Инна Кошелева - Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены
— Я его лучше заново щелкну. Когда приедет.
— Так не приезжает. И адреса свово не шлёт.
Или того хуже:
— Убит в Афгане. — И как присловье: — Дров нет, поросёнок пал…
Стали ему сниться все эти лица, как иному снятся ягоды или грибы после долгой лесной охоты. Рябью в мозгу: детские, не освещённые ни радостью, ни мыслью; родительские, молодые, но уже смятые пьянством; и старческие, смиренные или злые, не знал он, какие лучше.
Просыпался Витя, а лица, каких боялся, всё стояли и стояли перед ним. И надо было снова ехать, надо. Но однажды Манечка твёрдо сказала: «Хватит фотографий. Будем жить на зарплату!»
Она сама всё уладила в театре. Витю взяли на прежнее место за небольшой сувенир кадровичке: флакон французских духов арабского происхождения. Не оформили даже временное отсутствие как прогул. И стаж не прервали, что было важно для Маниных родителей в то, ещё советское, время. Они переживали его метания и не могли понять, серьёзный или не очень серьёзный человек их зять.
Если б ты знала, если бы ты знала,
Как тоскуют руки по штурвалу…
В Израиле Витенька ни разу не вспомнит ни о березках, ни о рябинках. И скажет, что ностальгия — выдумка коммунистов. Но правая рука его каждую секунду помнила легкую ношу, которой не было.
Стоя под дождём в аэропорту имени Бен-Гуриона без привычного чемоданчика, Витя каждый миг ощущал отсутствие кларнета. Фантомная инвалидная навязчивость почему-то проявлялась в образе развёрзнутой грудной клетки нараспашку с пустотой внутри, и это было противно.
Грустно оказаться в аэропорту в пору самого крепкого тёплого сна — на рассвете. Тоскливо даже. А если за стеклянными стенами идет февральский дождь и всё тебе там, под дождем, чужое, то и вовсе тошно. Рядом возятся плохо одетые дети олимов с Урала; вздыхают и тяжко дышат нервные, снятые с насиженного места старики; недоспавшие чиновницы лениво стараются превратить случайно оказавшихся в одном «боинге» людей в организованную и послушную команду.
«Государство Израиль приветствует вас…
Вы не эмигранты… Вы вернулись к себе домой… Получите документы и чеки…»
Витенька этого не любит. То есть чеки, которых ещё никогда не видел, он заранее любит. Не любит выстраиваний в очередь. Надо переждать у буфета с бесплатным холодным соком.
Отошёл, оглянулся на зал. Обычный зал ожидания с более плотным и более тревожным бытом. И зацепился взглядом за что-то знакомое. Извивистое.
Не бёдра покачивались. Туда-сюда бросало всю женщину. Походка. Будто она обходит сама себя то справа, то слева. И чёрная шляпа покачивает обвисшими огромными полями по счёту «раз-два», влево-вправо. И очки, закрывшие невнятное лицо, посверкивают отражёнными лампочками в такт.
— Соня! Соня Эйнштейн! — крикнул через весь зал Витечка. И про себя привычно добавил: — Прости, великий Альберт!
Соня, впрочем, никогда не считала, что порочит великую фамилию. И говорила, что под стать возможному своему предку в творческом поиске. Поиск этот не давал покоя не только Соне.
В квартире на Таганке она появилась на заре эры гербалайфа.
Собрав всех соседей по этажу, она стала вынимать из заляпанного грязью полиэтиленового пакета банки и баночки, как Дед Мороз вынимает свои подарки.
— Гуарана! Термоджестик! Целлюлоз! — всё, что появлялось на столе, было чудом. Иначе почему Соня смотрела на это удивлённо, восторженно, почти с испугом? — Коктейль!!!
Коктейль был чудом из чудес. Ванильный, шоколадный или клубничный (по вкусу) он выручал всех, всегда, в любых случаях жизни.
— Вам надо похудеть…
— Но я вешу меньше положенного, — возмущалась жена «нового русского» с первого этажа, ходившая в бассейн и на шейпинг.
— Значит, поправиться! Коктейль сам знает, кому что.
Время было гайдаровское, когда все вклады в банках лопнули, зарплаты уменьшились, цены взлетели. Даже жена «нового русского» открутилась от термоджестика, высвобождающего энергию жировых накоплений и бросающего освободившуюся энергию в секс. Косметику по космическим ценам все мягко обошли: «Знаете, тип кожи…» Но от коктейля отвертеться не смогли.
Потому что Соня Эйнштейн… плакала. Из невыразительных серых глазок текли огромные слёзы, сверкающие под кухонной лампой накаливания чистыми бриллиантовыми бликами.
— Он так любил свою маму. Мама его умирала. Мама была актрисой и хотела фигуру. Она не кушала. И тогда сын изобрёл коктейль.
Соня протянула женщинам портрет президента компании «Гербалайф». Тот был похож на Рудольфо Валентино, Марчелло Мастроянни и на всех ухоженных мужчин сразу.
— Мама умерла. А он — смотрите на него, смотрите! — поклялся спасти всех оставшихся женщин.
Соня не знала, конечно, что и «мистер Гербалайф» через несколько лет умрёт от передозировки «снотворного», она оплакивала пока одну маму. Соня рыдала, и Маня торопливо согласилась на две коробки коктейля. Маня выбрала шоколадный и ванильный. Расплатилась.
Соня зажала Манины кровные в маленьком кулачке и отошла в уголок ими полюбоваться. Была она похожа на лису Алису, выманившую денежку у бедного Буратино. Эта её привычка сразу считать или прикидывать на глаз сумму не придавала ей убедительности. И чтобы скрасить впечатление у соседей по этажу, Манечка предложила коктейль попробовать.
Соню отвлекли от денежки. Она вскрыла коробку неумело, варварски. Острые клочья толстой фольги ранили руки, а порошок так и не превращался в аппетитный напиток. Взвесь-суспензия с комьями неприличного цвета…
— Нужен блендер, — объяснила Соня.
В России уже были миксеры, но блендеров ещё не было. Блендеры были в Израиле, гражданкой которого Соня уже была, а Витя в сторону Израиля ещё только посматривал.
…В Россию Соня наезжала время от времени делать бизнес.
Где жила эта птичка Божья? В углу у какой-то бедной старушки снимала койку. Потому что выпускать деньги из рук она не умела, а столичных родственников у неё не водилось. От житейского неуюта приходила на Таганку и тогда, когда не было повода обращать Маню и Витю в клиентов. «Просто так», то есть расслабиться у телевизора, съесть что-либо домашнее, вымыться под душем.
Соня-гостья уже не рыдала по маме гербалайфного короля и не доказывала чудодейственность коктейлей. Больше того, когда Саша и Миша по недосмотру слопали весь шоколадный зараз и Манечка подняла панику («Аллергия!», «Перевитаминизация!»), именно Соня предотвратила все попытки бежать в больницу.
— А ни фига в этом коктейле нет. Я сама ем по банке, когда больше нечего.
Она считала себя среди них лицом неофициальным. Ну, если не другом дома, то уж его приятелем — точно.
Впрочем, на короткое время деловые отношения возникли снова.
Как только Соня узнала, что Витя всё-таки «глядит в Израиль», её озарило. Плодом этого мгновенного озарения был иврит на дому. Педагог — Соня, дом — Витин, в классе — Манечка, дети, Самуил Абрамович (из чистой тяги к познанию) и ещё несколько приятелей, возникших на почве предстоящего отъезда. Цену Эйнштейн объявила немалую. Авансом с каждого собрала деньги, поколдовала над ними в углу, не разжимая кулачка. И… пошло!
Разумеется, учебного материала у Сони не было. Не лететь же в Израиль за учебниками!
Оббежав пол-Москвы, Соня принесла толстый русско-ивритский словарь Шапиро. Благоговейно подняв старую книгу над головой, произнесла:
— Не одно поколение отказников и сионистов выросло на этом!
Но что делать с «этим», догадался в тот день лишь Витя.
Подвигом было издать «это» в доперестроечной России, но и пользоваться — тоже подвигом. Напечатанное справа налево полагалось читать сначала слева направо, после справа налево, после, кажется, чуть ли не в зеркальном отражении, — русские типографии к ивриту не приспособлены.
Адвокат, быстро и резко отказавшись от Сониных услуг, потерял деньги, но избежал мысленных кульбитов. Хуже всего пришлось Вите, хватающему всё на лету и навеки. «Рехов» вместо «рехов», «харбе» вместо «харбе» да ещё с украинским «х», «слиха» вместо «слиха» запали музыкальному Вите в память надолго. В Израиле Саша тоже года два путала «бабочку» с «птицей». Не по звучанию, конечно. Просто, изображая «парпар» (бабочку), Соня так носилась по комнате, так взметывала свои руки, что вспоминалась Плисецкая, её лебедь или какая-нибудь иная «ципора» (птица).
Ещё удача, что курсы быстро распались. Увы, Соне не пришлось дважды держать в кулачке курсантских денег. Балаган в словаре, балаган в голове, балаган в тетради… Кто же всё это выдержит больше месяца? Курсанты разбежались. Но именно тогда Соня окончательно прибилась к таганской компании.
Она почему-то думала, что должна платить за гостеприимство особой доверительностью, «откровенностью».
Открывая дверь собственной квартиры, Витя слышал:
