и потому они все равны? Впрочем, и те из наших, кто приехал лет на 30 раньше нас, считают себя куда РАВНЕЕ и уже бурчат: «Понаехали тут»…
Праздничная ночь. Шумят, никак не угомонятся еврейские районы.
Я сижу один после тяжелого рабочего дня, молча гляжу на опустевшую бутылку джина — праздную не мой праздник. Скоро утро.
Господи, прости мне мою бессильную злость. Впрочем, если я никто, то кто же мой Господь?
…Утром мои клиенты пришли в офис, без споров, не торгуясь, расплатились за вчерашнее, извинились:» Прости, брат, мы забыли про тебя, ведь был Пурим!»
