Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души
Качали ее облака и баюкали – пока не насадили снова на ту же иглу.
Клава открыла глаза – и увидела вплотную перед собой Свами. Похожую на Госпожу Мати с небесных полей, только немножко темнее и грубее.
Глаза ее смотрели в самые тайные мысли – и не могло оставаться мыслей, противных этому взгляду, этому великому знанию про Мати, Дочу и Святую Душу.
– Стерпела?
– Могу еще, – прошептала Клава, хотя жжение, вновь возникнув, разом сделалось нестерпимым.
– Что видела?
– Облака. Небо. Госпожу Мати.
– Молодица. На кого Мати похожа?
– На тебя, сладкая Свами.
– Молодица, молодица. Ну стерпела испытание, может к тебе семья теперь прийти.
Клава испугалась, что войдут папусик с мамусенькой, но если Свами их позвала – значит так и надо. Даже если кажется, что не надо.
Свами распахнула дверь и стала звонить в колокольчик, откуда-то оказавшийся в ее руке.
Послышался топот и в комнату с иконами вбежали несколько девочек и женщин – в серебряных плащах, только без звезд по подолу, какие сверкали у сладкой Свами. Некоторые девочки еще и украшены были веночками такими же серебряными – и похожи были на луговые ромашки – только резвые.
Следом, неловко теснясь, вошло и несколько мальчиков и мужчин в балахонах обыкновенно белых – и видно, что грубых.
Вбегая, все щебетали, говорили, басили наперебой:
– Люблю тебя, сладкая Свами… Люблю… Люблю…
– Люблю вас, сестры и братья. Люблю на радости утренней. Вот, наша новая весталка Калерия, – ясным голосом сказала Свами. – Приняла полное вокрещение и большую истому. Валерик и Сашенька, снимите сестру.
И сама Свами широким движением бросила поверх лоскутных подстилок серебристый плащ.
– Радуюсь и повинуюсь, сладкая Свами.
– Радуюсь и повинуюсь, – хором.
Двое мужчин, мальчики совсем, ровесники, наверное, ослабили петли, вынули руки и ноги Клавы и она тотчас повисла на их руках. Они осторожно уложили ее на серебряный плащ, расстеленный для нее самой Свами.
Клаве было хорошо и совсем не стыдно перед мужиками.
– Хорошо. Ты, Валерик, можешь сестрице братское целование дать.
Валерик покраснел – Клава заметила! – опустился на колени и поцеловал в губы, в соски и в то самое место, которое Клава не знала как называть даже про себя в святой этой зале.
Свами проницательно поняла ее затруднение и, присев рядом на плащ, объяснила:
– Мы слов поганых не знаем, у нас свои, чистые, сестрические. Вот это у тебя, – она дотронулась там, где оставил последний поцелуй Валерик, – жалейка, жалеинька. А у него, Свами распахнула белый балахон на Валерике, так что обнажился бесстыдно напряженный мальчишеский признак, – ффу, принесите любалку… это у него червь противный. Все мужчины – свиньи, с червем толстым каждый! Тьфу, прости Божа… Ну и другие слова есть. А сейчас Калерочке нашей помочь нужно.
Свами достала белую баночку и стала втирать прохладную мазь в горящие места. Наступили свежесть и блаженство, видимо и обозначаемые легким словом «весталка».
– Как у Калерочки бедная жалеечка распухла, – приговаривала Свами, – крошечный мизинчик не проскочит. Вот так. Теперь всё хорошо. Ну вставай, сестра Калерия.
Клава встала. Свами нагнулась, сама подняла расстеленный плащ и облачила Клаву. Плащ был скользкий, шелковый и зеркальный – отныне все дурные взгляды отразятся от волшебной ткани и не смогут достичь Клавы и повредить ей.
Свами надела на голову ей венок.
– Как хорошо нашей Калерочке пришелся! Серебряный венок на власы твои цвета солнечного света!
Всегда Клаву называли белобрысой, а училка Виолетта обозвала однажды «альбиноской». А вот – цвета солнечного света. Волосики собственные всегда огорчали Клаву ломкостью, не отрастить их было даже до плечей – но если цвета солнечного света, то, наверное, они и длинные и нерушимые сделаются, как солнечные лучи?!
– Завернулась сестра Калерочка, весталка девственная в одежды новые, непорочные, беспуговчатые – и отринула прошлую жизнь в грешном мире как и прежнюю одежду грешную и пуговчатую.
Пуговиц и правда не оказалось на волшебном новом плаще, и можно было запахивать и распахивать его – единым мановением.
– Да, что-то еще надо было, – озаботилась Свами. – Ах да, любалку давайте.
Валерик подал Свами плетку и быстро поцеловал ей руку.
– Ну помолись, – снисходительно сказала Свами.
– Госпожа Божа, суди мя строже, боль претерплю, в радость улетю, – быстро проговорил Валерик.
– Ну вот, Калерочка, он будет твой братик-боровок, делай с ним чего хочешь. А за то, что его мерзкий червь посмел в твою сторону посмотреть, ему полагается отпустить немножко любалок ласковых. Ну-ка ты и приголубь своего подсвиночка!
И вложила плетку в ладошку Клаве.
Клаву много раз пороли. Но сама она – ни разу. Не знала, как это и делается.
Валерик улегся и задрал балахон. Клава стеганула неловко. Еще.
– Жалеешь. Все мы жалостливые. От наших жалеек вся натура такая. Ну можно и погорячей его приголубить – по булочкам его, по сдобненьким.
Свами перехватила плетку и приголубила погорячей.
– Поняла, сестричка маленькая? Кто как любит, тот так и голубит. Горячей надо.
Клаве нетерпеливо захотелось самой приголубить Валерика – погорячей. Она потянулась за этой хвостатой помощницей любви и принялась горячить мальчика. Как будто с каждым разом не стежок оставляла плеткой, а целовала в сдобную булочку. Это и значит, догадалась, быть весталкой действенной.
– Вот – по-нашему, по-семейному, – вскрикивала Свами одобрительно. – Тебе-то сладко, братик, от сестрички своей любалок получать?
– Сладко, – отозвался Валерик.
– Видишь – как. Всем хорошо, всем сладко. Так у нас всегда в семье. Теперь Валерик, боровок твой, будет тебе утром и вечером втирать лечение, а ты смотри каждый раз: если только нацелится червем своим поганым – сразу пусть сам любалки несет. Клади его и погорячи любя… А первой сестрой тебе станет Соня. Она тебе всё покажет в корабле нашем и порядки объяснит.
К Клаве подошла девочка повыше на полголовы в серебряном плаще и в веночке. Черные волосы, на зависть Клаве, спущены были впереди по плечам и достигали едва не колен. Не на зависть – нельзя завидовать здесь в новой сестрической жизни – на радость за сестричку прекрасную!
– Люблю тебя, сестра, я – Соня.
И посмотрела внимательно. Глаза у Сони были чуть-чуть такие же как у Свами: неподвижные и тоже проникающие, хотя и не очень.
– Раскрою тебе приемы сестрические. Проведу повсюду в корабле спасательном.
И поцеловала Клаву в губы. Серьезно поцеловала, пощекотав языком. Клава никогда еще так с девочками не целовалась. Только с мальчишками.
– Ну пошли, покажу тебе всё, – добавила Соня совсем по-школьному.
Только взгляда такого ни у кого в школе нет.
9
Они сбежали, держась за руки, вниз по той же крутой лестнице, по которой так давно ощупью поднималась Клава – в другой жизни, вчера вечером.
Внизу Соня распахнула ближнюю дверь по коридору.
– Вот здесь тебе будет место. Миленько, правда?
Первое, что бросилось в глаза – разложенные прямо на полу впритирку матрасы, застеленные простынями и одеялами. Матрасы занимали половину комнаты. Другая половина представляла собой что-то вроде сеновала. И пахло весело, по-деревенски – сеном.
На двух подоконниках цветы в горшках. К цветам, подумала Клава, и относилось предположение, что в комнате «миленько». Клава-то по первости вспомнила подвал бомжей с общим лежбищем, куда ее затащили однажды с двумя девчонками, так что едва вырвались. Вот только в подвале не было цветов и простыней.
– Вот здесь только весталки живут. Светелка светлая в корабле.
Клава не осмелилась сравнить вслух светелку с лежбищем бомжей, а вместо этого спросила:
– А почему корабль у нас, когда он стоит просто как дом за забором?
– Потому что дом обычный – он в землю врос и сдвинуться не может. И обитатели его земле приговорены. А наш корабль спасательный плывет в царствие Госпожи Божи. Настанет День предназначенный, и мы приплывем в Спасенное царство. Чего ж тут не понять?
– Я понимаю, – возрадовалась Клава, что попала на столь удачный рейс. – Я понимаю!
– И приплывем все. Тут моя лежанка, и ты значит рядом. Ближе к двери, но так положено, раз новенькая. А на соломе боровки наши. Весталки – самые лучшие сестры, самые правильные, понятно, да? Нетронутые которые. Потому мы с веночками: невинность – она всегда сверкает и от чела сияние. Нам и работать совсем не надо, только учить. Просвещать истину. А слабые сестры, те не сияют от чела вокруг, потому что по слабости они уже трачены мужским червем, хуже чем шерстяные трико прожорливой молью. Они работают, деньги приносят. Ну братцы-боровки – свои у каждой. Они у нас послушные. Вот дверь закрыта, а я и так знаю, твой с моим под дверью ждут, когда позовем. А сами не смеют, ни-ни, такие смешные! Когда учить пойдем по Вавилону, они при нас вместо охраны, потому что люди всякие есть, которые истину не зрят. А так спят в ногах на соломе. Подползти ночью норовят. Да у нас всегда можно – и днем и ночью, если с молитвой. Только чтобы червя своего в жалейку не запустили! Тогда – ужас! Боровка обрежут так, что только дырочка останется, откуда писать, а весталку – засекут! Все по очереди сечь будут, пока не засекут!
