Владимир Сотников - Вангелия

Но что поделаешь, если не бодрой быть ей сейчас хочется, а плакать? Не отдаваться же подобному желанию.

Девочки снова взялись за руки и двинулись вперед по аллее. Ольга шла рядом с ними, следя, чтобы никто не отстал. Снежана шла позади всех. Одна.

Это было очень красиво – стайка девочек в весеннем парке. Но расстроенной Ольге было сейчас не до красоты.

А Ванга этой красоты вообще не видела.

Телега, на которой она сидела, остановилась у ворот Дома слепых.

– Приехали, – сказал отец. – Тихое место. И дом большой. Тебе тут хорошо будет. Ну, пошли.

Ванга сама слезла с телеги и, прислушиваясь к отцовским шагам, пошла вслед за ним к воротам.

– Почему ты не в классе, Ольга?

Директриса смотрела так, что Ольге показалось, госпожа Стоянова и без объяснений знает, почему она идет по коридору в то время, когда должна присутствовать на уроке и помогать воспитанницам выполнять задания учителя.

– Я к вам, – вздохнув, ответила Ольга.

– Я рада.

Улыбка у директрисы была старческая – лучики морщин появлялись вместе с улыбкой у ее глаз и губ. Ольге почему-то всегда становилось веселее при виде этих лучиков.

– Чему вы рады? – удивленно спросила Ольга.

– Во-первых, просто так, – ответила директриса. – Тебя всегда радостно видеть, ты разве не знаешь? А во-вторых, я рада, что ты обращаешься ко мне, когда чем-то взволнована. Проходи, – предложила она, открывая перед Ольгой дверь своего кабинета.

Войдя, Ольга вспомнила, как оказалась в этом кабинете впервые. Это было год назад. И тогда, в точности как сегодня, она удивилась тому чувству, которое охватывало сразу, как только оказываешься в этих стенах. Это было ощущение удивительного покоя – не нагоняющего сон, не расслабляющего, а… Внимательный здесь охватывал покой, вот какой!

– Садись сюда. – Директриса кивнула на старый, с заклеенной спинкой, кожаный диван. – Ведь мы не будем разговаривать официально, через стол, правда? Итак, что ты хотела мне сказать? Тебя обидели?

– Не меня обидели, – взволнованно ответила Ольга. – Это я обидела. Я… Я просто не умею работать!

– Успокойся и расскажи все по порядку. – Директриса надела очки, еще внимательнее вгляделась в ее лицо. – Иначе я ничего не пойму. Ну кого ты могла обидеть?

Даже она считает Ольгу какой-то амебой, которая никак не способна влиять на окружающих!

– Я думала… Мне казалось, что у меня получается… А я ничего не умею!

– Ольга, просто расскажи, что произошло. – В голосе директрисы зазвучали почти суровые нотки. – Я сама разберусь, что ты умеешь, а что нет.

– Я водила девочек на прогулку. – Ольга взяла себя в руки. Это, видимо, главное умение, которое необходимо в жизни человеку. – Все было как обычно. Я рассказывала им обо всем, что вижу. О природе, о цветах. Я считала, что им надо словами рассказывать о мире, который они не могут видеть.

– Правильно, – кивнула директриса. – У тебя это хорошо получается.

– Ничего у меня не получается! Мой рассказ произвел на одну девочку ужасное впечатление. Она расстроилась, разозлилась. Нагрубила мне. Но я сама в этом виновата! – поспешно уточнила Ольга.

– Как ее зовут? – спросила директриса.

– Снежана Боянова. Новенькая.

– Ну вот видишь, Ольга, ты сама сказала: новенькая. Еще не привыкла. К тому же зрение она потеряла совсем недавно и в результате несчастного случая. Ей тяжело смириться со своей слепотой, оттого и агрессия.

– Нет, – покачала головой Ольга. – Дело не в этом. Я не нашла для нее нужных слов. Значит, я не умею.

– Ничего это не значит. – Директриса улыбнулась. – Не все сразу. В нашей работе самое важное – доброта и терпение. У тебя все еще впереди. И опыт, и уверенность в себе. Главное, ты любишь своих воспитанниц. Правда?

– Люблю.

Ольга хотела кивнуть, но не стала, потому что слезы уже готовы были пролиться из ее глаз.

Директриса подошла к окну.

– Еще одну новенькую привезли, – сказала она. – Может, добрый знак для тебя? Пойдем встретим.

Глава 8

Крестьянин лет сорока застыл у крыльца, явно не решаясь войти. Слепая девочка, стоящая чуть поодаль, не казалась перепуганной, хотя вид у нее, конечно, был растерянный. И оба они выглядели не бедными даже, а просто нищими в своей домотканой обветшалой одежде.

Директриса спустилась с крыльца.

– Здравствуйте, – сказала она. – Вы Панде Сурчев из Струмице?

– Да, – кивнул крестьянин. – Здравствуйте.

– Я получила письмо от отца Никодима, – сказала директриса. – Мы готовы принять вашу дочь. – Потом она подошла к девочке и спросила: – Как тебя зовут?

– Вангелия, – ответила та.

– Красивое имя. Ну, входи, Вангелия. Эта дверь всегда открыта для тебя. Это теперь твой дом. Тебе здесь будет хорошо. А вот это госпожа Васильцова, твоя воспитательница. Знакомьтесь.

Ольга тоже спустилась с крыльца, взяла девочку за руку. Крестьянин смотрел исподлобья, словно боялся, что его дочери причинят боль. А может, ни о чем таком он не думал: лицо у него было суровое, и непохоже было, что он способен беспокоиться о тонких материях.

– Меня зовут Ольга, – сказала она. – Здравствуй, Вангелия.

Ольга с радостью увидела, что от ее рукопожатия лицо девочки просветлело.

– Здравствуй, – ответила та. И неожиданно добавила: – А я тебя видела. Когда-то.

– Тебе показалось, что ты узнала меня по голосу? – удивилась Ольга.

– Нет. Не по голосу. Я тебя просто узнала.

– Вангелия, воспитательнице надо говорить «вы», – сказала директриса.

– Ничего, госпожа Стоянова, – поспешно проговорила Ольга. – Вангелия скоро привыкнет. Пойдем, – обратилась она к девочке.

– Я думаю, будет лучше, если Вангелия сразу простится с отцом, – остановила их директриса. – Потом она будет занята.

Сколько ни видела Ольга, как прощаются родители со своими детьми, которых привозят в Дом слепых, так и не сумела она к этому привыкнуть. Одни плачут, да что плачут – рыдают так, словно отдают свое дитя кровожадному Молоху. Другие сдерживают слезы, уговаривая не столько детей, сколько себя, что здесь им будет лучше, чем дома. Третьи…

Этот угрюмый крестьянин относился как раз к третьим.

– Ну, иди, Вангелия, – сказал он. – Оставайся тут.

Даже не обнял дочку! Слова теплого не сказал. А ведь неизвестно, на сколько расстаются. Нет, никогда Ольге не понять таких людей. Что у них в голове, что в сердце? Да и есть ли у них сердце?

Она почувствовала, как рука Вангелии дрогнула в ее руке.

– До свиданья, папа, – сказала та.

Не отпуская девочкиной руки, Ольга повела ее в дом. Рука у Вангелии была необычная. Ольга касалась рук всех своих слепых воспитанниц, это было необходимо, поэтому необычность Вангелии она почувствовала сразу. Ладонь у девочки была жесткая, крестьянская, но от нее исходил трепет, совсем крестьянам не свойственный. Чуткая это была рука, вот какая.

– Часто с Вангелией такое? – негромко спросила у отца директриса.

– А что с ней такого? – не понял тот.

– Часто вы замечали, что она говорит что-нибудь странное?

– Ничего я не замечал, – буркнул отец. – Обычная она. Послушная. Работящая.

– Ну что ж, проходите, – предложила директриса. – Пойдемте ко мне в кабинет, вы подпишете необходимые документы. И расскажете про Вангелию.

– Что надо, подпишу, – ответил отец. – А рассказывать… Что про нее рассказывать? Нечего.

С тем и вошли они все в Дом.

Не зря Ольга сразу заметила, что в Вангелии есть что-то необычное. Когда такие сельские девочки, как она, впервые попадали к парикмахеру, то либо оставались равнодушными – делайте, мол, со мной, что хотите, – либо пугались чуть не до обморока. А Вангелия не испугалась и даже не удивилась, а почему-то сделалась печальной. Хотя подстригли ее очень красиво.

– Стрижка, как у царевны, – сказал, любуясь своей работой, парикмахер. – Готово, барышня.

Он тоже был из России и тоже бежал от большевиков, как Ольгины родители когда-то. Только Ольгины родители до революции жили в Москве, а парикмахер Лейб-Гирш – в Северо-Западном крае, в местечке Перевоз близ Гомеля.

Вангелия коснулась своих волос, вздохнула и тихо проговорила:

– Коротко…

– Просто не привыкли к новой прическе, – сказал Лейб-Гирш.

– Я ни к какой не привыкла. – По ее лицу скользнула печальная улыбка. – Мне прическу никогда в жизни не делали, я и не знаю, как это.