Надин Бисмют - Без измены нет интриги
Лиза слила бульон на дуршлаг. Остались гриб, два кочешка брокколи, один цветной капусты. И ни единого кусочка мяса. «Я схожу с ума», — сказала она себе. В самом деле, надо же заниматься такой ерундой — искать кусочек мяса, исчезнувший с ее вилки. «Я спятила. Не мог же этот кусочек испариться. Кто-то его съел». Она налила Жану двойную порцию коньяка, себе — мятного ликеру со льдом. Ладони у нее почему-то взмокли. «Какая же я глупая, совсем из ума выжила», — повторяла она про себя. Но это было сильнее ее: ей бы действительно полегчало, отыщись пропавший кусочек мяса. Она вернулась в столовую, держа в каждой руке по бокалу.
Жан сидел все в той же позе. Он показался Лизе хмурым и каким-то потерянным. Она поставила перед ним коньяк и села. Не зная, о чем с ним говорить, из вежливости спросила, собираются ли они с Мюриэль снова в дальние края. «Да, то есть… я поеду в Индию летом. Один». Лиза округлила глаза. «Понимаешь, мне надо прийти в себя», — добавил он. Лиза склонила голову набок, обратив к Жану удивленный и вместе с тем сочувствующий взгляд. Почему же Мюриэль ничего ей не сказала? Они ведь так часто общались по телефону в последние месяцы. Лиза не вполне понимала, что Жан имел в виду, хотя кое-какая догадка на этот счет у нее была. Расспрашивать его не хотелось, рано или поздно она узнает суть проблемы от Мюриэль. Лиза пригубила мятный ликер. И тут Жан вдруг вскочил и заходил по столовой. Он грыз на ходу ногти, шумно дышал и сутулил спину. В какой-то момент он перестал метаться и уставился на свои ноги. Его вдруг прорвало потоком слов: «Лиза, рыбалки Нормана — это неспроста, и конгрессы, которые Мюриэль выдумывает себе каждый месяц, — тоже… И забытый кофе, и сигареты — все это неспроста. Лиза, я не хотел тебе говорить, но я просто не могу больше держать это в себе и видеть, как ты ни сном, ни духом… У Мюриэль с Норманом роман. Я не знаю, как долго это продолжается, но, черт возьми, если б ты видела… Я три месяца назад нашел кассеты. Это такая грязь, такое извращение. Они же смеются над нами, понимаешь?» Лиза ошарашенно смотрела на Жана. На миг ей даже показалось, что ее глючит, мерещится что-то. Но он повернулся к ней, грохнул кулаком по столу и заорал: «Ты понимаешь, Лиза? Мы с тобой рогоносцы! Твой Норман и моя Мюриэль трахаются как последние твари, да еще снимают это на видео! Ты понимаешь?» Жан снова грохнул по столу так, что подпрыгнули тарелки и стаканы. Лизу точно оглушили, она видела склонившегося к ней через стол Жана: багровое, почти фиолетовое лицо, зубы стиснуты, глаза, кажется, вот-вот выскочат из орбит. Вид у него был зверский, ей стало страшно. Она встала и на негнущихся ногах, пошатываясь, добралась до гостиной. Как подкошенная, всем телом, рухнула на софу, чуть не лишившись чувств. Принялась щипать свои руки, щеки, ноги, живот, чтобы как-то опомниться. Жан пришел следом, он стоял над ней и гладил ее по голове. Его голос долетал до нее откуда-то издалека, точно эхо: «Мне так жаль, честное слово, не надо было тебе говорить. Но я живу с этим один вот уже три месяца. Я ничего не сказал Мюриэль, я не хочу развода, я просто не переживу, наверно, это моя карма. Но если бы ты знала: я не сплю, я потерял аппетит, запустил работу, худею…» Ладонь Жана скользила по Лизиным волосам, она ее чувствовала, большую, ласковую. Спокойно, будто так и надо, Лиза взяла эту ладонь и прижала к своему животу. Ощутила сквозь платье, какая она теплая. Теперь это была единственная связующая нить между нею и реальным, осязаемым миром. «…Я на себя не похож, я на нервах, боюсь садиться за руль, того и гляди попаду в аварию…» Лиза не могла больше слышать его стенаний. «Жан, я тебя прошу, заткнись». Это был приказ. Жан осекся, и между ними на несколько секунд повисло молчание. Лиза по-прежнему чувствовала животом тепло руки Жана. Она поняла: единственное, на что ей остается надеяться, — чтобы это тепло разлилось по всему ее телу. Откуда-то вдруг зазвучал в голове голос косметички: «Учитесь слушать ваше тело, оно лучше знает, повинуйтесь ему». Не глядя на Жана и не зная толком, что за сила внушила ей эти слова, Лиза попросила: «Жан, возьми меня». Таким же тоном она могла бы попросить: «Жан, почеши мне спину». Но Жан никак не отреагировал. Лиза подумала, что он, должно быть, не расслышал, она и сама не была уверена, что произнесла это вслух. Тогда она повторила просьбу настойчивее. Жан, дыша все чаще, с присвистом стал объяснять ей, что она не в себе, и это естественно, но она сама не понимает, что говорит, под влиянием минуты, и ради ее же блага он не должен уступать ее внезапному желанию, это скоро пройдет. «Заткнись, Жан, и возьми меня», — перебила его Лиза срывающимся голосом, задрала платье до пупка и, изогнувшись, стянула трусики. Она была в каком-то исступлении, такого с ней давно не случалось. Ей было необходимо, чтобы ее взяли, чтобы кто-то взял ее тело, единственное, что у нее осталось, — она опасалась, что потеряет и его, что оно утечет сквозь пальцы, как это только что случилось со всей ее жизнью.
Если бы она только знала как, то сама бы себя взяла. Да, но она не знала.
Не знала и поэтому еще раз выкрикнула не своим голосом: «Возьми меня, Жан!» Жан опрокинул ее навзничь на ковер и навалился сверху.
Нечеловеческий хрип вырвался из горла Лизы, когда она кончила. Ее пальцы крепко вцепились в ворс ковра. Она с силой рванула его — ей хотелось отодрать ковер от пола, вырвать его, выкорчевать с корнем, а может, и весь дом заодно. Напрасный труд: пятнадцать лет назад она сама выбрала ковровое покрытие наивысшего качества, и рабочие положили его на совесть, потому что знали, что им хорошо заплатят. «Это всем коврам ковер, мадам, вы не пожалеете», — сказали они ей тогда.
Лиза заканчивала расставлять тарелки в посудомоечной машине, а Жан сидел за чашкой чая, когда вернулись Норман и Мюриэль. «Нет, все-таки пригороды — это кошмар! — возмущалась Мюриэль. — Все эти бульвары в лиловых и желтых неоновых огнях!» Норман зашел к Лизе в кухню. «Мы не слишком долго? Пришлось заехать заправиться». Он положил пакет с кофе на стойку, и оттуда высыпалось немного тончайшей кофейной пыли. Лиза не смотрела на Нормана, смотрела только на эту пыль, осевшую на ее безупречно чистой стойке. Она дунула, и кофейное пятнышко исчезло без следа. Сони опять скребся в дверь, и Норман впустил его. «Черт, что такое? Кажется, Сони стошнило, там, в садике, на снегу…» Лиза подошла к двери и выглянула наружу. «Ой, это, наверно, от тарталеток с лососем и каперсами», — сконфуженно призналась она. И почувствовала себя непроходимой дурой. Не потому, что дала собаке тарталетки, а потому, что обсуждала это с Норманом здесь, сейчас, когда ей хотелось ткнуть его физиономией в бугристую желто-розовую лужу, на которую они оба уставились, стоя рядом, или лучше зарыть его в снег среди Сониных какашек, или пробить дыру во льду замерзшего бассейна и утопить его. Но что же тогда будет с ней? Подступила дурнота; казалось, что она стремительно летит в бездну, разверзшуюся у нее под ногами. Норман укоризненно качал головой. «Лиза, дорогая, ну сколько раз тебе повторять? Не корми ты пса чем попало. У породистых собак очень чувствительный желудок, как ты не понимаешь?» — ласково журил он ее, направляясь в столовую, а Сони с виноватым видом трусил за ним следом и пачкал пол, потому что Норман забыл вытереть ему лапы. Лиза что-то пробормотала в свое оправдание, когда Норман уже вышел из кухни. Она закрыла дверь — в садике уберет завтра, не к спеху. Заметив на стекле отражение своей прически с задорными прядками, почувствовала, будто незыблемые и мертвые руины увенчали ее голову.
— Лиза, у тебя есть коричневый сахар к кофе? — крикнула Мюриэль из столовой.
— Нет, но если хочешь, есть мед! — отозвалась она. Что поделаешь, даже загляни она в бесконечность, другого ответа Лиза бы все равно не нашла.
Cheap love[3]
С тех пор как Джоэль возомнил себя новым Феллини — с кем не бывает! — у него всякое либидо просто пропало, словно выключилось и заклинило на off. Не глядит, не дотрагивается и не спит со мной больше. Хоть мой полы голышом — он не заметит, хоть накупи съедобных трусиков с запахом лесных ягод — носом не поведет. Мне уж начинает казаться, что если вообще исчезну, то до него в лучшем случае через неделю дойдет, что надо бы сообщить в полицию.
Это продолжается вот уже третий месяц. Все началось с того, что Фред, его дружок из ресторана, вбил ему в башку, что, мол, кино может делать каждый, это самое общедоступное искусство, и с тех пор Джоэль как спятил. Ходит на курсы фотографии и видеомонтажа, по четыре раза в неделю пересматривает всего Трюффо вперемешку с какими-то китайскими фильмами — полный маразм — и американским малобюджетным кино — ну это уж вообще отстой. «Моя фишка в том, — талдычит он, — что это будет фильм в стилистике trash underground, с изящной отсылкой к Востоку в духе Джеки Чана, так, чтобы soft и вместе с тем интеллектуально, немножко в эстетике „новой волны“, понимаешь? Такого еще никто не делал». Говорит, ему бы только протолкнуть свои короткометражки на всякие важные кинофестивали и их можно будет продавать не меньше чем за пятьдесят тысяч долларов каждую («Американских, между прочим», — уточняет он). Что ни вечер, то Фред торчит у нас, то Джоэль уходит к нему — сценарии они, видите ли, пишут. Послушать их болтовню — обхохочешься, такая это все лажа и лабуда, вот только мне-то не до смеха, потому что из-за этого у меня никакой жизни не стало. На днях Фред пришел со своей девушкой, и я все думала: интересно, у нее такие же проблемы? Сидим мы, как две клуши, помалкиваем, пока они свои гениальные идеи рожают, наконец я не утерпела и спросила ее тихонько: «Слушай, тебя не напрягает, что у твоего парня одно кино на уме?» Знаете что она мне ответила? «Да нет, это же классно, я скоро буду у них сниматься. Они такой кадр со мной задумали, представляешь: грудь голая, а в животе нож торчит. И кровищи, кровищи! Это, правда, за бесплатно, зато даст мне толчок. Я хочу быть актрисой». В общем, такая же чокнутая, как Джоэль с Фредом. Вот тебе и женская солидарность!
