Ирина Сергиевская - Последний бебрик
— Фра Анджелико, — счастливо прошептал Май, перебегая взглядом с лазоревого неба на изумрудные острые листья комнатного цветка в горшке, на подоконнике. — Фра Анджелико…
Май обнял подушку и таинственно зашептал ей в ухо:
— …И есть еще преданье: серафим слетал к нему, смеющийся и ясный, и кисти брал, и состязался с ним в его искусстве дивном, но напрасно…
На кухне маняще заскворчала картошка.
— Иса-а-кич, слышь-ка, чего скажу, — подала голос Зоя. — Сало у вас в Питере вздорожало. Что дальше-то будет, как людям жить? Содом и Могомора прямо. А соседка ваша померла, бабки у подъезда говорят. Еще говорят, не бедная была.
— М-м-да… — промямлил Май, не желая вступать в дурацкие пересуды.
Партитура дня — в предвкушении выпивки — была давно вызубрена наизусть, и потому Май не просто ценил каждое трезвое мгновение, но наслаждался им, отдаваясь рассудком и душой образам, возникающим из ниоткуда. Образы превращались в слова, в строки, имеющие власть над Маем необъяснимую и сладостную. Мимолетное воспоминание о Макиавелли складывалось во фразу: «Он любил играть в трик-трак». Май забавлялся простенькой фразой, как дитя мячиком: подбрасывал, переворачивал, ронял, наблюдая, как она рассыпается на слова и каждое норовит закатиться подальше. Невыразимое счастье доставлял Маю смешной «трик-трак», любовь к которому не то чтобы трогала в Макиавелли, но по-хорошему приземляла его.
Легко и скоро позабыв о «трик-траке», Май задумался о пресловутой «миссии». Он был в эйфории душевной неги, и вопиющая бездарность Шерстюка теперь не раздражала, а странно умиляла:
— Надо же, все плачут, «нагинаясь», при слове «миссия»: и крестьянин, и странники, и чья-то жена. Гипноз! Тайна!
— Обедать иди, чудо в перьях, — позвала Зоя.
— Не хочу, — блаженно буркнул Май.
— А то с голоду подохнешь, — добродушно пригрозила Зоя.
«Сдохнуть, помереть, загнуться, — принялся перечислять Май в продолжение словесных забав, — дуба дать, окочуриться, ноги протянуть, уйти в мир иной, гикнуться, усопнуть…»
Он затих, неясно видя подвох в череде синонимов.
— Зоя, что вы сказали? — резко спросил Май, приподнявшись на кровати.
— А ты еще и глухой! — гаркнула Зоя.
— Нет, вы о чем-то недавно говорили, — не унимался Май, чувствуя, как партитура дня покрывается кляксами. — Вы сказали, что кто-то умер, так?
— Соседка твоя, старуха.
— Ну, ну, ну, дальше! — потребовал Май. — Умерла — и что?
— Да тебе-то какое дело? — хохотнула Зоя, лязгая ножом о нож. — Ты ей родственник, что ли? Наследник имущества? Бабки у подъезда говорят, одна старуха была в целом мире. Так что, сиди тихо, Исакич, твой номер — последний.
— Врут ваши бабки! — яростно вскричал Май. — А вдруг есть родственник? Вдруг я его видел?
Зоя немедленно ступила в комнату; страшное подозрение исказило ее лицо, углубив морщины на лбу.
— Ты, что ли, налакаться успел, пока меня не было? — прогудела она. — Говори, где водку прятал!
Май сорвался с кровати, подскочил к свояченице, дыхнул ненавидяще в лицо:
— Х-х-х-а-а-а!..
— Трезвый! — разочарованно вскричала она и отступила на кухню.
— Да, трезвый! — в отчаянье бросил ей вслед Май.
Ах, как обманул его златокудрый Анаэль! Нет, не обманул — надул! Ясное дело, не был он родственником старушки и не мог попасть в ее квартиру законным путем. Значит, все остальное — тоже надувательство: и очерки о древних городах, и обещанные пятьдесят долларов, и бутылка водки, упоительно блистающая алмазными огнями на магазинной полке… Это, последнее, надувательство показалось настолько изуверски-бесчеловечным, что Май поверил в него только после вылазки на лоджию. Бутылки он не обнаружил, хотя за время, прошедшее после исчезновения Анаэля, можно было купить и привезти несколько ящиков водки.
Убитый Май вернулся в комнату, рухнул на кровать. Теперь он не сомневался, что с Анаэлем были связаны все самые лучезарные жизненные перспективы: стабильность быта, завершенный, наконец, роман, невероятные путешествия по суше и по морю… Май горевал, а независимый наблюдатель, бодрствующий в нем всегда и везде, издевательски нудил: «Ты, братец, на Андрея Болконского похож, раненного при Аустерлице, только вместо неба над тобой замызганный потолок, вместо знамени подушка, а вместо Наполеона — баба в малиновых штанах».
— Исакич, ты там не помер? — игриво поинтересовалась из кухни Зоя-Наполеон.
Май не услышал грубиянку — он горячо шептал:
— Допустим, Анаэль — жулик и вор и деньги его — фальшивые. Допустим, у него есть наводчик, какой-нибудь санитар в больнице. Ну, обворовал, подлец, квартиру покойницы. Это я еще способен понять. Но убейте, я не понимаю, зачем вору надо было со мной разговоры разговаривать, почему у него оказалась моя книга и откуда он обо мне столько всего знает!.. Ведь не для того он втерся ко мне в доверие, чтобы выманить пять долларов! Стоят ли эти жалкие деньги такого глупого риска?..
Зоя включила телевизор. «О, yes, my darling!» — с готовностью выплюнул тот и заорал под цокот кастаньет народную аргентинскую песню. Май с усилием встал, захлопнул дверь, выбрался, пошатываясь, на лоджию и… вновь ничего не обнаружил за щитом. А может, не было никакого Анаэля? Может, златокудрый ненароком вылупился из хаоса невнятных фантазий Мая, как и фраза: «Он любил папиросы „Прима“, вареники с вишнями и водку в неограниченном количестве»? Май без сил привалился спиной к щиту — он вспомнил о клятве могилой матери и почувствовал стыд, несовместимый с физическим существованием.
В тот миг в воздухе над городом начались перемены: небо вывернулось пепельной стороной наружу, сухо и зло защелкали молнии, рыкнул гром — пришла новая гроза. Май тщился понять смысл небесных письмен, но изломы молний вспыхивали и меркли, неразгаданные. Меж тем Май-второй — наблюдатель, равнодушный к трагической бессмыслице жизни Мая-первого, издевательски развлекался: «Интересно, если тебя, братец, молнией шандарахнет и, предположим, не убьет, проявишь ли ты после этого феноменальные провидческие способности, как Ванга, или останешься прежним болваном?» Май с ненавистью стукнул себя в грудь: именно там, по его ощущению, жил поганый вечный спутник. Жалкий жест остался без ответа — спутник струсил, услышав командирский голос Зои:
— Исакич, к телефону!
Май покорно прошлепал в комнату, высунулся в коридор.
— Из милиции, — недоуменно прогудела Зоя.
— Здравствуйте, — хрипнул Май в поднесенную трубку. — Чем могу служить?
Сквозь треск на линии, покашливание и тихий свист прорезался неожиданно звонкий голос:
— …из… емого… отделения… старший лейтенант… ба. Вы — Май Семен Исаакович?.. Писатель?..
— Допустим, — безжизненно сказал Май.
— Как это, допустим? Вы что, не уверены, что ваша фамилия Май?
— Нет, в этом я как раз уверен. Вот в том, что писатель, сомневаюсь.
— Раз книжки пишете, значит, писатель, — заверил старший лейтенант.
— Вам, как работнику милиции, подобная наивность простительна, — вздохнул Май горько. — Больше у вас нет вопросов?
— Очень даже есть, — сказал милиционер почему-то смущенно. — У нас здесь задержанный. Говорит, ваш знакомый.
— A-а, такой с волосами до плеч, — мрачно догадался Май.
— Он. Вы можете подтвердить, что знакомы лично с этим гражданином?
— За что же его задержали? — перебил Май.
— Подозрителен показался. Кучу денег в обменном пункте вывалил — доллары искал, — поведал милиционер шепотом.
— А деньги фальшивые? — саркастически полюбопытствовал Май.
— Настоящие, — растерянно признался старший лейтенант и добавил жалобно: — Но у него еще другие деньги есть, которых быть не может вообще, потому что таких стран нету…
— А что мы вообще знаем о мироздании? — заунывно сказал Май. — Я был знаком с одним инженером, так он считал, что Земля только кажется круглой, а на самом деле плоская, как блин, и дырявая, потому что ее протыкали вилкой, когда жарили и переворачивали на сковородке.
— В городе много мошенников и фальшивых купюр, — продолжил робко милиционер, не слушая Мая. — Что же, мы не имеем права задержать вашего приятеля, чтобы личность проверить?
— Имеете. Я разрешаю, — начальственно сказал Май, заподозрив, что собеседник болен мозговой горячкой. — А паспорт у него не фальшивый?
— Документ подлинный, — подавленно доложил милиционер. — Выдан гражданину Анаэлю Внемли-Господи…
— Ко-му?! — вскричал Май так, что Зоя икнула от испуга. — Такой фамилии быть не может!
— У меня у самого фамилия Слушайрыба, — горестно заметил милиционер, кашлянул и вдруг затянул пугающе-монотонно, словно под действием гипноза: — Вы, Семен Исаакович, хоть и горький пьяница, но человек все-таки еще мыслящий, душевно чуткий. Вы должны были бы догадаться, что гражданин Анаэль Внемли-Господи считает неэтичным проявлять свои истинные способности в физическом слое Земли. Кроме того, он их здесь вообще лишен — на всякий, знаете ли, случай: чтобы не поддаться благородному искушению вправить кому-нибудь мозги или вмешаться в так называемый естественный ход вещей, подчас дикий, тупой и безнравственный.
