Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)
— По святцам, что ли, называли вас родители? — предположил Денис, когда услышал эти имена.
— Не совсем, хотя иногда да, — ответила Тася, — просто родители хотели назвать нас старыми именами, какие нечасто теперь встретишь. Ну посуди сам — разве не надоест, когда каждая девчонка Маша, Наташа, Аня или Света? А тут: Гла-фииии-ра… Звучит-то как, а?
— Но лучше всех: Таисия!
— Ага, — просто согласилась она, — а вот мои родители — просто Андрей Иванович и Татьяна Петровна. Даже смешно, да?
— Они же, наверное, из другой среды?
— Ну да. Папа физик по образованию, мама — искусствовед. Он бросил все, работу, науку — а он ведь был кандидат наук, и достаточно перспективный! — и ушел в семинарию. Познакомились, когда мама приехала к ним в Загорск изучать раннехристианское искусство. Там есть такой кабинет, церковно-археологический, туда только своих пускают — ну, она как-то договорилась, ее пустили, дали его в провожатые. Так и познакомились. Потом и она бросила свой институт исследовательский. Они специально хотели, чтобы поближе к народу, в деревню. Но ты знаешь, у нас все было. Я никогда не чувствовала себя деревенской девчонкой. Мы много путешествовали, когда летом, после Троицы, он брал отпуск. нас часто возили в Москву, во Владимир… а летом в деревне такая речка! лошади, грибы, ягоды… Сказка. Моим бы детям такое детство.
И у Дениса, который нечасто бывал в церкви, сразу всплыла в воображении картинка: статный священник в полутемном храме выговаривает звучные слова молитвы. Вспоминалось слышанное однажды: «тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Вот так, наверное, и жили: во всяком благочестии. И чистоте.
А теперь они вдвоем ехали к тасиным родителям — знакомиться. Другие дети тоже разлетелись — Серафим служил офицером на подводной лодке, Пелагея была замужем за питерским художником, а остальные учились в Москве. И эта чета жила в своем домике все в той же владимирской деревне, как корнями в землю вросли. Даже не сказать, что жили вдвоем — столько всегда вокруг них было народу, рассказывала Тася. Вот едешь родителей проведать, и даже еще не знаешь, с кем будешь сегодня за одним столом сидеть.
На привокзальной площади Тася сразу отыскала нужный автобус, он уже собирался отходить, и драповая, пуховая толпа внесла их в салон, где все дышало другим, немосковским духом.
«За проезд готовьте», — немолодая тетка пробивалась сквозь толпу, а толпа расступалась, охая, выдыхая перегаром и чесноком. Забились в дальний угол, у заднего окна, и молча смотрели, как тают в редком снегопаде придорожные столбы и неровные сугробы…
Тася молчала, готовилась к встрече, словно вспоминалась, вырастала в ней другая Тася. Деревенская девочка. Дочь священника. Маленькая, с лукошком ягод, что кормит черной соленой горбушкой жеребенка на лугу. И тут Денис наконец-то решился. Нагнулся к розовому ушку, зажатому вязанной шапочкой, и громким шепотом сказал:
— Таська, я… я работу потерял. Вчера.
Она развернулась, и выдохнула:
— Уволили?
— Вышибли, как пацана сопливого. Сказать кому, не поверят… Полтора года на них батрачил, как папа Карло, отпуск брал лишь один раз, и то на две недели… А тут — одна ошибка, и то, разобраться еще, моя ли.
— Несправедливо, да, Денис?
— По их понятиям — справедливо выходит. Контракт у них сорвался, говеный такой контрактишко. (Тася слегка поморщилась от грубого слова). Надо было им, что ли, зло на мне сорвать… Как щенка на мороз вышибли.
— Да… Понимаю… — Тася отвернулась к окну, и продолжила — а морозы крещенские в этом году все-таки пришли. Такой декабрь теплый, а вот крещенские — пожалуйста. А теперь опять тепло, уже к весне, что ли, повернуло?
И вдруг он понял, как выглядят все эти его проблемы здесь, в стылом деревенском автобусе, на фоне развалившегося колхоза, померзшей картошки, да зятя Витьки, что вернулся с зоны, да ненадолго, видать, задержится… Вот о чем спокойно и даже как-то безнадежно говорили пассажиры вокруг. И он не стал продолжать. И Тася молчала.
Так и добрались до большого села, прошли по деревенской улице, и с замиранием сердца увидел Денис большой бревенчатый дом за высоким забором, с гаражом, сараем — все всерьез, надолго, основательно. Зазвенел звонок, и вышла на крыльцо статная женщина в годах, с волевыми и тонкими чертами лица.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, здравствуйте! Тася, милая, вот хорошо! А у нас как раз отец Дмитрий в гостях, и Галина Семеновна, ну, библиотекарь наш! Вот батюшка-то обрадуется. И ужин как раз поспел! А Вас как зовут?
— Денисом, мама, я же тебе говорила.
— Дионисий, стало быть! Здравствуйте, Дионисий. Ну, проходите, проходите.
А в прихожей встретил их и отец Таси — высокий, плотный человек с монументальными чертами лица, длинными черными волосами с проседью. И Тася подошла, сложив руки лодочкой — под благословение. И лишь потом обняла, поцеловала… Подошел под благословение и Денис.
Повели их в кухню, где уже сидели за круглым столом грузная немолодая женщина и еще один священник, юный с реденькой черной бородой и тонким, каким-то даже прозрачным лицом. Тася взяла благословение и у него, за ней повторил в точности и Денис. А про себя усмехнулся: батюшка-то мой ровесник, если не помладше! Ну какой он мне отец? Вот Андрей Иванович, Тасин папа — это да, за версту видно, что батюшка. Такого трудно представить себе, скажем, на пляже или в магазине. Он как памятник, только живой.
— Ну, дочка, рассказывай, — прогудел отец Андрей.
— Все в порядке, пап, сессию вот сдала.
— Без троек?
— Бе-ез, — протянула она голосом прилежной школьницы, у которой по субботам проверяют дневник, — я же звонила вам после каждого экзамена. У меня вон и четверка только одна, по диалектологии! Эту диалектологию на пять вообще мало кто сдает. «У нас в Рязани грябы с глазами — их ядять, а они глядять» и все такое прочее.
— Ну молодец, солнышко, — мамин голос заметно потеплел, — а еще что новенького?
— Да ничего, мамочка, я же звоню вам все время. Вот, Дениску с собой позвала, вам показать.
У парня ощутимо покраснели уши. Тоже, что ли, рассказывать придется, как он учится?
— А вы чем занимаетесь, Дионисий? — пропела мама.
— Я… я в торговле. Электроникой торгуем.
— А, торговля, — мама и не скрывала своего разочарования.
— Ну что же, купечество — издавна опора страны, — вступился отец Андрей, — ничего, пройдет время, поднимутся наши новые Морозовы да Рябушинские…
— Которые большевиков выкармливали, что ли, — парировала мама.
— Может, и не без этого, — печально вздохнул отец Андрей, — да кто ж из нас без греха! А вот собери-ка нам, матушка, покушать, да и сядем, благословясь. А ты помоги, дочка.
Тася легко и уютно запорхала по кухне, доставая то ножи, то тарелки. Сразу видно, что оставалось тут все, как было заведено в ее детстве. Мама сняла с плиты сковороду, в которой аппетитно шкворчала капуста с мясом, открыла кастрюлю с картофельным пюре, быстро разложила еду по тарелкам. Молодому священнику положила только картошки:
— Это вам, отец Димитрий, здесь без мяса. Вон, грибочки на столе, огурчики. А нам капуста с гусем, только вчера бегал. Наедайтесь-наедайтесь, уж и до Масляной недалеко…
— Димитрий иеромонах, мяса не ест, — на ухо шепнула Тася.
— Ну что же, по единой, ради знакомства? — огладил бороду отец Андрей, достал из холодильника запотевшую бутылку водки, а Тася расставила граненые рюмочки. Себе не поставила.
— Что же, помолимся, — пророкотал отец Андрей, встал, неторопливо перекрестился, — Очи всех на Тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовременьи…
Помолились, сели за стол, выпили по единой — хороши оказались деревенские грибочки! И потекла беседа.
— А нам вот в библиотеку местный коммерсант деньги пожертвовал, на приобретение литературы, так что благодарствуем ему, коммерсанту. И еще по гранту Сороса мы регулярно получаем журналы, — продолжила тему сидевшая за столом женщина.
— Журналы-то, небось, такие, какие в руки лучше не брать, — печально отозвался молодой священник, — от Сороса-то!
— Да нет, батюшка, «Новый мир», и другие литературные, — ласково ответила библиотекарша.
— Светская-советская литература? Знакомо. Ох уж, и тут этот Сорос! Скупает у нас мозги подешевле, продает на Западе подороже, а мы, бедные, и не чувствуем, зачем все это. А он нам зато журнальчики.
— Ну, не скажите, — неожиданно вступился Денис, — у меня вот приятель три года фактически на его гранты жил. Молодой ученый. И никуда он не уехал. Кандидатскую зато защитил, статей написал немеряно. А кто бы ему деньги платил в России? В академических институтах зарплата меньше ста долларов, молодым и пятьдесят не всегда достанется, и то нерегулярно. А он платил.
