Марк Гиршин - Дневник простака. Случай в гостинице на 44-й улице

Тогда решил пойти к Рите, она обижается, что я забыл ее. Я ей позвонил, она закричала, она только что звонила мне, где я пропадаю? Наверное в то время я был у Вов. Но она не поверила: у тебя кто-то есть! Я сказал, что никого. Ну, тогда приходи. И если есть бананы, захвати, я люблю. Мы сидели весь вечер, разговаривали. У нее очень маленькие розовые ступни, наверное, 33-й размер, как у ребенка. Она сказала, что ждет звонка от мужа из Канады. Как всегда, удерживала меня, когда я хотел уйти, ей было тоскливо одной ждать звонка. Но звонка все не было, и я ушел.

Спустился вниз и стоял на улице у входа в гостиницу. Было уже поздно. Машины почти не проезжали. Пешеходов один-два на всю улицу. Несмотря на высокие дома, ощущение какой-то глуши. Только рев сирен полицейских или пожарных машин напоминает, где ты. И машин скорой помощи. Я вернулся в вестибюль и утонул в глубоком кресле. Дежурный дремал за стойкой. Было не так прохладно, как днем, когда на полную мощность включены кондишены. Днем здесь как в холодильнике, чтоб приезжие думали, что в комнатах такая же температура. А там баня. Но все равно было приятно, вестибюль еще не успел нагреться. И потому что свет был потушен, только место дежурного ярко освещено. Не говоря уже о жаре, в номере скучно, а здесь ты на людях, видишь, как они входят, выходят и что делается на улице за стеклянной дверью, И никто на тебя не обращает внимания, потому что кресло в углу вестибюля, в закутке, там всегда полумрак, даже когда горят все светильники. Даже дежурный тебя не видит.

Вдруг в конторке дежурного зазвонил телефон. Дежурный проснулся и соединил какой-то номер. Потом вошли двое черных в незаправленных рубашках и стали говорить с дежурным. Это были единственные посетители. Но они не сняли номер, а тут же ушли, сначала один, а спустя несколько минут другой. После их ухода дежурный выскочил из-за стойки, и началась суматоха. Появилась моя соседка уборщица, толстая молодая негритянка, из соседнего бара прибежал бармен в белой куртке. Дежурный подбегал к двери и выглядывал на улицу. Последним оказался диккенсовский уродец, он где-то дрых, а должен торчать всю ночь в холле и ждать жильцов. Наверное, завтра его выгонят. И тут же вошли двое полицейских, здоровенные парни в коже, сбоку, из-под курток, торчат длинные ручки пистолетов. Один из полицейских снял фуражку, волосы под ней были совсем мокрые, вытащил из фуражки блокнот и стал записывать, а другой заговорил в передатчик. Дежурный выдвигал пустой ящик стола и говорил о долларах. Затем один полицейский ушел, а другой, облокотись о стойку, стал неторопливо толковать с дежурным. Остальные начали расходиться. Диккенсовский уродец подмигнул мне: «Кэй?..» — и направился к лифту, наверное, спать. Я поднялся к себе по лестнице и завалился в постель. В колодце гудели кондишены номеров, и вся моя комната была наполнена этим шумом.

Сегодня воскресенье, должен идти к учительнице, знакомой Гана. Очень не хочется. Зато завтра свидание с женщиной из ОМО. Спустился вниз, чтобы посмотреть, что там после вчерашнего грабежа. За стойкой хозяин гостиницы, два дежурных, тот, ночной, еще не ушел, и еще кто-то, кого я никогда здесь не видел, он рылся в квитанциях, наверное, проверял, не придумал ли дежурный ограбление, чтобы заработать, в общем, все начальство. Вдруг дневной дежурный накинулся на меня, ОМО не хочет оплачивать мой счет за телефон, а я, мол, каждый день звоню из номера. На счете стояло пятнадцать звонков, но это неправда, я звонил за все время, может быть, два или три раза, ведь внутренние звонки не считаются, а то все звонили мне, Рита сказала, это тоже не считается. Тем не менее, я вытащил деньги, чтобы заплатить, мне стало стыдно, в вестибюле много людей, а дежурный раскричался, как тот сатирик. Потом, уже в лифте, я понял, что он мне дал мало сдачи. Как мне не хотелось, но я вернулся, потому что на завтра мне не хватило бы на цветы той женщине. Я написал на его счете, десять на пятнадцать будет доллар пятьдесят, потому что один звонок стоит десять центов, на каждом автомате написано. Дежурный перечеркнул мои десять так, что порвал бумагу, написал сверху тридцать и тыкал пальцем в свой коммутатор, оказывается, за то, что он соединил мой номер, я должен платить в три раза дороже. А всего дел воткнуть штырь в гнездо. Что это на мне такое написано, что все они, начиная с сатирика и уличного торговца фруктами, как сговорились, кричат на меня?

Я пошел в Рокфеллер-Центр и сидел там, пока не стемнело. Только тогда я вернулся домой. Больше всего я опасался, что в вестибюле встречу этого дежурного. Наверняка там будет еще кто-то, кто слышал, как он меня утром позорил. А в лифте диккенсовский уродец, он тоже все слышал. Знал бы я какое-нибудь американское ругательство, я бы сам поспешил вернуться пораньше, чтобы застать этого дневного дежурного и ответить ему как следует, а то получается, я совсем безответный, он тебя оскорбляет на всю гостиницу, а ты в ответ лопочешь вежливые слова на ломаном английском, которым тебя научили на курсах.

Но все обошлось. Дневной дежурный уже сменился, а в лифт я садиться ни стал, поднялся по лестнице. Хорошо хоть, из-за этой ссоры я совсем забыл, что собирался идти к учительнице. А то явился бы неизвестно зачем.

Утром, едва проснулся, первая мысль была: уйти бы из этой гостиницы. Но уйти нельзя, пока не нашел какую-нибудь комнату. А где искать? Дома у меня была комната пусть в коммуналке, зато моя. Никакой мороки. А главное, так дешево, что не надо ломать себе голову, где взять деньги, когда ОМО надоест меня содержать.

После курсов я пошел на перекресток, где мы договорились встретиться с этой женщиной. Сейчас, после свидания с ней, у меня совсем другое настроение, но утром после вчерашней ссоры мне вообще не хотелось никого видеть. Я уже почти решил не идти к ней, как вчера не пошел к учительнице. Но теперь я рад, что пошел.

На перекрестке некуда было спрятаться от солнца, а ждать пришлось долго. Мимо сновала толпа, перед светофором застревали стада машин, все было загазовано на этом перекрестке. Я стоял весь мокрый. Я уже думал, что она не придет, или я не понял, где надо ждать, и вдруг увидел, что из одной машины мне машут. Тут же я услышал, что они еще и сигналят.

Я не ожидал, что у нее машина, да еще такая красивая. Хорошо, что пошел на свидание. Было бы глупо, если бы пропустил такой случай. Женщина была довольна, что я успел их заметить, иначе ей пришлось бы делать круг и снова возвращаться за мной на тот перекресток. Она даже мне сказала: спасибо.

И мальчик повторил: спасибо. Но в машине было страшно жарко, еще хуже, чем на улице, крыша раскалена и никакого движения воздуха. Женщина спросила, не хочу ли я в Центральный парк, она знает место, где можно поставить машину, и мы погуляем. Конечно, и согласился. Мы вышли. Над головой высокое голубое небо, теплый ветерок, пахнет пряно под солнцем трава, и все вокруг ярко-зеленое. А скалы бурые. Но скоро женщина сказала, что им пора возвращаться. Но когда мы подходили к машине, женщина сама присела на скамейку. Зубчатые крыши небоскребов, окаймляющих парк, виднелись вдалеке и напоминали вершины скал. Вдруг женщина вздохнула и сказала, что она очень нерешительна. Я догадывался, она имеет в виду, что из-за характера не может перейти ко мне или что-то в этом роде. Потом, как я ни отказывался, потому что видел, с какими трудностями сопряжена езда по центральному району Манхэттена, где я жил, они настояли, чтобы я сел в машину, и привезли меня к самой гостинице. Хорошее настроение, что познакомился с ней. А то все эмигранты говорят, они себе уже кого-то нашли, а я один как зачумленный.

Жаль, что я не люблю ездить в машине, мог бы кататься, сколько хочу, она предлагала.

После курсов никуда не ходил. Я уже решил, в следующий раз, когда мы встретимся, предложу ей прочитать мои рассказы. Наверное, она удивится, что я пишу, И только я так подумал, она позвонила, ее зовут Нола, я забыл написать. Нола сказала, что завтра должна быть с сыном у врача, это недалеко от меня, и мы могли бы там встретиться.

He могу заснуть. Ужасная жара и гудят кондишены, выставленные в мой колодец. Звонили Вовы, Рита. Ган опять жаловался, его обворовывают, но я сказал, что должен идти вниз купить себе что-то на ужин, скоро закроют магазины, и он отстал. Опять нужно будет таскать от него машинку в гостиницу, он мне дает напрокат старую канцелярскую. Тяжелую, тяжелее ведра с водой.

Встретил Нолу. Поднес ей цветы, она была довольна, даже поцеловала меня в щеку. Но это почти ничего не значит, у американцев так принято, а она уже вполне американка. Во всяком случае, Вовам, которые изо всех сил стараются стать здесь своими, до нее далеко. Одета она совсем просто, белая полотняная блузка подпоясана какой-то лохматящейся веревкой. Но в серьгах и в кольце бриллиантики.