Жозе Сарамаго - Каменный плот
В море статей, заметок, комментариев, репортажей о заседаниях разнообразных «круглых столов», заполонившем страницы газет и эфир, почти незамеченным осталась краткая реплика одного сейсмолога-ортодокса: Мне очень хотелось бы знать, почему все это происходит, а землетрясения нет? на что другой сейсмолог, принадлежащий к современной школе, более прагматичной и гибкой, немедля откликнулся: В свое время мы удовлетворим ваше любопытство. Впрочем, житель одной деревушки на юге Испании, осведомясь об этих ученых разногласиях, совсем уж было собрался в Гранаду, чтобы сообщить господам с телевидения, что земля под ним трясется вот уже восьмой день, и отказался от своего намерения исключительно из опасений, что все равно ему никто не поверит, да и где это видано, чтобы простой, обыкновенный человек был чувствительнее к толчкам и колебаниям, чем все сейсмографы мира вместе взятые. Судьба ли распорядилась, чтобы какой-то местный журналист взял да и прислушался к его словам, ощутил ли этот журналист прилив благожелательности, человек ли этот показался ему симпатичным случай ли — слишком необычным, но так или иначе в вечернем выпуске теленовостей прошла информация об этом феномене, правда, вместо фотографии сопроводили её снисходительным смешком ведущего. На следующий же день португальское телевидение за неимением собственного материала воспользовалось этой темой, развернуло её, пригласив в студию специалиста по паранормальным явлениям, который, однако, ясности не внес и объяснений не дал, о чем можно судить по его важнейшему заявлению: Как и во всех остальных случаях, все зависит от степени восприимчивости.
Много уже было говорено на этих страницах о событиях и о причинах, их породивших, говорено вдумчиво и рассудительно, с соблюдением законов логики и с опорой на здравый смысл, ибо всякому должно быть ясно и понятно, что бочку в бутылку не перельешь. А потому вопиющим вздором и сущей дичью выглядит предположение, будто прямой и непосредственной причиной того, что треснули Пиренеи, была черточка, проведенная по земле вязовой палкой, которую держала в руке некая Жоана Карда — помните, в самом начале нашего повествования был сделан намек на это? И все же не отвергайте с порога ни этого отдельного факта, ни всей истины, заключающейся в том, что отправился Жоакин Сасса на поиски Педро Орсе, чтобы от него услышать о событиях той ночи, и в том, что он сказал ему.
Любящую мать, Европу, встревожила судьба её западных окраин. На всем протяжении пиренейской горной цепи трескался гранит, множились расщелины, перерезая новые и новые магистрали, отводя течение рек и ручьев в недра земли, в неведомые и невидимые глубины. С воздуха было видно, что в тех местах, где заснеженные вершины гор рассекает стремительная черная линия, похожая на цепочку рассыпанного пороха, происходит беззвучный сход лавин, бесследно исчезает снег. В небесах, озирая пики и плато, хребты и плоскогорья, без устали шныряли вертолеты, набитые учеными и специалистами всех видов, какие только могли бы пригодиться в данных обстоятельствах геологами, имевшими законное право заниматься этим проблемами, хоть их поле деятельности и заполонили ныне коллеги из смежных областей знания; сейсмологами, озабоченными прежде всего тем, что земля по-прежнему не обнаруживала никаких признаков трясения — даже не вздрогнула ни разу, ни малейшей вибрации — вулканологами, надеявшимися, что и они пригодятся. Небо было чистым, ни дыма, ни пламени не замечалось в безмятежно ясной августовской лазури, а цепочка порошинок приплетена сюда исключительно для сравнения, зачем же воспринимать его и другие выразительные средства буквально? Не в силах человеческих было помочь Пиренеям, которые без видимых мук и страданий вдруг лопнули как переспелый гранат, и потому только — да кто мы такие, чтобы судить об этом, и дано ли нам это знать? что созрел этот плод, пришло его время. Спустя лишь двое суток после того, как Педро Орсе сообщил телевизионщикам уже известное нам, стало невозможно добраться от атлантического побережья до средиземного по суше — ни пешком, ни верхом, ни на поезде. А в низменных краях, по обеим оконечностям полуострова океан и море стали теперь вливаться в новые, неведомые прежде бухты и заливы, остроконечные скалистые берега которых делались все выше, все более отвесными, будто по линейке прочертили вертикальную линию, и гладкий, как отполированный, срез показывал древние и новые геологические пласты и напластования, синклинали,[7] глинистые отложения, исполинскую чечевицу известняков, слоеное тесто песчаников и сланцев, черные кремниевые вкрапления, гранит и многое-многое другое, о чем упоминать не будем за недостатком времени и слабого знакомства с вопросом. И вот теперь стало наконец понятно, что следовало бы ответить тому галисийцу, который спросил: Куда же девается вся эта вода? В море идет, — могли бы мы сказать ему сейчас, мельчайшим дождем, водяной пылью, водопадами — в зависимости от того, с какой высоты и сколь бурно текла эта река, нет-нет, речь не об Ирати, она — далеко, но, пари держу, все там станет как всегда, придет в соответствие с тем, что нам привычно и известно: заиграют блики на водной глади, может, и радуга вспыхнет, когда солнцу удастся проникнуть в эти сумрачные глубины.
В радиусе ста километров по обе стороны границы люди покидали свои жилища, торопясь укрыться в относительной безопасности внутренних районов, и особенно незавидной сделалась участь Андорры, о которой мы позабыли упомянуть, и если бы не эта наша и не только наша извечная и непростительная оплошность, малые страны, глядишь, могли бы стать побольше. Поначалу вообще не знали, где же остановится разлом и остановится ли вообще, ибо полз он во все стороны разом, не признавая границ, а каждый из местных жителей — испанцев, французов и граждан Андорры — тяготел к своим соплеменникам, руководствовался сиюминутными соображениями и расчетом, отчего и нависла угроза над целостностью семей и прочими, извините, ячейками общества. Когда же линия разлома наконец установилась как раз на границе с Францией, несколько тысяч жителей были эвакуированы из зоны бедствия по воздуху, и эта блестящая операция получила кодовое название «Епископская митра», что вызвало у епископа Юржельского, невольного её вдохновителя, сильное неудовольствие, которое, впрочем, не сумело отравить радость архипастыря от того, что он в будущем останется единственным и полновластным духовным владыкой этих земель, если, конечно, лишившись естественной опоры со стороны Испании, те не обрушатся в море. В полосе отчуждения, возникшей после всеобщей эвакуации, бродили теперь, рискуя жизнью, только особые отряды, перебрасываемые туда вертолетами, готовыми в любую минуту, при появлении первых же признаков какой бы то ни было геологической нестабильности эвакуировать личный состав — хорош военный язык, а? — да мародеры, которые при начале всяких бедствий неизбежно выползают из своих нор, а, может, вылупляются из змеиных яиц и устремляются в районы катастроф, как мухи на мед, и тут оказывается — влипли, ибо военные, застигнув кого-нибудь из злоумышленников на месте преступления, на месте же их и кончают, так что мародеры тоже рисковали жизнью и молились каждый своему богу: всякое человеческое существо вправе уповать на милосердие и защиту со стороны того, в кого верует, а в виде оправдания им скажем все же, что бросивший собственный свой, родной дом недостоин делается жить в нем и пользоваться предоставляемым им благами, а, кроме того, справедлива пословица: «Как пшеницу клевать, так все тут, а как ответ держать, так один воробей», и пусть каждый из вас сам решает, соответствует ли всеобъемлющая народная мудрость данному конкретному случаю.
Здесь уместно будет в очередной раз посетовать, что наше правдивое повествование — не оперное либретто, ибо в этом случае мы бы выпустили на сцену сразу двадцать лирических теноров, драматических баритонов и колоратурных сопрано, и все они, то поочередно, то в унисон повели бы свои партии, а вы в итоге узнали бы, как заседали испанское правительство и португальский кабинет министров, как оборвались линии энергопередач, какое заявление сделал Европейский Союз, какую позицию занял блок НАТО, какая паника началась среди туристов, как с боем брали места в самолетах, как в результате диких заторов безнадежно закупорились шоссе и автострады, как повстречались Жоакин Сасса и Жозе Анайсо и как потом встретились они оба с Педро Орсе, какое беспокойство обуяло испанских быков и португальских кобыл, какая тревога охватила средиземноморские курорты, какое беспорядочное бегство началось из богатых и славных столиц: пожалуй, ещё немного — и двадцати певцов нам не хватит. Люди любознательные, не говоря уж о недоверчивых скептиках, несомненно, пожелают осведомиться о том, что послужило причиной такого множества столь разнообразных и столь серьезных событий, — им, видимо, недостаточно веской причиной кажется, что треснул и расселся горный хребет, что реки обратились в водопады, что моря, на протяжении миллионов лет отступавшие от суши, теперь на несколько километров придвинулись к ней. Но тут, в этой роковой точке, перо мое невольно замедляет свой бег, ибо я, право, теряюсь, не зная, как облечь в приемлемую форму нижеследующие строки, ибо они окончательно и бесповоротно поставят под сомнение достоверность излагаемых мною событий, тем более, что и так становится все труднее не запутаться, если это вообще возможно, между правдой и фантазиями. Но раз взялись, надо договаривать, а заминка пусть объясняется безмерностью усилий, которые надо приложить, чтобы преобразовать словом то, что, в сущности, лишь словом и может быть преобразовано, и признаем, что пришел наконец момент сообщить вам нечто невероятное — Иберийский полуостров, вдруг, весь разом и целиком, отделился от материка метров на десять; сверху донизу раскололись Пиренеи, словно пал с заоблачных высот исполинский невидимый топор, глубоко врезался в них, рассек до самого основания, сдвинув глыбу земли и камня в море. И вот теперь и в самом деле можно вновь увидеть реку Ирути — бесконечной, тысячеметровой блистающей лентой она низвергается в свободном полете вниз, подставляя себя ветру и солнцу, переливаясь, словно хрустальное опахало, играя всеми красками и цветами, словно хвост райской птицы: это вознеслась над пропастью первая радуга, и закружилась голова у первой чайки, чьи распростертые крылья окрасились семью цветами.
