Гай Эндор - Любовь и Ненависть
— Ну а что касается властей, я имею в виду светские власти, которым уже до чертиков надоели религиозные гонения, не дававшие покоя всей Европе на протяжении стольких веков, они с радостью заявили: «Мы с удовольствием арестовали бы Вольтера за его преступление, выразившееся в написании антирелигиозной поэмы, мы с большим удовольствием бросили бы его в тюрьму или выслали бы из страны, даже сожгли бы его на костре, будь у нас неопровержимые доказательства того, что именно он написал это сочинение. Но только мнение, что никто, кроме Вольтера, не мог написать такую чудную (я имею в виду ужасную) поэму, — еще не повод для применения по отношению к нему общественного закона».
— И тогда Жан Батист Руссо донес на него? — спросил Жан-Жак.
Месье де Ла Мартиньер кивнул:
— Да, вы правы. Он предоставил необходимые доказательства. Вольтеру пришлось бежать и где-то скрываться. Между прочим, вы читали «За и против»?
Руссо благоговейно прислушивался к словам секретаря, словно его потчевали драгоценным бальзамом. Только недавно он сменил протестантство на католичество и теперь боялся вечного проклятия с обеих сторон. Но вот наконец услышал о человеке, выступившем против религии. Знаменитом человеке. Человеке, который не боится ни той, ни другой религии. Ни протестантства, ни католичества. Какое чудо!
— Нет, — вынужден был признаться Жан-Жак, — я никогда не читал «За и против».
Ему захотелось прочитать поэму с таким интригующим названием.
Сев за стол, месье де Да Мартиньер продолжал свой рассказ:
— Я хочу сказать, что, по слухам, Вольтер написал эту поэму во время своего путешествия в Брюссель. Он ездил туда вместе с мадам де Рупельмонд. Мне приходилось слышать, что эта весьма состоятельная женщина живет как ей вздумается целый день, а по ночам ее одолевают религиозные терзания. Видите ли, она была влюблена в Вольтера, но они не были женаты. Весь день она пребывала в неизъяснимом восторге от путешествия с поэтом, а по ночам рыдала в кровати и долго не могла уснуть из-за страха, что после смерти за грехи ее отправят в ад. Так вот. Для того чтобы преодолеть ее опасения, Вольтер и написал свою поэму, сказав при этом: «Пусть моя философия научит вас презирать ужасы могилы и страхи загробной жизни». Вы понимаете, что он имел в виду?
— Да, месье, — выдохнул Жан-Жак.
Руссо очень хорошо все понимал. Разве на его совести не было сексуальных прегрешений, — может, не таких заметных, как у мадам де Рупельмонд, но весьма похожих? Разве по ночам Руссо не трясся от страха перед могилой? Но он никому в том не признавался. Может, у Вольтера имеются ответы на все подобные печальные вопросы?
— Так вот, — продолжал секретарь, понизив голос. — Вольтер начинает свои нападки на то, что называет «освященной ложью, пропитавшей всю нашу землю». Понимаете, что он под этим подразумевает?
Жан-Жаку казалось, что в принципе он понимает, но ему хотелось, чтобы собеседник получше все растолковал.
— Нет, месье, — прошептал он чуть слышно.
— Он здесь имеет в виду все многообразие мировых религий.
— Я так и думал, месье, — сказал Жан-Жак.
Де Ла Мартиньер продолжал:
— Потом Вольтер заявил, что он ничего так сильно не желает, как любить Господа, в котором хочет видеть Отца мироздания. Но представленный в Библии образ Бога как величайшего тирана таков, что он просто не может его не ненавидеть. Ну, разве можно представить себе такое чудовище, как Бог в Священном Писании? Чем же еще, как не жестокостью, можно объяснить тот факт, что Бог, наделенный такой властью, создает человека, способного любить, предаваться удовольствиям, в которых ему сразу же было отказано Богом, вероятно, ради своего права мучить собственное создание не только всю жизнь, но и после смерти, целую вечность.
Руссо молча слушал. «Как все же верно, — подумал он. — Как все верно, как здорово сказано. Но почему я такого не говорил себе прежде? Ведь в глубине сердца я об этом думал. Но никогда себе не говорил. Никогда не осмеливался сказать: «Я ненавижу Бога». Я имею в виду того Бога, из-за которого постоянно ссорятся различные религии».
— И как только этот тиран Господь создал нас, — продолжал де Ла Мартиньер, — Он тут же раскаялся в Своем отвратительном труде. И повелел океанам подняться и затопить своими водами ту тварь, которую Он создал по подобию Своему. Покончив с первыми людьми, как полагает Вольтер, Бог, несомненно, создаст куда лучшее человечество! Какое заблуждение! Новое поколение станет выводком разбойников, тиранов и рабов. Оно станет куда хуже прежнего, первого! И теперь пора поставить такой вопрос: «Какой новый бич выискал Бог для этих еретиков, чтобы их всех уничтожить?» Прекратите заблуждаться! Бог утопил злых родителей, но Он спустился Сам на землю ради их порочных детей, чтобы умереть ради них на кресте. — Жан-Жаку еще никогда не приходилось выслушивать такие убеждения с их мощной логикой. Он молча взирал на собеседника, полуоткрыв рот, — так его захватили эти слова. — Потом Вольтер утверждает, что из-за Бога, пришедшего умереть ради нашего спасения, мы все обязательно спасемся. Нас, несомненно, вырвут из хватки Дьявола. Бог, несомненно, не подведет. Ни в коем случае, если Он отдает Свою жизнь за нас. Но все опять не так! Да, Бог напрасно умрет на кресте. И вот при виде такой абсолютно бесполезной жертвы, в чем можно легко убедиться, поглядев по сторонам на обширные земли и многочисленные народы, не знающие Христа, от человека все равно будут требовать верить как раз в противоположное, именно в то, что Иисус спас этот мир. И какова же кара за неверие в то, что наши глаза видят, видят, что все это ложно? Вечный адов огонь! Но все обстоит значительно хуже: стоило только Богу вернуться назад, на небо, как он вновь обрушил всю свою ярость на человечество. И Он продолжает карать нас не только за совершенные грехи, что, может, и оправданно, он карает нас и за первородный грех, к которому мы абсолютно непричастны. И в Своей слепой ярости этот Бог требует слишком сурового наказания для нас, для тех, кто едва знаком со всей этой историей. Он к тому же требует повиновения от сотен различных народов, демонстрирующих не по своей вине полное незнание Его закона, и пинками водворяет обитателей земли в ад, хотя это Он сам создал их такими темными и невежественными!
Более того, даже среди тех, кто якобы образован, нет общего согласия по поводу того, что же собой представляет закон Божий. И все верующие распадаются на секты, которые друг друга ненавидят, готовы убить, и все при этом утверждают, что только принадлежность к его секте позволит верующему попасть на небо. Всем остальным уготована дорога в ад!
Да, теперь Жан-Жак отлично видел, что подразумевал Вольтер, когда говорило «освященной свыше лжи, которой пропиталась вся наша земля».
Секретарь продолжал:
— Вольтер во всеуслышание заявляет, что он, со своей стороны, вынужден отринуть такое недостойное понятие, как Бог. Он хочет такого Бога, которого можно обожать. Он очень хочет знать, не унижают ли Его такие безумства и такие преступления. Вольтер заканчивает свои рассуждения такой молитвой: «Прислушайся ко мне, Бог всех невообразимых пространств. Прислушайся к моим жалостливым, искренним словам. Если я и не христианин, то только для того, чтобы любить тебя еще больше, еще сильнее».
Секретарь умолк, а Жан-Жак, который внутренне прислушивался к новым, возникшим в его сознании идеям, никак не мог нарушить установившейся тишины. Наконец он спросил:
— Ну а Жан Батист Руссо?
— Да, конечно, — ответил де Ла Мартиньер, — вы хотите знать, войдет ли ваше имя в историю? Ну, когда Вольтер с мадам де Рупельмонд прибыли в Брюссель, то прежде всего поэт посетил именно Руссо. Нужно сказать, что он весьма высокого мнения о Жане Батисте. Когда Вольтер был мальчиком и учился в школе иезуитов, Руссо был великим поэтом Франции. Каждый год его приглашали на выпускные экзамены, чтобы он вручил награду лучшему поэтическому дарованию. И каждый год Вольтер получал такое отличие, а гордый Руссо стоял рядом с ним на возвышении, — он целовал этого мальчишку, надевал на него лавровый венок и вручал то, что полагалось по такому случаю, — книгу либо какой-то другой приз.
Руссо, Жан-Жак Руссо, который никогда в своей жизни не ходил в школу, весь исходил от зависти, слыша о преимуществах, которыми пользовался Вольтер.
Позднее Вольтер отправил Руссо все свои произведения, увидевшие свет, некоторые работы в рукописи. Он обращался к нему не иначе как «мой учитель», а его критику смиренно, безропотно принимал. Руссо славился своей суровостью. Он никогда не одобрял творчества Вольтера. Порой он отвергал и лучшие его сочинения. Тем не менее Вольтер не утрачивал своего уважения к этому человеку. Он никак не мог или просто не хотел понять, что Руссо становился все более и более ревнивым к росшей славе Вольтера, к той славе, которая очень быстро затмила его собственную.
