Михаил Сидоров - Хроники неотложного
— Начмед!
К нам приближался Коля Третьяков, замглавного по медчасти, непримиримый, как Бен Ладен, борец с нарушителями дисциплины. Немного не доходя, Коля, одетый в новую форму, уселся в продавленное кресло, извлек из папки историю и стал скрупулезно заполнять многочисленные графы. Народ прикрутил громкость, веселость пошла на убыль, и кое-кто потянулся к телефону отзваниваться.
И тут в холл ввалился Рубен и, не замечая начмеда, обратился к Северову:
— Слушай, целый день езжу, да? С порога услали — штаны не дали переодеть!
Рубик-джан и впрямь наполовину состоял из гражданской одежды.
— Одного в больницу, второго в больницу, третий вообще в коме! Потом туборга[19] на Тореза[20], а потом снова сюда. Дай направление, слушай, не знаю, когда на станцию попаду.
Веня протянул ему пару бланков.
— По какому праву вы передаете записанные на вас направления на госпитализацию?
Северов глянул через плечо:
— По праву сильного.
Коля ростом с собаку. Его еще, когда он диссертацию защитил, «доктором кукольных наук» прозвали, и Венина реплика его, мягко говоря, покоробила: пожелтел, закаменел скулами и стал катать по ним мощные желваки.
— Я — начмед скорой помощи Третьяков. Ваша фамилия и номер подстанции?
— Фельдшер Светин, эсэмпэ[21] Всеволожска.
— Я немедленно поставлю в известность вашего заведующего.
— Пожалуйста. Восемь-гудок-двадцать семь-ноль-два ноль-четыре-двадцать пять.
Веня неторопливо направился к выходу, показав мне глазами: сиди, не светись. Мудро — Третьяк меня знал, да и публика после этого рассосалась, так что я улизнула вместе со всеми.
— Ну все, кранты тебе, док. Колюня злопамятный.
Северов придвинулся и негромко заговорил:
— Представь: низкое небо, ветер, несущиеся над землей облака, — он вещал, словно актер в радиопостановке, — мокрые листья в черной воде каналов…
Тепло дыхания у самого уха; кожа цепенеет внезапным ознобом и, срываясь, молотит пульсом в висках.
— …каре сотрудников, барабанная дробь. Начмед, подпрыгивая, срывает с меня светящиеся полоски и, встав на стульчик, ломает над моей головой носик двадцатки[22].
Теплой волной в лицо, и так хорошо сразу, так хорошо.
— Все-таки зря ты при всех.
— А чего он как не родной? Можно подумать, никогда в жизни без направлений не оставался… Вов, давай к той хрущевке.
— Зачем?
— Живу я там, забрать кое-что нужно.
Мы подкатили к запечатанному домофоном подъезду, Веня выскочил из машины и минут через пять вернулся, неся фотографию в рамке.
— Это тебе, Ларис. С днем рождения.
Обалденный закат, даже не верилось, что такие бывают. Классная фотка.
— Супер. Это где такой?
— В Сирии.
— Сам снимал?
— Угу. Месяца два назад.
— То-то я смотрю, такой загорелый. Работал там?
Он мотнул головой:
— Путешествовал.
— По путевке?
— Своим ходом.
— Это как?
— Ну, как… Сначала в Эстонию поехал, потом в Латвию, оттуда в Литву, из Литвы в Польшу. И понеслось: Словакия — Венгрия — Румыния — Болгария — Турция — Сирия — Ливан — Иордания — Египет.
Ни фига себе!
— Это ж какие деньги надо иметь?
— Шестьсот зеленых.
— Сколько-сколько?!
— Шестьсот.
— Это на какой срок?
— С мая по конец октября.
Мы с Вовкой пытались осмыслить услышанное.
— Сотка в месяц? Три доллара в день?
— А чего ты так удивляешься? Я здесь, дома, после всех вычетов, тоже на сотку в месяц живу. Баш на баш получается — уж лучше мир посмотреть за ту же самую трешку в день.
— Погоди, а передвигаться — тоже ведь деньги нужны?
— Не нужны. Я на попутках передвигаюсь, автостопом.
Бирюк поразился.
— Все время?
— Ну да.
— И что, берут?
— Конечно.
— А спишь где?
— Где хочу. В гостях, в лесу, на крыше.
— И не боишься?
— Чего?
— Ну, не знаю.
— Вот видишь — сам не знаешь, чего боишься.
— Мало ли, наркоман набредет…
— Ночью? В лесу? За городом? В километре от трассы?
— А в городе? Сам же говоришь, что на крышах ночуешь.
— Кто полезет ночью на крышу? Преступники? Они на улицах промышляют.
— Ну хорошо, а мыться, стираться?
— В каждом городе баня есть, копейки стоит, в Европе все заправки душевыми оборудованы, не говоря уже о вокзалах. Даже если жаба давит, приходишь и говоришь: так, мол, и так, с деньгами напряг, пустите помыться? Редко отказывают. А на Востоке просто в первую попавшуюся дверь стучишь — и помогают. Другая ментальность у людей. Первый же встречный в гости зовет, можно вообще без денег путешествовать.
— На халяву то есть.
Северов вздохнул.
— Вот сел ты, Вова, в автобус без проездного. Ехать одну остановку, кондуктор к тебе с гарантией не успевает. Скажи как на духу: пойдешь платить или нет? Только честно.
— Пойду.
— Врешь.
— Почему?
— О! В твоем вопросе — ответ. Спросил — значит соврал. А сказал бы правду — среагировал бы по-другому. Возмутился, к примеру.
А ведь верно, ловко он.
— Это у тебя от зависти, Вов. Сидишь ты всю жизнь на одном стуле, и вокруг тебя все такие же. Одинаковые, как яйца из холодильника: жены, дети, квартиры — шубы, вузы, ремонты. Вкалывай, обеспечивай, халтурь агентом недвижимости. А тут вдруг я: забил на все и поехал через двенадцать стран, просто так, из интереса. И тебе сразу невмоготу. А халявщиком меня обозвал — и вроде как полегчало, сразу себя крепко зауважал. Национальная гордость великороссов: лучше парадняк обоссу, но проситься в платный сортир не буду.
Бирюк коротко глянул на него. Северов выдержал.
— Обидно, да? А ты думал, я молча сглотну?
Тот промолчал.
— Ладно, не злись. Один — один.
Мне понравилось — не дает на себя наступать. Вовку классно побрил, особенно про парадняк хорошо получилось.
— Получается, ты все «колеса»[23] себе обнулил?
— У меня, честно говоря, их и не было. С сентября по май отработаю — и привет, до осени. Устроюсь на новое место — и до весны.
— И не жалко?
— Не-а. Все надо делать в свое удовольствие, Лар, даже работать. Без надрыва, спокойно, с периодом восстановления…
Бирюк злился, чувствовалось.
— И что, не подрабатываешь нигде?
— Зачем? Мне хватает.
— Ничего. Женишься — запоешь по-другому. Быстро приучат о будущем думать.
— Едва ли. Все равно ж пойдет не так, как планируешь. Копишь, скажем, на четырехкомнатную, как баян жмешься, вдруг — хоп! — дефолт, и плакали твои денежки. Берешь кредит старшему на финэк, младшему на юрфак, ишачишь на трех работах, сладок кус не доедаешь — бамс! — инфаркт. Оклемался: еле жив, ничего нельзя, а денег нет — пролечили. И думаешь:… твою мать! Сейчас надо жить, здесь, чтобы обидно не было.
— И ты это проповедуешь?
— Ничуть. Я не навязываюсь. — Он защелкал пальцами и, подражая Миронову, запел:
Кто верит в Аллаха, кто строит рай земной — пожалуйста, разве я мешаю? Я верю в кружочек на карте мировой и вас с собою не приглашаю…
— К чему ломить против ветра? Земля круглая: развернулся, парус поставил — раз! — и уже на месте. Смотришь на остальных, а они все там же — уперлись и ни на шаг, а ты и цели достиг, и время провел замечательно…
Наркоман. Синий, как наша форма, и дышит- три раза в минуту. Передоз. Двадцать лет. Туфли от Гуччи, портки от Версаче. Стильная комната, второй уровень двухэтажной квартиры. Интерьер вокруг — как в Царском Селе.
Северов сунул ему меж зубов ларингоскоп. Протянул руку:
— Трубу.
— На кадык надавить?
— Так войдет.
Не касаясь клинком идеального, дорогой клиникой сделанного напыления, он ввернул трубку. Родня, стоя в дверях, обалдело наблюдала за происходящим.
— Принеси РЯД, Ларис, я пока вручную его подышу.
Вернувшись, я застала Веню сидящим на корточках. Нагнетая в элитные легкие воздух, он сжимал-разжимал амбушку и спокойно, с медлинкой отвечал на сыпавшиеся со всех сторон оскорбления. Атмосфера в квартире была грозовой.
— Почему вы не ставите капельницу?
— Не вижу необходимости.
— Человек без сознания — это что, не необходимость?
Человек передозировал героин, в таких же случаях главное — вентиляция легких.
Налоксон у нас только спецам выдают, а к нам он от них попадает, только когда у него срок годности на исходе. Эффектная штука — на игле встают и уходят. И проблем меньше с родственниками: вот, пожалуйста, убедитесь — никаких сомнений, специфический антидот. Эти вон тоже окрысились.
— Повторяю для слабослышащих: ЭТОГО! БЫТЬ! НЕ МОЖЕТ!!!
