Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии
Я окончательно проснулся и снова тревожно ворочался в постели. Сомнения охватили меня. Разве так уж нужно покупать новую мебель? На чердаках и в подвалах всегда можно отыскать что-нибудь: старые сундуки, кресла, даже оружие… А кроме того, если дома, в которых долго живешь, начинают надоедать, то бесконечные дали и просторы, как и явления природы, изменчивы и непостоянны. Ясное голубое небо, наверное, утомляло бы нас, ровный солнечный свет сделал бы мир скучным и однообразным, если бы милостивый бог, заметив, что люди уже пресытились хорошей погодой, не посылал нам тучи и дождь, а когда мы устаем и от них, вновь не возвращал бы солнце, цветы и бабочек. Изменения в природе — ни с чем не сравнимое, удивительное зрелище, и мир, открывающийся с высоты гор Беарна, всегда новый и непостижимый, потому что всегда, поражая воображение, в нем будут появляться и исчезать облака и бабочки. Облака, такие же далекие и недосягаемые, как голубые звезды. Бабочки, живущие всего один день, легкие и воздушные, точно робкое обещание. И глупый скот. И овечьи колокольчики в ночи.
С высоты этих гор мне открывается сама История. Мои предки на протяжении пятисот лет укрепляли родовое гнездо, которое распадалось, а потом возрождалось, словно облака или оливы, вырастающие вновь после того, как у них обрезают ветви — старые падают на темную землю, а свежие побеги тянутся вверх, к солнцу, и деревья, постоянно обновляясь, живут целую вечность.
Именно такие семьи, не прославившиеся в великих сражениях, но сильные и независимые, стояли в 1229 году у истоков истории нашего острова. Суверенная монархия просуществовала совсем недолго — всего семьдесят три года, — и после битвы при Льюкмажоре и присоединения острова к «иберийскому материку» бесконечно далекие от Мальорки правители почти забыли о ее существовании[10]. Земледелие и скотоводство развивались благодаря местным землевладельцам, которые — насколько это было в их силах — наладили жизнь на острове, установив порядки по своему усмотрению. Последнее время любят говорить о том, что на Мальорке правила анархия. Возможно, нами не руководили мудрые, просвещенные политики, но зато усилиями мелких hobereaux[11] бедные каменистые земли обрабатывались с героизмом, достойным прославления в стихах. Иногда, чтобы защитить посадки олив от оползней, строились специальные террасы, которые стоили дороже (если мерить на деньги, потому что воодушевление, с которым люди спасали деревья, оценить невозможно), чем сами оливы. Позже, в конце XVII и в XVIII веке, как я уже говорил, некоторые разбогатевшие жители острова возводили роскошные дворцы на итальянский манер, но наше земледелие, относительно развитое для скудных безводных земель, не могло бы существовать, если бы не люди, которых выдвинула сама жизнь, люди сурового нрава, умевшие заставить подчиниться и внушить уважение. Часто они возглавляли общину, вовсе не принадлежа при этом к местной знати, так как в ту эпоху еще сохранялась бегетрия[12]. Например, жители Тофлы, судя по моему архиву, только после 1700 года стали хлопотать о бумагах, которые бы удостоверили «чистоту крови истинных идальго», да и то это делали в основном побочные ветви нашего семейства, поскольку такие бумаги были им необходимы для поступления на военную службу. Представители основной ветви семьи, слывшие людьми более скромного нрава, но в глубине души страшные гордецы, не утруждали себя подобными мелочами. С другой стороны, это действительно было время «праздного тщеславия», достигшего своего расцвета и возвещавшего о скором упадке знати, это было время придворных, не служивших ни при каком дворе, которые занимались лишь тем, что жили в свое удовольствие и тратили денег чуть больше, чем имели. Во времена королевы-регентши Мендисабаль одним росчерком пера уничтожил их всех, отменив майорат и пожизненные права на землю[13].
Взошло солнце, птицы на ветвях старого вяза во дворе запели и разбудили меня. Становилось жарко. Я вошел в спальню Марии Антонии, чтобы рассказать ей о своих планах.
— Я все думаю о нашей вчерашней поездке. По-твоему, было бы глупо попытаться…
Она улыбалась.
— Знаю, знаю, о чем ты. Но сначала скажи — на какие миллионы?
— Ах, ну к чему сейчас об этом! Там посмотрим. И вообще, оставим в покое миллионы, раз уж у нас их не слишком много.
— Может, ты собираешься заложить имущество?
— Да нет.
— Тогда что же?
— Потом что-нибудь придумаем. Мы ведь даже не знаем, решится ли хозяин продавать… Лучше скажи, хотела бы ты жить там, наверху?
— Честно говоря, мне это не приходило в голову. Впрочем, и тебе вряд ли подойдет этот дом, там же нет никаких удобств.
— Летом можно обойтись и без особых удобств.
— А ты думаешь только о лете?
Более всего я думал о зиме, о прозрачном звенящем воздухе, о снежных бурях и туманах. Но к чему создавать иллюзии? Близость дикой природы хороша при наличии двойных рам, центрального отопления, кровати с пологом, мягких удобных кресел и бархатных портьер. Я отлично понимал это и промолчал. Конечно, мне тоже не улыбалась идея выложить круглую сумму денег — лишних у нас никогда не водилось, — однако я почему-то решил, что тот сеньор, нынешний владелец Тофлы (почему бы не называть его сеньором, если мои знатные предки, должно быть, начинали так же?), не станет слишком противиться, когда ему предложат переехать. Ведь у старика никого нет, кроме единственного сына, который ненавидит деревенское житье. «Разве молодым все это нужно? Им бы дачу с ванной и телевизором». А мы могли бы предложить ему нашу чистенькую и блестящую дачку, даже не с одной, а с двумя ванными комнатами, с электрической плитой (всегда наводящей на меня ужас), нашу уютную дачку, куда мы никогда не ездили. Конечно, она стоит гораздо меньше, чем поместье, но, если подумать, зачем нам земля, которую все равно никто не будет обрабатывать? В жизни и без того хватает забот. В конце концов, мы можем довольствоваться только домом и кусочком скалы, где его когда-то выстроили, а это, должно быть, не больше, чем две квартерады[14]. Я вдруг вспомнил, как одна приятельница рассказывала о владельце большого поместья, которое пришлось продать, потому что оно приносило убытков на тысячу дуро в год. «Я тоже терплю убытки, — рассказывала она, — но не такие. У меня ведь земли совсем мало».
Я привел эти доводы Марии Антонии, а заодно напомнил, что дача, куда мы никогда не ездим, но при этом и не хотим сдавать, между прочим, лишняя трата денег. Однако я совершенно напрасно вообразил, что смогу сбить с толку столь рассудительную женщину, как моя жена.
— Да, правда, — сказала она, — но скажи, уверен ли ты, что вся история с дачей не повторится снова?
Конечно, я далеко не был в этом уверен и, пытаясь защищаться, пустился философствовать:
— Кто может быть хоть в чем-нибудь уверен до конца, Мария Антония? Сейчас мы живы и здоровы, а завтра можем отойти в мир иной. А там, наверху, великолепный вид и дивный воздух. К тому же не забудь, что мы прожили в этих горах пятьсот лет…
— Кто это прожил пятьсот лет? — спросила Мария Антония с притворным удивлением.
— Мой род.
— А, ну да… Вообще-то такие долгожители мне неизвестны, разве что Мафусаил… Впрочем, поступай как знаешь. Главное, чтобы тебе нравилось.
Плутовка! Она отлично знала, что соглашаться со мной — самый верный способ заставить меня усомниться в своей правоте, ведь я такой же нерешительный, как Гамлет или папа Павел VI.
— Не в том дело, нравится мне или нет. Просто нужно хорошенько все обсудить… Подумай, может найтись хороший покупатель, который предложит за дачу большую цену. Подумай…
— Ну почему я должна так много думать? Кажется, поменять дачу на Кан Сэк де Тофла — твоя идея, а вовсе не моя.
— Вот я и хочу узнать твое мнение.
— Да ведь я уже сказала — главное, чтобы тебе нравилось.
Итак, мы снова вернулись к тому, с чего начали. Жена, как обычно, решила взвалить всю ответственность на меня.
— Нет, дорогая, тебя совершенно невозможно понять, — лицемерно сказал я.
— Да что тут понимать? Твоя идея — просто чудо.
Ну, это уже переходило всякие границы. Как все-таки коварны женщины и как они играют нами!
— Ты что, смеешься? Я не господь бог и не совершаю чудес…
— Хорошо, хорошо, твоя идея, скажем… вполне приемлема.
— Ты правда так считаешь?
— Ну да.
— Конечно, если старик согласится.
— Естественно.
Ничего не поделаешь — моя идея ей не нравилась, не нравилась, и все тут. Я страшно злился, хотя в глубине души благодарил Марию Антонию за то, что она не спорила со мной. Однако был ли я сам уверен в том, чего хочу? Ведь нельзя забывать, сколько всего нужно переделать в доме, который еще в XV веке был вполне пригоден для жилья, но теперь превратился в развалины без водопровода и ванной, без электричества и без всякой возможности провести его туда. Как бы мы ни были близки к первозданной природе, избавиться от дурной привычки мыться не так-то просто. Конечно, вид с горы открывался великолепный, но нельзя же всю жизнь только и делать, что любоваться им? А дорога, напоминающая русло пересохшей реки, несущейся к водопаду? Вряд ли друзья захотят прокатиться по ней только для того, чтобы посетить нас. В прошлый приезд мы отделались сломанной рессорой, а в следующий вполне можем полететь с горы вверх тормашками. А общение с господом богом? Наверху есть маленькая часовенка, но где, скажите на милость, отыскать священника? К тому же разрешение приглашать священника на дом, должно быть, устарело, а чтобы получить новое, нужно лгать и притворяться, что наше отменное здоровье не позволяет посещать церковь. Бедная Мария Антония, она ведь привыкла каждый день слушать мессу…
