Владимир Костин - Бюст
(Читатель, кстати, не понимал. Когда Серый дом впал в истерику от звонков и запросов общественности, эпопею пришлось свернуть на первой тысяче голов и появлении браконьеров и битве с ними командированных на север охранников из СОБРа. Эти собровцы держали в тайне свое пребывание в тайге и писали домой письма якобы из Чечни. Этот ход выглядел кощунственным и добавил резонов к запрещению эпопеи.)
Пока же губернатор трижды фыркнул в трубку и, сам не зная, с какого рожна (он был в отличном настроении, улетал в Австралию делиться опытом), разрешил продолжать.
И отсутствовал три недели, и, несмотря на напор любопытных, на возмущение чиновничества, на нездоровый ажиотаж, никто не посмел применить к мамонтиаде запретительных мер.
Губернатор прилетел в некий четверг вечером, а утром в пятницу — в день выхода номера — позвонил Сосницыну.
В тайге бродило уже двести мамонтов, американцы засекли их со спутников и запросили нашего Президента, Президент звонил Ивану Игнатьевичу: Клинтон не дремлет, но и Бог с ним. Я его уговорил не давать информации ходу. Работай, Иван Игнатьевич! Ты там не попробовал мамонтятины? Первая мамонтятина достанется ветеранам и детдомам, Борис Николаевич, отвечал Березовский, и, конечно, пришлем в Кремль. Кремль, понимаешь, подождет, сказал Президент, правильно: ветеранам и детям.
Губернатор сказал Сосницыну, торжествуя над ним, без предисловий: — Нескладно у тебя получается! Они же у тебя всю нашу тайгу под бивни пустят. Все сожрут, всех людей разгонят и до нас доберутся! Эх, ты — не докумекал… (и со вздохом сожаления) Закрывай свою лавочку, напроказничал.
Какая ликующая бесконечность открывалась перед мамонтиадой! И губернатор подсказал любопытный поворот темы.
Через неделю газета напечатала последний разворот и извинилась перед читателями за розыгрыш. А впоследствии губернатор, встретив Сосницына в Сером доме, рассказал ему, что о мамонтиаде осведомлен Президент, ему прислали, он читал, смеялся, хвалил Березовского за либерализм и сказал еще: а что — стоит посоветоваться с учеными, с тезкой твоим, может, и вправду… И откуда ты взялся такой, Игорь Петрович, сказал губернатор, не сносить тебе головы.
Вскоре Сосницын запустил свой телеканал, отдав бразды в нем Ларисе, и завел три магазина. Он купил новую квартиру в барском доме и строил особнячок в Долине Нищих, ездил на джипе и мечтал о вертолете, председательствовал в местном отделении политической партии и шумел в областной Думе, имея все основания пересесть в ее председатели. Гардероб у него был замечательный.
В историю ермаковской прессы он был уже записан — и как новатор, и как отец информационного беспредела. По этому пути пойдут немедленно многие эпигоны, однако второго Сосницына не будет.
Но вот что не давало Сосницыну никакого покоя, и чем дальше, чем выше, тем острей, болезненней: маленький человечек внутри него. В России — «этой стране» — не успеешь стать большим — и снова ты маленький. Вырастаешь в египетскую пирамиду — кажешься себе ее же молекулой. Я — не я.
Пусто, одиноко, скучно — и поговорить не с кем. Раньше он и не нуждался особо в разговорах. А сейчас такая нужда одолевала его все сильнее, все насущнее. Но никто не разговаривал с ним искренне, бескорыстно, открыто, они были несвободны, они и не годились в собеседники, эти червячки. И он был несвободен.
Почему лучшим собеседником за годы оказалась случайная китайская девушка, приятная во всех отношениях? А ее могло и не быть.
3
Закрытый двор дома для избранных, в котором проживали Сосницыны и другие видные представители ермаковской знати, был сам по себе оазисом нового мира. Его окружала высокая, легкая на вид стена из желтых и коричневых кирпичей; с двух сторон, в проемах, выходящих на параллельные улицы, сквозили решетки с электронными замками. Чугунные решетки узорились — их рисунок подсмотрели в Петербурге, на каких-то известных воротах на Екатерининском канале. В середине просторного, мощеного квадрами двора набирали рост два тополя, между ними залегли солнечные часы с витиеватостями, такие украшали партеры в парках дворянских усадеб двести лет тому назад. Въезды в гаражные соты были декорированы под старинные конюшенные, над ними и между ними к стенам прикрепили металлические дуги, хомуты и прочую упряжь, они блестели черным лаком, как адский инвентарь для пыток грешных душ.
Дворовые фонари повторяли своих собратьев, сторожащих Мариинку.
Все это делалось на заказ, в разных городах, и стоило жильцам заслуженно дорого. Сосницын потратил на обустройство двора уйму времени и мозгов. Ему помогал в этом областной прокурор, теперь уже бывший, он был, конечно, на подхвате, зато отношения у них сложились правильные.
Получилось настоящее шик-маре, и, входя, возвращаясь в свой двор, всем дворам на заглядение, Игорь Петрович постоянно вспоминал это энергичное выражение из поздних сказок: шик-маре! И оглядывал дом и вспоминал еще: «И он состроил себе дом: что голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали».
Он постоял минутку у подъезда, ревниво поискал приметы нарушений порядка, не нашел их — и был доволен. Среди соседей попадались вчерашние живодеры, дикари, но, кажется, он сумел вымуштровать всех, и взрослых, и детей.
Было жарко, лето разгонялось, и листва на тополях уже помутнела. Свежеполитый двор дышал. Надо сказать дворнику, чтоб в жару поливал тополя, подумал Сосницын и поднялся к себе.
Сын в летней школе, жена должна была уехать на студию и пробыть там, по ее словам, до вечера. И подходяще.
Он открыл дверь и увидел себя. То есть свою ростовую контурную фигуру, с какими фотографируются в парках. На груди двойника красовался знакомый орден Дружбы и незаслуженная звезда Героя России, на шее — крестик чужого ордена Почетного легиона. Двойник стоял, вытянув руки по швам. Собственное лицо Игорю не понравилось как несколько самодовольное. Оно смеялось.
Фигура высилась в глубине прихожей, в углу, отражаясь в парадном зеркале напротив, так что Сосницыных получалось даже трое.
Сосницын захохотал, присоединяясь к хохочущим двойникам. Привет от домашних был оригинальным, неожиданным, величальным.
Он прошел в гостиную, и глаза его разбежались. И прошиб пот.
Шутка-комплимент перерастала во что-то, очень похожее на издевательство Собственно бюст, который ему так хотелось увидеть, бронзовел на переднем плане, но он почти терялся во множестве других изображений Игоря Петровича — скульптурных, живописных и фотографических, разбросанных по всему пространству гостиной и ее стенам.
Бюст пластилиновый, неестественно-разноцветный (уши, к примеру, синие), грубо вылепленный, с огромным носом, составлял пару творению скульптора Кичухина, ухо к уху, и пародировал его наглым образом.
Небольшая статуэтка из серого пластилина высилась на обеденном столе: Сосницын в венке, в тунике, в виде античного бога с вознесенной к небу правой рукой. Не очень, чтобы похож, но с огромными ногами и носом.
Четыре поясных портрета — фото — в английском костюме, в ковбойской рубашке, в марионеточном военном мундире — глядели на него с четырех сторон.
Недурная акварель — голова, похожая на голову Игоря Петровича, но с почему-то завитыми кудрями — была прилеплена к двери в комнату сына.
А на дверях в спальную висел ватман, где Игорь Петрович был нарисован пером, черной тушью. В сюртуке, высоких сапогах и белых рейтузах, на голове треуголка, перед — маленькая пушечка с кучкой ядер. Этот Сосницын смотрел куда-то внутрь ватмана, сквозь обозначенный штрихами батальный дым.
И все эти Сосницыны могли складываться в один язвительный, карикатурный образ надувшегося большого маленького человека, одержимого собой, тщеславного — в каждой дырке затычка.
«Ври, ври, может, и правда». Игорь похолодел. Он растерялся, чего с ним в зрелой жизни не случалось никогда. Слава Богу, его никто не видит.
Ах, ты… Ему захотелось опуститься на корточки, он с трудом, сознательно удержался от этого. В изображениях присутствовали рука и умения сына. Да, лепил и рисовал несомненно Петька, и фотографии в их первозданном виде делал Петька. И веселым их монтажом владел Петька, только он.
А Лариса — какое участие принимала в этом вернисаже его прохиндейка жена?
А может быть, для них это была все-таки добродушная шутка, они хотели доставить ему удовольствие, развлечь, угодить? (Это Лариса-то?)
И сатира вылезла сама собой, невольно, объективно, как выражался омороченный сосед Измайлов? Ой ли?
А внутренний голос твердо произнес: «Ведь это она фигурит над тобой!».
Сосницын обошел квартиру и нашел себя над кухонным столом (едящего, в руках килограммовый кусок мяса-гриль), в ванной (с голым торсом каменной кладки), в туалете (нависал над унитазом с книгой, на обложке которой отчетливо прочитывалось: «Сосницын — чемпион»), в спальной. Здесь в прежде пустой рамочке, где обещалась приватная фотография с Президентом, стояли, обнявшись за плечи, одетые в белые борцовские кимоно В. В. Путин и И. П. Сосницын, поперек их животов бежала подпись: «Игорю от друга. Жду тебя в Кремле. Путин».
