Лаура Рестрепо - Леопард на солнце
Нет, он не спит. Мани Монсальве прикрывает глаза и ничего не отвечает, но он слышит ее слова и уже никогда не забудет их.
* * *– Монсальве жили в Порту, а Барраганы в Городе?
– Именно так. С тех пор, как проклятие Дядюшки изгнало их из пустыни, они разделились. Нандо Барраган сделался главой Барраганов, а Мани Монсальве возглавил своих. Обе семьи росли и богатели, но каждая на особицу, а между ними других дел не было, кроме как убивать друг друга.
– А что, за первым убитым и второй был?
– После первого убийства разразилась война, и долгие годы плач стоял и звон колокольный, да и по сей день так. За первым убитым был второй, и третий, и десятый, и с тех пор их число перевалило за тридцать, а то и за сорок. В уплату за каждого Баррагана шел Монсальве, и наоборот. И не прерывалась кровавая цепь и кладбище полнилось их надгробьями.
– И все время они промышляли контрабандой?
– Нет. С этого они только начали.
– Как же они тогда нажили такие деньги?
– Весь мир это знает, да никто не скажет.
* * *– Эти, что проехали на «Сильверадо», и есть Барраганы. Сзади на «Тойотах» – телохранители. Да поглядите, их пока еще видно.
На рассвете караван из четырех машин мчится с гудками вниз по улицам Города. «Сильверадо» и три длинных, с четырьмя дверцами, «Тойоты» с венесуэльскими номерами. Они проносятся как молнии, скрежеща и сжигая шины, щеголяя наглостью и оружием, вылетая на тротуары на поворотах; пролетают переходы, не глядя на светофор, заставляют подскакивать студентов с сумками, обливают водой из лужи хозяек, покупающих молоко, сеют панику в рядах любителей лотереи и среди собак на площади.
– Тут не петухи вас разбудят, а эти бандиты.
– Нандо Барраган? Это который? Тот, что за рулем «Сильверадо»?
– Да, в темных очках, с сигаретой во рту, с уголовной мордой. А второй – его брат, Нарсисо Барраган.
Это полугрузовой «Шевроле Сильверадо» цвета серый металлик с оранжевыми полосами, которые пламенем вспыхивают по бокам. Окна закрыты, внутрь процеживается студеный кондиционированный воздух.
Нандо Барраган едва умещается за рулем и должен наклонять голову, чтобы не удариться о потолок. Он выглядит не таким огромным, как раньше: покушение в баре не лишило его жизни, но сбавило его вес.
Молодой человек, сидящий рядом с ним, его брат Нарсисо Барраган, – финансист семьи, он заправляет темными торговыми операциями, приносящими баснословную прибыль, и пускает в ход деньги из-под матраса. Ему двадцать семь лет. Он почти сполз с сиденья, откинув голову на спинку, – то ли дремлет, то ли не в себе, то ли впал в забытье – таков его обычный способ существования.
– Кто же мог это видеть, если окна «Сильверадо» закрыты, а стекла – темные зеркальные, специально, чтоб нельзя было рассмотреть, кто в нем едет?
Да весь Город знает, каков из себя Нарсисо. Никто не может забыть его глаза, даже те, кто и не видал их. Огромные, миндалевидные, черные, невероятные. У него влажный и лихорадочный взгляд бедуина. Или эпилептика. Ресницы тяготят его и мешают смотреть, такие они длинные. Кожу женщин, с которыми он бывает близок, не царапают его брови, усы и чисто выбритый подбородок. Усы и брови его шелковистые, темные и рассыпают лучи света, так как он смазывает их бриллиантином.
В остальном это человек как человек, вполне заурядный. Нормальный. Среднего телосложения, пожалуй, излишне худощавый. Чересчур тонкие губы скрываются под усами. Каковы у него зубы, трудно сказать. Это и не важно: все, кто видит его глаза, считают, что он самый красивый мужчина в Городе.
Одет он всегда в белое, с ног до головы. Рубашка, брюки, шляпа-панама, итальянские кожаные мокасины, мягкие, как тапочки, без носков. Так он и разъезжает по своим делам: чистый и безупречный, словно медсестра или первопричастница.
– Говорят, никто не видел на его одежде ни пятнышка грязи или крови. Хотя говорят еще, это, мол, оттого, что он рук не марает. Что дело имеет с деньгами, но не с оружием. Его дело – считать деньжата, а всю грязную работу он братьям оставляет. У него репутация труса, но те, кто его знает, не согласны с этим. Они уверяют, что дело не в трусости, просто всякое смертоубийство представляется ему нарушением стиля.
Нарсисо Барраган, плейбой утонченный и искренний, влюблен во всех красивых женщин, каких только знает, но влюблен по-настоящему и всем сердцем. Когда он самым поэтическим образом признается им в своих чувствах, он горячо желает сделать их своими и боготворить каждую, не упуская ни одной. Он плачет и рыдает, когда кто-нибудь из них покидает его, и жизни не пожалел бы ради любой из своих бессчетных подруг.
Частью его искусства обольстителя является пение. Он сам пишет песни и играет на гитаре, и в городе его зовут Лириком. Превосходный голос, по мнению многих. Другие же говорят, что ничего особенного, а все дело только в особой манере устремлять во время пения взор в пространство. Братья пеняют ему: в погоне за очередной строфой он теряет покой, ударяется, как говорится, в богему, приходит в экстаз, и целыми днями не вспоминает о коммерции.
Он проносится на «Сильверадо» по улицам города, словно серебряный луч, и люди видят его рядом с Нандо, хотя закрытые зеркальные окна не позволяют им его видеть. Но они не только видят его, но и ощущают шлейф аромата, летящий за ним по воздуху.
– Некоторые женщины уверяют, что вся его притягательность не в глазах, а в аромате.
Этот сильный, сладкий, женственный и стойкий аромат окружает его и переходит на клиентов, когда они жмут его руку, на друзей, когда они приближаются к нему, на женщин, когда они его целуют. Он остается на всем, к чему бы ни прикоснулся Нарсисо – на бильярдном кие, на женских ягодицах, на телефонной трубке, на руле автомобиля.
– Если жена изменяет мужу с Нарсисо Барраганом, ее выдает его неистребимый запах. Говорят также, что банкноты, побывавшие в его карманах, спустя месяцы остаются пропитанными этим ароматом. Одни думают, что это «Драккар Нуар» от Ги Лароша. Другие – что так пахнут дорогие женские духи. Или что это всего-навсего пачули, а то и просто церковный ладан. А может, эссенция марихуаны. Точно никто не знает. Факт тот, что если полиция захочет взять Нарсисо, они найдут его по запаху, хоть бы он в землю закопался.
Сейчас он едет в сером «Сильверадо», направляясь куда-то за город. Но не часто можно видеть его в этом бронированном суровом боевом авто его брата Иандо. Экипаж самого Нарсисо не чета этому Это машина великолепная, невиданная. Сделанная на заводе по специальному заказу Единственная в стране. И в целом мире. Это коллекционный лимузин «Линкольн Континенталь» фиолетового цвета, четыре метра длиной.
– Фиолетовый?
Ярко-фиолетовый, лиловый, как убранство алтаря на Страстной Неделе.
– И внутри, и снаружи?
Только снаружи. Изнутри он обит золоченой кожей.
* * *Яростное утреннее солнце превратило дорожное покрытие в подобие растопленного меда, однако серый «Сильверадо» быстро скользит по шоссе, как лодка по озерной глади. Братья едут в молчании.
Нандо, предавшись ностальгии, погрузился в воспоминания, Нарсисо – в уютную дремоту, не думая ни о чем. Впереди них движутся две «Тойоты» с телохранителями, позади – две другие. Караван оставляет Город далеко позади и подъезжает к жалкой деревушке у моря – кругом грязный сырой песок, усеянный лужицами с медузами.
Передний джип вырывается вперед, выписывает зигзаги между земноводными халупами, и, скользя на пятнах разлитой сырой нефти, оказывается на морском берегу, усеянном гниющими отбросами и промышленным мусором. Он тормозит перед последним двором, стоящим поодаль от прочих. Четыре дверцы джипа распахиваются и из них вываливается компашка телохранителей – Пташка Пиф-Паф, Ножницы, Кудря и Симон Пуля, они окружают двор, раздуваясь от сознания своего всемогущества и держа наготове черные автоматы. Они обнюхивают, осматривают, выискивают, наконец находят открытую площадку и сигналят, чтобы подъезжала остальная часть процессии.
Нандо и Нарсисо Барраганы покидают «Сильверадо» и входят в кухню без стен, под черным от копоти и заляпанным жиром латунным навесом. С балок свешиваются ветки алоэ, ржавые инструменты, негодные лампы, грозди сушеных бананов, шкуры скота, дырявые ведра, выцветшие рождественские украшения, запчасти для автомобиля, а может, трактора или самолета, и еще всякая всячина неизвестного назначения, понавешанная в полном беспорядке.
Все ржавое, ломаное, неприглядного вида. Нарсисо смотрит вокруг своими несравненными глазами, так любящими созерцать красоту, и сердце его сжимается.
У стола, некогда выкрашенного в голубой цвет, стоит несколько табуреток. В одном из углов кухни стоит угольная плита, а в другом дюжины свечей горят перед алтарем, тесно заставленным разноцветными фигурками святых. Здесь есть персонажи Вертепа, лишившиеся той или иной части, Марии без младенцев и пастухи без овец. Здесь и затесавшиеся в толпу святых фарфоровые балерины и гипсовые куколки – язычницы посреди благочестивого сонма. В центре алтаря – фигура, превосходящая размерами все остальные. На ее плечах мантия из черной материи, стеклянные глаза сочатся слезами сострадания, жидкие волосы сделаны из настоящих человеческих, а руки смиренно держат метлу. Это фрай Мартин де Поррес,[12] мулат-чудотворец, покровитель прокаженных.
