Максим Осипов - Волною морскою (сборник)
И телефон работает. Родион проверил, позвонил на станцию. Как-нибудь хватило ума. Алекс просит: давай не ссориться.
— Молиться надо, молиться, — твердит Родион.
Надо лететь в Москву — и срочно, но срочно не получается, виза нужна. Кто-то передает слух, что всех уехавших восстановили в гражданстве — уезжали-то из другой страны. Алекс пробует выяснить это в консульстве, он им пишет — по-русски, получает ответ по-английски: виза нужна.
Одна надежда, что отец в больнице.
— Либо в каком-нибудь доме творчества композиторов, — успокаивает его Шурочка.
Какой там дом композиторов…
Через восемь ужасных дней Алекс приземляется в Шереметьево.
Он проходит таможню, меняет деньги, садится в такси.
Невысокий плотный водитель — теперь это самый распространенный здесь тип мужчин — везет его к дому. Родион приехать в Шереметьево не сумел: заболел какой-то инфекцией. На улице холодно и темно: в октябре тут темнеет раньше, чем в Бостоне.
Он с трудом узнаёт дом, хотя жил в нем — с шестьдесят пятого года, с рождения. В окнах отца — свет, что плохо, наверное. Если бы отец находился в больнице, он бы его потушил.
Ключ там, где всегда, под ковриком, Алекс вставляет его в замок. Рука дрожит, и пульс частый. Поворачивает замок, но открыть не может. Таксист — он оставил его внизу — идет помогать. У таксиста тоже не получается.
— Задвижка. У меня бабка… — бормочет таксист.
Он не слышит его. Дверь заперта изнутри. Начинается дрожь, которая, становясь то сильней, то слабей, будет сопровождать все московское путешествие Алекса.
В милиции он садится писать заявление. Выходит ужасно медленно: не писал ничего по-русски уже несколько лет, да еще от руки.
Милиционер смотрит на его мучения:
— Звони в МЧС, у них не такой геморрой… — Он имеет в виду: меньше формальностей.
На ступеньках подъезда Алекс ждет эту самую МЧС, раньше и слова такого не было. В милиции спросить постеснялся, а у таксиста — забыл. Совсем плохо ему одному. Американский телефон не работает. И дрожь — внутренняя, внешняя, всякая.
Подъехали. Парни лет двадцати пяти. Владимир и Стас.
Документов не спрашивают. Идут за ним.
— Вы же говорили — второй.
Он понимает свою ошибку: в Америке принято иначе нумеровать этажи.
— Простите, недоразумение. — Дает им ключ.
— Понятно, — говорит Владимир. — Понятно. Купюра есть?
Алекс протягивает первую, что попадается под руку, — сто рублей.
Владимир просовывает ее в щель, дергает. Открыть не выходит.
Алекс догадывается:
— Может, надо сто долларов?
Стас улыбается: нет.
Алекс имел в виду, что доллары жестче, поэтому.
Ребята его правильно поняли. Нормально всё. Без обид.
— Но я ведь буду вам сколько-то должен, не правда ли?
— Никогда не отказываемся, — отвечает Стас. Владимир прикладывает ухо к двери:
— Голоса.
Алекс тоже бросается к двери, слушает. Это радио. У отца всегда — радио.
Втроем они выходят на улицу, осматривают окно.
— Надо звонить на пульт. — Стас хлопает себя по карманам. — Курить кончилось. У тебя есть, Володь?
Они говорят — нужна какая-то особая лестница. Лишь бы нашлась. Лишь бы они его тут не бросили.
— Чего мерзнуть, — говорит Владимир, — пошли в дом.
Дрожь удалось немного унять. Он оглядывается. Разве всегда было так? Что за миска в углу? Все какое-то жалкое. Стас вернулся: машина скоро придет.
Он слушает их разговор. То ли один Стас, то ли оба они собираются в армию. По контракту. Срочную службу отслужили давно. На Кавказ поедут. Тут-то что делать? Тут же нет ничего.
— В каком смысле?
— Ну, нет ничего.
Наконец они говорят: коллектив. Вот что там есть. А тут нет. Тут каждый сам. Слишком много всего для Алекса. Он все же спрашивает:
— А кто враг?
— Кто стреляет в меня — тот и враг. А утром я, может, у него пойду покупать баранину на шашлык.
Вот так. Давно он не был в Москве? — Да, давно.
— Могут убить, — говорит Алекс.
В девяноста процентах случаев убивают тех, кто идет добавлять. Понятно? — Чего уж там не понять? Не настолько забыл он русский язык.
— А прапорщик потом пишет матери: «Ваш сын погиб смертью храбрых».
— А чего он должен писать: «Бухой пошел за бухлом»? — хохотнул Стас.
Владимир строго посмотрел на товарища. Они знают, что обнаружат, когда попадут внутрь.
Машина подъехала. Встали. Вперед!
Алекс со Стасом идут на третий этаж и едва успевают подняться, как квартира вдруг оживает. Звуки бьющегося стекла, шаги. Дверь отворяется. На пороге Владимир. Стоит, заслоняя проем:
— Стасик, давай милицию. Алексей, вам не надо сюда.
В ту ночь приезжало еще очень много людей. Кто-то ему потом помог поселиться в гостинице.
Так Алекс стал старшим в семье.
3
Несколько лет проходят без приключений, и вот уже Алексу сорок два, как и Шурочке. Конечно, найдется что рассказать в компании: как опоздали на самолет, или как тебя по ошибке приняли за известного скрипача, или как на лыжах катался и сломал лодыжку, и что нарисовала на гипсе Шурочкина родня, когда навещала в госпитале.
На работе много всего: можно вспомнить, как уходил из компании, прихватив с собой несколько человек, и как основал свою, как судился и удалось выиграть, можно коснуться и содержания деятельности, поисков философского камня, — Алекс с удовольствием пользуется старой своей метафорой, — но тут всего рассказать нельзя. Говорить о работе вообще не следует: секретность — обязательное условие успеха в игре. А если уж зашла речь — не упоминать деталей, не раскрывать карт. Отшучиваться, отделываться метафорами.
На рынке акций — в самом большом мировом казино — представлено несколько тысяч компаний. Что именно они производят, не имеет значения. Важно одно: их акции то падают, то растут, рынок волнуется, как океан. Правила, по которым происходят его колебания, таинственны, их предстоит исследовать. Ловлю в океане ведут и при большом волнении, и в штиль, и всегда малыми партиями, чтобы не обнаружить собственного присутствия, рыбу не распугать.
Все чаще приходится видеть джентльменов под шестьдесят, которые провели свою жизнь на бирже: с поставленными голосами, элегантно одетые (маленький Лео назвал бы их пикчурескными), раньше они продавали контракты на апельсиновый сок, кукурузу, медь. Не нужны оказались теперь их умения перекрикивать других джентльменов, носить костюмы, выхватывать нужное из колонок цифр. Что им ответить, когда они просятся на работу? В их возрасте уже не освоить линейной алгебры.
Алекс теперь владелец компании. Ежедневно они совершают сделки на суммы в двести, триста, четыреста миллионов долларов. Эти деньги давно перестали быть тем, чем призваны, — эквивалентом предметов или услуг. Тому, кто не имел дела с такими суммами, не объяснишь. С деньгами обычными, которые лежат в кармане или на личном счету, Алекс ведет себя бережно, он сохранил к ним юношеское отношение — их было мало тогда. А большие деньги — те, что он каждый день забирает и вкладывает, — это абстракция, свободные члены математического уравнения. И потому временные проигрыши в несколько миллионов огорчают Алекса не сильней, чем поцарапанный бампер или неожиданно дорогое мороженое в аэропорту. Он любит свою работу: алгоритмов на все случаи жизни написать нельзя, приходится их подчищать, совершенствовать. Теперь это можно делать, даже не одеваясь, из дома — верней, из домов: их у Алекса с Шурочкой стало два.
Один, они его называют старым, — неподалеку от Бостона, в Ньютоне, другой — естественно, на Кейп-Коде, сбылась мечта. У океана, небольшой снаружи, просторный внутри, с вторым светом. Наверху по периметру: спальни Лео, Алекса с Шурочкой, комната для гостей, кабинет Алекса. Они могли бы себе позволить квартиру в Риме, Милане или Венеции и даже, наверное, сразу во всех этих трех городах, но, где бы он ни оказывался, Алекс скучает по Новой Англии — по двухэтажным домикам, зеленым прямоугольникам с номерами дорог, по понятной доброжелательности — на предсказуемом расстоянии между людьми.
В новом доме Алекс с Шурочкой бывают наездами: вот Лео окончит школу, уедет в университет, тогда они там устроятся более основательно. А пока Шурочка перевезла на Кейп-Код коллекцию камушков: Максима Максимыча, Бэлу, Грушницкого — Шурочка все еще помнит, кого из них как зовут. Семейные торжества, обеды с участием ее родственников тоже постепенно переезжают сюда: все любят Кейп-Код.
В свете успехов мужа Шурочкина профессиональная деятельность оказалась мало нужна, и она ее постепенно оставила. Ей хватает семейных дел. Думала заняться благотворительностью — говорят, у нее хорошие организаторские способности, — но время еще не пришло. Сейчас, когда Лео вырос, самый большой ее интерес — путешествия.
