Роальд Даль - Перехожу на прием
— Приготовь-ка чаю, — сказал старик, указывая на примус, стоявший на полу.
Джадсон зажег примус и приготовил чай. Они уселись на пару деревянных ящиков и начали пить. Старик пил чай горячим и шумно прихлебывал. Джадсон дул на свой чай, осторожно его потягивал и поглядывал поверх кружки на старика. Старик продолжал прихлебывать чай, когда Джадсон сказал:
— Прекрати.
Он произнес это тихо, почти жалостно, и уголки его глаз и рта тотчас задергались.
— Что? — спросил старик.
Джадсон сказал:
— Шумно ты очень пьешь.
Старик поставил кружку и спокойно смотрел на него короткое время, потом спросил:
— Сколько собак ты убил за свою жизнь, Джадсон?
Ответа не последовало.
— Я спрашиваю — сколько? Сколько собак?
Джадсон принялся вынимать чайные листочки из своей кружки и приклеивать их к тыльной стороне левой руки. Старик, не вставая с места, подался вперед.
— Так сколько же, Джадсон?
Джадсон вдруг засуетился. Он сунул пальцы в пустую кружку, вынул оттуда чайный листок, быстро приклеил его к тыльной стороне руки и тут же полез за следующим. Когда листков осталось не много и ему никак не удавалось выудить хотя бы один, он близко поднес кружку к глазам, чтобы посмотреть, сколько их там. Тыльная сторона руки, державшей кружку, была облеплена мокрыми черными листочками.
— Джадсон! — вскричал старик, и один уголок его рта открылся и закрылся, точно то были клещи.
Свеча вспыхнула и едва не погасла, но спустя мгновение снова загорелась ровным пламенем.
Тихо и очень медленно, точно уговаривая маленького ребенка, старик спросил:
— За всю твою жизнь сколько же было собак?
— Почему я должен тебе говорить? — отозвался Джадсон.
Не поднимая глаз, он отлеплял чайные листочки один за другой с тыльной стороны руки и снова складывал их в кружку.
— Я хочу знать, Джадсон. — Старик говорил очень ласково. — Меня это тоже интересует. Поговорим об этом, а потом о чем-нибудь другом.
Джадсон поднял глаза. По его подбородку потекла капля слюны, зависла на какое-то время в воздухе, потом сорвалась и упала на пол.
— Я их только потому убиваю, что они шумят.
— Как часто ты это делал? Мне бы хотелось знать — как часто?
— Много раз, да и давно.
— Как? Расскажи мне, как ты это обычно делал? Как тебе больше нравилось?
Молчание.
— Скажи мне, Джадсон. Я хочу знать.
— Не понимаю, почему я должен об этом говорить. Это секрет.
— Я никому не скажу. Клянусь, никому.
— Что ж, если ты обещаешь… — Джадсон придвинул свой ящик и заговорил шепотом: — Как-то я подождал, пока она заснет, потом взял большой камень и размозжил ей голову.
Старик поднялся и налил себе еще одну кружку чая.
— Мою ты не так убивал.
— У меня не было времени. Столько было шуму, когда она облизывалась, я просто обязан был все сделать быстро.
— Ты ведь так и не убил ее.
— Зато тише стало.
Старик подошел к двери и выглянул наружу. Было темно. Луна еще не взошла, но ночь была светлая и холодная, и на небе было много звезд. На востоке небо было немного бледным, и, глядя в том направлении, старик видел, как бледность сменяется яркостью, разливавшейся по небосводу, так что свет отражался в каплях росы в траве. Над холмами медленно взошла луна. Старик обернулся и сказал:
— Собирайся-ка. Никогда не знаешь — сегодня, может, и раньше явится.
Джадсон поднялся, и они вдвоем вышли из дома. Джадсон улегся в канаву рядом с коровой, и старик прикрыл его травой, так что только голова торчала над землей.
— Я тоже буду смотреть, — сказал он. — Из окна. Когда крикну, вскакивай и хватай его.
Он доковылял до своего домика, поднялся наверх, завернулся в одеяло и занял свой пост у окна. Было еще рано. Луна была почти полной и продолжала подниматься. Она освещала снег на вершине горы Кения.
Спустя час старик выкрикнул в окно:
— Ты еще не уснул там, Джадсон?
— Нет, — ответил тот. — Я не сплю.
— И не надо, — сказал старик. — Делай что хочешь, только не спи.
— Корова все время хрустит, — пожаловался Джадсон.
— Пусть себе хрустит, только я тебя пристрелю, если ты поднимешься, — сказал старик.
— Пристрелишь меня?
— Поднимешься — сразу пристрелю.
Оттуда, где лежал Джадсон, донеслось едва слышное всхлипывание — странный судорожный вздох, точно ребенок старался не расплакаться, — и тут же послышался голос Джадсона:
— Я должен встать, пожалуйста, дай мне встать. Этот хруст…
— Если ты поднимешься, — отвечал старик, — я выстрелю тебе в живот.
Всхлипывания продолжались еще около часа, потом неожиданно прекратились.
Ближе к четырем часам утра очень сильно похолодало, и старик, плотнее закутавшись в плед, прокричал:
— Ты не замерз там, Джадсон? Холодно тебе?
— Да, — послышался ответ. — Так холодно! Но зато корова больше не хрустит. Она спит.
— Что ты собираешься сделать с вором, когда схватишь его? — спросил старик.
— Не знаю.
— Убьешь его?
Пауза.
— Не знаю. Брошусь на него, а там посмотрим.
— Посмотрим, — повторил старик. — Будет, наверное, на что посмотреть.
Он смотрел в окно, опершись руками о подоконник.
И тут он услышал скользящий звук под окном и, бросив взгляд вниз, увидел черную мамбу, которая ползла по траве к корове, двигаясь быстро и чуть приподняв голову над землей.
Когда мамба оказалась в пяти ярдах от коровы, старик закричал. Он сложил ладони трубочкой и крикнул:
— Он идет, Джадсон, вон он идет. Давай хватай его.
Джадсон быстро поднял голову и тут же увидел мамбу, а мамба увидела его. Змея на секунду, быть может, на две замерла, подалась назад и вскинула переднюю часть тела. Потом она бросилась на свою жертву — просто метнулось что-то черное, и послышался легкий шлепок, когда она стукнулась ему в грудь. Джадсон закричал — протяжный высокий крик, который не усиливался и не стихал, а без конца тянулся на одной ноте, пока не превратился в ничто. И наступила тишина. Он стоял, разорвав на себе рубашку и нащупывая то самое место на груди, при этом он тихо скулил, постанывал и тяжело дышал раскрытым ртом. И все это время старик спокойно сидел возле открытого окна, высунувшись наружу, и не отрывал глаз от того, там, внизу.
Когда кусает черная мамба, все происходит очень быстро; яд и на этот раз начал тотчас оказывать свое действие. Он бросил человека на землю, и тот принялся кататься по траве, выгнув спину. Не было слышно ни звука. Все происходило бесшумно, будто силач борется с великаном, которого не видно, а великан держит его и не дает ему подняться, вытягивает ему руки, а колени прижимает к подбородку.
Затем Джадсон принялся выдергивать траву и спустя короткое время повалился на спину, судорожно раскинув ноги. Но держался он не очень долго. Скорчившись, он еще раз выгнул спину, перевернулся и остался спокойно лежать на земле лицом вниз, подогнув под себя правую ногу и вытянув руки перед головой.
Старик продолжал сидеть у окна, и, даже когда все было кончено, он не вставал с места и не шевелился. В тени под акацией что-то пришло в движение — это мамба медленно направилась к корове. Она приблизилась к ней, остановилась, приподнялась, выждала какое-то время, опустила голову и проскользнула прямо под брюхо животного. Приподнявшись еще выше, она взяла один из коричневых сосков и начала пить. Старик сидел и смотрел, как мамба берет у коровы молоко. Он снова увидел, как мягко пульсирует ее тело, когда она вытягивает жидкость из вымени.
Змея продолжала пить, когда старик поднялся и отошел от окна.
— Забирай его долю, — тихо произнес он. — Мы не против, если ты возьмешь его долю.
И с этими словами он оглянулся и снова увидел черное тело мамбы, которое, изгибаясь, поднималось от земли, соединяясь с животом коровы.
— Да-да, — снова произнес он, — мы не против, если тебе достанется его доля.
Пустяковое дело
Из того, что произошло, я мало что запомнил. Что было до этого, не помню. Да вообще ничего не помню, пока это не случилось.
Была посадка в Фоуке,[7] где парни, летавшие на «бленхаймах»,[8] помогли нам и угостили нас чаем, пока заправляли наши самолеты. Помню, какие спокойные были парни с «бленхаймов». Они зашли в палаточную столовую выпить чаю и пили его молча. Напившись чаю, поднялись и вышли, так и не проронив ни слова. Я знал, что каждый из них старается сдерживаться, потому что дела у них тогда шли не очень-то хорошо. Им приходилось часто вылетать, а замен не было.
Мы поблагодарили их за чай и вышли, чтобы посмотреть, не заправили ли наши «гладиаторы».
Помню, дул такой ветер, что «колдун»[9] лежал как указатель. Песок шуршал возле наших ног, со свистом бился о палатки, и палатки хлопали на ветру, точно сшитые из брезента люди хлопали в ладоши.